ЛЕБОН
ПСИХОЛОГИЯ НАРОДОВ И МАСС

(изд.“Макет“,СПБ,1995г)

КНИГА 1
ПСИХОЛОГИЯ НАРОДОВ
Введение

СОВРЕМЕННЫЕ ИДЕИ РАВЕНСТВА
И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИСТОРИИ

Возникновение и развитие идеи равенства. – Произведенные ею
последствия. – Во что обошлось уже ее приложение. Нынешнее
ее влияние на массы. – Задачи, намеченные в настоящем труде.
– Исследование главных факторов общей эволюции народов. –
Возникает ли эта эволюция из учреждений? – Не заключают ли
в себе элементы каждой цивилизации – учреждения, искусства,
верования и пр. – известных психологических основ, свойствен-
ных каждому народу в отдельности? – Значение случая в исто-
рии и неизменные законы. – Трудность изменить наследствен-
ные идеи в данном субъекте.

Идеи, правящие учреждениями народов, претерпева-
ют очень длинную эволюцию. Образуясь очень медленно,
они вместе с тем очень медленно исчезают. Став для прос-
вещенных умов очевидными заблуждениями, они еще очень
долгое время остаются неоспоримыми истинами для толпы
и продолжают оказывать свое действие на темные народные
массы. Если трудно внушить новую идею, то не менее
трудно уничтожить старую. Человечество постоянно с от-
чаянием цепляется за мертвые идеи и мертвых богов.

Уже почти полтора века прошло с тех пор, как поэты
и философы, крайне невежественные относительно перво-
бытной истории человека, разнообразия его душевного строя
и законов наследственности бросили в мир идею равенства
людей и рас.

Очень обольстительная для масс, эта идея вскоре проч-
но укрепилась в их душе и не замедлила принести свои
плоды. Она потрясла основы старых обществ, произвела
одну из страшнейших революций и бросила западный мир
в целый ряд сильных конвульсий, которым невозможно
предвидеть конца.

Без сомнения, некоторые из неравенств, разделяющих
индивидуумов и расы, были слишком очевидны, чтобы при-
ходилось серьезно их оспаривать; но люди легко успокаи-
вались на том, что эти неравенства – только следствия
различия в воспитании, что все люди рождаются одинаково
умными и добрыми и что одни только учреждения могли их
развратить. Средство против этого было очень простое:
перестроить учреждения и дать всем людям одинаковое
воспитание. Таким-то образом учреждения и просвещение
стали великими панацеями современных демократий, сред-
ством для исправления неравенств, оскорбительных для вели-
ких принципов, являющихся единственными божествами со-
временности.

Впрочем, новейшие успехи науки выяснили все бес-
плодие эгалитарных теорий и доказали, что умственная без-
дна, созданная прошлым между людьми и расами, может
быть заполнена только очень медленными наследственны-
ми накоплениями. Современная психология вместе с суро-
выми уроками опыта показала, что воспитание и учрежде-
ния, приспособленные к известным лицам и к известным
народам, могут быть очень вредны для других. Но не во
власти философов изъять из обращения идеи, пущенные
ими в мир, когда они убедятся в их ложности. Как вышед-
шая из берегов река, которую не в состоянии удержать
никакая плотина, идея продолжает свой опустошительный,
величественный и страшный поток.

И смотрите, какова непобедимая сила идеи! Нет ни од-
ного психолога, ни одного сколько-нибудь просвещенного го-
сударственного человека, и в особенности – ни одного путе-
шественника, который бы не знал, на сколько ложно химе-
рическое понятие о равенстве людей, перевернувшее мир,
вызвавшее в Европе гигантскую революцию и бросившее
Америку в кровавую войну за отделение Южных Штатов
от Северо-Американского Союза; никто не имеет нрав-
ственного права игнорировать то, насколько наши учреж-
дения и воспитание гибельны для низших народов; и за
всем тем не найдется ни одного человека – по крайней
мере во Франции – который бы, достигнув власти, мог
противиться общественному мнению и не требовать этого
воспитания и этих учреждений для туземцев наших коло-
ний. Применение системы, выведенной из наших идей
равенства, разоряет метрополию и постепенно приводит
все наши колонии в состояние плачевного упадка; но
принципы, от которых система берет начало, еще не по-
колебленны.

Будучи, впрочем, далекой от упадка, идея равенства
продолжает еще расти. Во имя этого равенства социализм,
долженствующий, по-видимому, в скором времени порабо-
тить большинство народов Запада, домогается обеспечить
их счастье. Его именем современная женщина требует себе
одинаковых прав и одинакового воспитания с мужчиной.

О политических и социальных переворотах, произве-
денных этими принципами равенства, и о тех гораздо более
важных, какие им суждено еще породить, массы нисколько
не заботятся, а политическая жизнь государственных лю-
дей слишком коротка для того, чтобы они об этом более
беспокоились. Впрочем, верховный властелин современно-
сти – общественное мнение, и было бы совершенно не-
возможно не следовать за ним.

Для оценки социальной важности какой-нибудь идеи
нет более верного мерила, чем та власть, какой она пользу-
ется над умами. Заключающаяся в ней доля истины или
лжи может представлять интерес только с точки зрения
философской. Когда истинная или ложная идея перешла у
масс в чувство, то должны постепенно проявляться все
вытекающие из нее последствия.

Итак, посредством просвещения и учреждений нужно
приступить к осуществлению современной мечты о равен-
стве. С их помощью мы стараемся, исправляя несправедли-
вые законы природы, отлить в одну форму мозги негров из
Мартиники, Гваделупы и Сенегала, мозги арабов из Ал-
жира и наконец мозги азиатов. Конечно, это – совершен-
но неосуществимая химера, но разве не постоянная погоня
за химерами составляла до сих пор главное занятие челове-
чества? Современный человек не может уклониться от за-
кона, которому подчинялись его предки.

Я в другом месте показал плачевные результаты, про-
изведенные европейским воспитанием и учреждениями на
низшие народы. Точно также я изложил результаты совре-
менного образования женщин и не намереваюсь здесь воз-
вращаться к старому. Вопросы, которые нам предстоит
изучить в настоящем труде, будут более общего характера.
Оставляя в стороне подробности, или касаясь их лишь по-
стольку, поскольку они окажутся необходимыми для дока-
зательства изложенных принципов, я исследую образова-
ние и душевный строй исторических рас, т.е. искусствен-
ных рас, образованных в исторические времена случайнос-
тями завоеваний, иммиграций и политических изменений, и
постараюсь доказать, что из этого душевного строя выте-
кает их история. Я установлю степень прочности и измен-
чивости характеров рас и попытаюсь также узнать, идут ли
индивидуумы и народы к равенству или, напротив, стре-
мятся как можно больше отличаться друг от друга. Дока-
зав, что элементы, из которых образуется цивилизация (ис-
кусство, учреждения, верования), составляют непосредствен-
ные продукты расовой души, и поэтому не могут перехо-
дить от одного народа к другому, я определю те непреодо-
лимые силы, от действия которых цивилизации начинают
меркнуть и потом угасают. Вот вопросы, которые мне уже
приходилось не раз обсуждать в моих трудах о цивилиза-
циях Востока. На этот маленький том следует смотреть
только как на краткий их синтез.

Наиболее яркое впечатление, вынесенное мною из про-
должительных путешествий по различным странам, – это
то, что каждый народ обладает душевным строем столь же
устойчивым, как и его анатомические особенности, и от
него-то и происходят его чувства, его мысли, его учрежде-
ния, его верования и его искусства. Токвиль и другие зна-
менитые мыслители думали найти в учреждениях нардов
причину их развития. Я же убежден в противном, и наде-
юсь доказать, беря примеры как раз из тех стран, которые
изучал Токвиль, что учреждения имеют на развитие циви-
лизаций крайне слабое влияние. Они чаще всего являются
следствиями, но очень редко бывают причинами.

Без сомнения, история народов определяется очень раз-
личными факторами. Она полна особенными событиями,
случайностями, которые были, но могли и не быть. Однако
рядом с этими случайностями, с этими побочными обстоя-
тельствами существуют великие неизменные законы, уп-
равляющие общим ходом каждой цивилизации. Эти неиз-
менные, самые общие и самые основные законы вытекают
из душевного строя рас. Жизнь народа, его учреждения,
его верования и искусства суть только видимые продукты
его невидимой души. Для того, чтобы какой-нибудь народ
преобразовал свои учреждения, свои верования и свое
искусство, он должен сначала переделать свою душу; для
того, чтобы он мог передать другому свою цивилизацию,
нужно, чтобы он в состоянии был передать ему также свою
душу. Без сомнения, не то нам говорит история; но мы
легко докажем, что, записывая противоположные утверж-
дения, она вводит себя в обман пустыми видимостями.

Мне пришлось однажды изложить пред большим кон-
грессом некоторые из развиваемых в настоящем труде идей.
Собрание состояло из всякого рода выдающихся людей: из
министров, губернаторов колоний, адмиралов, профессоров,
ученых, принадлежавших к цвету различных наций. Я рас-
считывал встретить в подобном собрании некоторое едино-
мыслие относительно основных вопросов. Но его вовсе не
было. Высказанные мнения оказались совершенно не зави-
сящими от степени культурности тех, кто их высказывал.
Передавали эти мнения главным образом то, что составля-
ло наследственные чувства различных рас, к которым при-
надлежали члены названного конгресса. Никогда мне не
было так ясно, что люди каждой расы обладают, несмотря
на различие их социального положения, неразрушимым за-
пасом идей, традиций, чувств, способов мышления, состав-
ляющих бессознательное наследство от их предков, против
которого всякие аргументы совершенно бессильны.

В действительности мысль людей преобразуется не
влиянием разума. Идеи начинают оказывать свое действие
только тогда, когда они после очень медленной переработ-
ки преобразовались в чувства и проникли, следовательно, в
темную область бессознательного, где вырабатываются наши
мысли. Для внушения идей книги имеют не большую силу,
чем слово. Точно также не с целью убеждать, но чаще
всего с целью развлечься, тратят философы свое время на
писание. Лишь только человек выходит из обычного круга
идей среды, в которой ему приходится жить, он должен
заранее отказаться от всякого влияния и довольствоваться
узким кругом читателей, самостоятельно пришедших к иде-
ям, аналогичным с теми, которые он защищает. Одни толь-
ко убежденные апостолы обладают властью заставить себя
слушать, плыть против течения, изменять идеал целого по-
коления, но это чаще всего благодаря узости их мысли и
известной дозе фанатизма, в чем им нельзя завидовать.
Впрочем, не писанием книг они доставляют торжество ка-
кому-нибудь верованию. Они долго спят в земле, прежде
чем вздумается литераторам, занятым фабрикацией легенд
о них, заставить их говорить.

Первый отдел

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ
СВОЙСТВА РАС

Глава первая
ДУША РАС

Как натуралисты классифицируют виды. – Приложение к чело-
веку их методов. – Слабая сторона современных классификаций
человеческих рас. – Основания психологической классифика-
ции. – Средние типы рас. – До какой степени позволяет их
установить наблюдение. – Психологические факторы, опреде-
ляющие средний тип расы. – Влияние предков и непосредствен-
ных родителей. – Общее психологическое достояние, каким об-
ладают все индивидуумы известной расы. – Громадное влияние
умерших поколений на современные. – Математические основа-
ния этого влияния. – Как коллективная душа распространяется
от семьи на деревню, город, провинцию. – Преимущества и опас-
ности, вытекающие из образования города, как обособленного
целого. – Обстоятельства, при которых образование коллектив-
ной души невозможно. – Пример Италии. – Как естественные
расы уступили место историческим расам.

Натуралисты основывают свою классификацию видов
на присутствии известных анатомических особенностей, вос-
производимых наследственностью с правильностью и по-
стоянством. Мы теперь знаем, что эти особенности изме-
няются наследственным накоплением незаметных измене-
ний; но если рассматривать только краткий период истори-
ческих времен, то можно сказать, что виды неизменны.

В приложении к человеку методы классификации на-
туралистов дали возможность установить известное число
совершенно отличных типов. Основываясь на чисто анатомических
признаках, таких, как цвет кожи, форма и ем-
кость черепа, стало возможным установить, что человечес-
кий род состоит из многих совершенно отличных видов и
вероятно очень различного происхождения. Для ученых,
относящихся с благоговением к мифологическим традици-
ям, эти виды суть не более, чем расы. Но, как основатель-
но сказал кто-то, „если-бы негр и кавказец были улитками,
то все зоологи единогласно утверждали бы, что они состав-
ляют различные виды, которые никогда не могли происхо-
дить от одной и той же пары, от которой они постепенно
отдалялись“.

Эти анатомические особенности, по крайней мере, те
из них, которые имеют отношение к нашему анализу, до-
пускают только общие, очень грубые, подразделения. Их
различия появляются только у человеческих видов, совер-
шенно отличных друг от друга, например, у белых, негров
и желтых. Но народы, очень похожие по своему внешнему
виду, могут сильно отличаться своими способами чувство-
вать и действовать, и, следовательно, своими цивилизация-
ми, своими верованиями и своими искусствами. Возможно
ли соединить в одну группу испанца, англичанина и араба?
Не бросаются ли всем в глаза существующие между ними
психические различия и не читаются ли они на каждой стра-
нице их истории?

За недостатком анатомических особенностей хотели опе-
реться для классификации известных народов на различ-
ные элементы, такие, как языки, верования и политические
учреждения; но подобные классификации не выдерживают
серьезной критики. При случае мы покажем, что многие
народы сумели ассимилироваться, преобразовав чужие языки,
верования и учреждения настолько, чтобы они могли согла-
соваться с их душевным складом.

Основания для классификации, которых не могут дать
анатомия, языки, среда, политические группировки, даются
нам психологией. Последняя показывает, что позади уч-
реждений, искусств, верований, политических переворотов
каждого народа находятся известные моральные и интел-
лектуальные особенности, из которых вытекает его эволю-
ция. Эти-то особенности в своей совокупности и образуют
то, что можно назвать душой расы.

Каждая раса обладает столь же устойчивой психичес-
кой организацией, как ее анатомическая организация. Что
первая находится в зависимости от устройства мозга, в этом
трудно сомневаться. Но так как наука еще недостаточно
ушла вперед, чтобы показать нам детали его механизма, то
мы не можем брать его за основание. Впрочем ближайшее
знакомство с ним нисколько не может изменить описания
психической организации, которая из него вытекает и кото-
рую открывает нам наблюдение.

Моральные и интеллектуальные особенности, совокуп-
ность которых выражает душу народа, представляют собой
синтез всего его прошлого, наследство всех его предков и
побудительные причины его поведения. У отдельных инди-
видуумов той же расы они кажутся столь же изменчивыми,
как черты лица; но наблюдение показывает, что большин-
ство индивидуумов этой расы всегда обладает известным
количеством общих психологических особенностей, столь
же прочных, как анатомические признаки, по которым клас-
сифицируются виды. Как и эти последние, психологические
особенности воспроизводятся наследственностью с правиль-
ностью и постоянством.

Этот агрегат общих психологических особенностей сос-
тавляет то, что обоснованно называют национальным ха-
рактером. Их совокупность образует средний тип, дающий
возможность определить народ. Тысяча французов, тысяча
англичан, тысяча китайцев, взятых случайно, конечно, дол-
жны отличаться друг от друга; однако они обладают в силунаследственности их расы общими свойствами, на основа-
нии которых можно воссоздать идеальный тип француза,
англичанина, китайца, аналогичный идеальному типу, ка-
кой представляет себе натуралист,когда он в общих чертах
описывает собаку или лошадь. В приложении к различным
разновидностям собаки или лошади подобное описание может
заключать только признаки, общие всем, но ничуть не те, по
которым можно различать их многочисленные породы.

Если только раса достаточно древняя и, следователь-
но, однородная, то средний ее тип достаточно ясно опреде-
лился, чтобы быстро укрепиться в уме наблюдателя.

Когда мы посещаем чужой народ, то только поражаю-
щие нас особенности можно признать общими всем обитате-
лям объезжаемой нами страны, потому что одни только они
постоянно повторяются.

Индивидуальные отличия редко повторяются, а пото-
му и ускользают от нас; и вскоре мы не только умеем
различать с первого взгляда англичанина, итальянца, ис-
панца, но начинаем замечать в них известные моральные и
интеллектуальные особенности, которые составляют как раз
те основные черты, о которых мы говорили выше. Англи-
чанин, гасконец, нормандец, фламандец соответствуют в
нашем уме вполне определенному типу, который мы мо-
жем легко описать. В приложении к отдельному индивиду-
уму описание может быть очень недостаточным, а иногда
неверным; но в приложении к большинству индивидуумов
известной расы оно дает самое верное его изображение.
Бессознательная мозговая работа, с помощью которой оп-
ределяются физический и психических тип какого-нибудь
народа, совершенно тождественна по существу с методом,
который дает возможность натуралисту классифицировать
виды.

Эта тождественность психической организации боль-
шинства индивидуумов известной расы имеет очень про-
стые физиологические основания. Каждый индивидуум в
действительности есть продукт не только его непосредствен-
ных родителей, но еще – своей расы, т.е. всего ряда его
предков. Ученый экономист Шейсон вычислил, что во
Франции, если считать по три Поколения на столетие, каж-
дый из нас имеет в своих жилах кровь по крайней мере 20
миллионов современников какого-либо тысячелетия… „Все
жители одной и той же местности, одной и той же провин-
ции по необходимости имеют общих предков, сделаны из
одной глины, носят один отпечаток, и постоянно приводят-
ся обратно к среднему типу той длинной и тяжелой цепью,
которой они суть только последние звенья. Мы одновре-
менно дети своих родителей и своей расы. Не только чув-
ство, но еще физиология и наследственность делают для
нас отечество второй матерью“.

Если перевести на язык механики влияния, которым
подвергается индивидуум и которые руководят его поведе-
нием, то можно сказать, что они бывают троякого рода.
Первое и, вероятно, самое важное, – влияние предков;
второе – влияние непосредственных родителей; третье,
которое обыкновенно считают самым могущественным и
которое, однако, есть самое слабое, – влияние среды. Эта
последняя, если понимать под нею различные физические и
нравственные влияния, которым подвергается человек в
продолжение своей жизни и, конечно, в продолжение сво-
его воспитания, производит только очень слабые измене-
ния. Влияния среды начинают оказывать реальное действие
только тогда, когда наследственность накапливала их в одном
и том же направлении в течение очень долгого времени.

Что бы человек ни делал, он всегда и прежде всего
– представитель своей расы. Тот запас идей и чувств,
который приносят с рождением на свет все индивидуумы
одной и той же расы, образует душу расы. Невидимая в
своей сущности, эта душа очень видима в своих проявле-
ниях, так как в действительности она управляет всей эво-
люцией народа.

Можно сравнивать расу с соединением клеточек, об-
разующим живое существо. Эти миллиарды клеточек име-
ют очень непродолжительное существование, между тем
как продолжительность существования образованного их
соединением существа относительно очень долгая; клеточ-
ки, следовательно, одновременно имеют жизнь личную и
жизнь коллективную, жизнь существа, для которого они
служат веществом. Точно так же каждый индивидуум ка-
кой-нибудь расы имеет очень короткую индивидуальную
жизнь и очень долгую коллективную. Эта последняя есть
жизнь расы, в которой он родился, продолжению которой
он способствует и от которой он всегда зависит.

Раса поэтому должна быть рассматриваема как посто-
янное существо, не подчиненное действию времени.

Это постоянное существо состоит не только из живу-
щих индивидуумов, образующих его в данный момент, но
также из длинного ряда мертвых, которые были их предка-
ми. Чтобы понять истинное значение расы, следует про-
должить ее одновременно в прошедшее и в будущее. Они
управляют неизмеримой областью бессознательного, – той
невидимой областью, которая держит под своей властью
все проявления ума и характера. Судьбой народа руководят
в гораздо большей степени умершие поколения, чем живу-
щие. Ими одними заложено основание расы. Столетие за
столетием они творили идеи и чувства и, следовательно,
все побудительные причины нашего поведения. Умершие
поколения передают нам не только свою физическую орга-
низацию; они внушают нам также свои мысли. Покойники
суть единственные неоспоримые господа живых. Мы несем
тяжесть их ошибок, мы получаем награду за их добродетели.

Образование психического склада народа не требует,
как создание животных видов, тех геологических периодов,
громадная продолжительность которых не поддается на-
шим вычислениям. Оно, однако, требует довольно долгого
времени. Чтобы создать в таком народе, как наш, и то еще
в довольно слабой степени, ту общность чувств, которая
образует его душу, нужно было более десяти веков.

Этот период, очень длинный для наших летописей, в дей-
ствительности довольно короток. Если столь относительно огра-
ниченный промежуток времени достаточен, чтобы закрепить из-
вестные особенности, то это обусловливается тем, что действую-
щая в продолжение известного времени в одном направлении ка-
кая-нибудь причина быстро производит очень большие результа-
ты. Математики нам доказали, что когда эта причина продолжает
производить одно и то же следствие, то причины растут в ариф-
метической прогрессии (1, 2, 3, 4, 5…), а следствия – в геометри-
ческой прогрессии (2, 4, 8, 16, 32…).

Причины суть логарифмы следствий. В известной задаче
об удвоении хлебных зерен на шахматной доске соответственный
номер шахматной клетки есть логарифм числа хлебных зерен.
Точно так же для капитала, отданного на сложные проценты,
закон возрастания таков, что число лет есть логарифм возросшего
капитала. Этими соображениями объясняется тот факт, что боль-
шинство социальных явлений может быть выражено быстро воз-
растающими геометрическими кривыми.

В другой работе мне пришлось доказать, что они могут
выражаться аналитически уравнением параболы или гиперболы.

Может быть самое важное дело французской револю-
ции было то, что она ускорила это образование почти со-
вершенным уничтожением мелких национальностей: пикар-
дийцев, фламандцев, бургундцев, гасконцев, бретонцев,
провансальцев и т.д., между которыми Франция была не-
когда раздроблена. Нужно, впрочем, чтобы объединение
было полное, и именно потому, что французы состоят из
слишком различных рас и имеют, следовательно, слишком
различные идеи и чувства, они делаются жертвами раздоров,
каких не знают более однородные народы, например, англи-
чане. У этих последних англосакс, нормандец, древний брето-
нец, в конце концов слившись, образовали очень однородный
тип, поэтому и образ действия их одинаков. Благодаря этому
слиянию, они в конце концов прочно приобрели себе следую-
щие три главных основы народной души: общие чувства, об-
щие интересы, общие верования. Когда какая-нибудь нация
достигла этого объединения, то устанавливается инстинктив-
ное согласие всех ее членов по всем крупным вопросам и
серьезные разногласия не могут возникать более в ее недрах.
Эта общность чувств, идей, верований и интересов,
созданная медленными наследственными накоплениями,
придает психическому складу народа большое сходство и
большую прочность, обеспечивая ему в то же время
громадную силу. Она создала величие Рима в древности, пре-
восходство англичан в наши дни, С того времени, как она
исчезает, народы распадаются. Роль Рима кончилась, ког-
да он перестал ею обладать.

Всегда в большей или меньшей степени существовало
у всех народов и во все века это сплетение наследственных
чувств, идей, традиций и верований, образующее душу ка-
кого-нибудь сообщества людей, но его прогрессивное рас-
ширение совершалось крайне медленно. Ограниченная в
начале пределами семьи и постепенно распространявшаяся
на деревню, город, провинцию, коллективная душа охвати-
ла собой всех жителей страны только в сравнительно не-
давнее время. Только тогда возникло понятие отечества в
том смысле, как мы его ныне понимаем. Оно становится
возможным только тогда, когда образовалась национальная
душа.

Греки никогда не поднимались выше понятия города,
и их города всегда воевали друг с другом, потому что они
всегда были очень чужды друг другу.

Индия в продолжение 2000 лет не знала другой формы
единения, кроме деревни, и вот почему она в течение двух
тысячелетий жила всегда под властью чужеземных властите-
лей, эфемерные монархии которых с такой же легкостью раз-
рушались, как и возникали.

Очень слабое, с точки зрения военного могущества,
понятие города как исключительного отечества, было, на-
против, всегда очень сильно относительно развития циви-
лизации. Менее обширная, чем душа отечества, душа горо-
да бывала иногда более плодовита. Афины – в древности,
Флоренция и Венеция – в средние века показывают нам,
какой степени цивилизации могут достигнуть небольшие
скопления людей.

Когда маленькие города или небольшие провинции
живут долгое время самостоятельной жизнью, они в конце
концов приобретают такую устойчивую душу, что слияние
ее с душами соседних городов и провинций, стремящееся к
образованию национальной души, становится невозможным.
Подобное слияние даже тогда, когда оно может совер-
шиться, т.е. когда соприкасающиеся элементы не слишком
несходны, никогда не бывает делом одного дня, но только
делом целых веков. Нужны Ришелье или Бисмарки, чтобы
завершить подобное дело; но и такие люди завершают его
лишь тогда, когда оно уже предварительно долгое время
подготавливалось. Конечно, какая-нибудь страна вроде
Италии, может сразу, благодаря исключительным обстоя-
тельствам, образовать единое государство, но было бы
ошибочно полагать, что она сразу вместе с тем приобретает
и национальную душу. Я хорошо вижу в Италии пьемонт-
цев, сицилийцев, венецианцев, римлян и т.д.; но не вижу
еще там итальянцев.

Какова бы ни была ныне рассматриваемая раса, будет
ли она однородна или нет, но в силу одного только того
факта, что она цивилизована и с давних пор вошла в исто-
рию, ее следует всегда рассматривать как искусственную
расу, но не как естественную. Естественные расы в насто-
ящее время можно найти только у дикарей. Только у них
можно наблюдать народы, чистые от всякой помеси. Боль-
шая же часть цивилизованных рас в настоящее время –
только исторические расы.

Мы не намерены теперь заниматься происхождением
этих рас. Образованы они природой или историей, это не
важно. Нас интересуют только их особенности, которые в
них выработало долгое прошлое. Сохраняемые в продол-
жение столетий одними и теми же условиями существова-
ния и накопляемые наследственностью, эти особенности в
конце концов приобрели большую устойчивость и опреде-
лили тип каждого народа.

Глава II

ПРЕДЕЛЫ ИЗМЕНЧИВОСТИ
ХАРАКТЕРА РАС

Изменчивость характера рас, но не его постоянство, составляет
кажущееся правило. – Основания этой видимости. – Неизменя-
емость основных черт и изменчивость второстепенных. – Асси-
миляция психологических особенностей с неизменными призна-
ками и изменчивыми особенностями животных видов. – Среда,
обстоятельства, воспитание действуют на побочные психологичес-
кие особенности. – Скрытые возможности характера. – Приме-
ры, представляемые различными эпохами. – Люди террора.
– Чем они стали бы в другие эпохи. – Как, несмотря на рево-
люции, остаются неизменными национальные характеры. – Раз-
ные примеры. – Заключение.

Только изучив внимательно развитие цивилизаций,
можно установить постоянство психического склада рас. С
первого взгляда общим правилом кажется изменчивость его,
а не постоянство. История народов действительно может
иногда давать повод предполагать, что души их по време-
нам претерпевают очень быстрые и значительные измене-
ния. Не кажется ли вам, например, что существует значи-
тельная разница между характером англичанина времен
Кромвеля и характером современного англичанина? Не яв-
ляется ли для вас современный итальянец, осторожный и
хитрый, совершенно отличным от порывистого и свирепого
человека, каким нам его описывает в своих мемуарах Бенвенуто
Челлини? Не идя так далеко, ограничимся предела-
ми Франции. Сколько произошло видимых перемен в ха-
рактере французов за ничтожное число веков и иногда даже
лет? Какой историк не отмечал различий в характере меж-
ду XVII и XVIII веком? И в наши дни: не кажется ли
вам, что существует пропасть между характерами непрек-
лонных членов конвента и послушных рабов Наполеона?
Однако это были одни и те же люди, и в несколько лет они
кажутся совершенно изменившимися.

Чтобы разъяснить причины этих изменений, мы дол-
жны прежде всего вспомнить, что психологический вид,
подобно анатомическому, состоит из очень небольшого числа
основных неизменных особенностей, вокруг которых груп-
пируются изменяемые и непостоянные второстепенные приз-
наки. Скотовод, изменяющий видимую структуру какого-
нибудь животного, садовник, переделывающий внешний вид
какого-нибудь растения до такой степени, что неопытный
глаз с трудом его может узнать, нисколько не коснулись
основных особенностей вида; они только действовали на
его побочные признаки. Не смотря на все старания искус-
ства, основные особенности всегда стремятся выйти нару-
жу во всяком новом поколении.

И психическая организация имеет основные особеннос-
ти, столь же неизменные, как анатомические признаки ви-
дов; но она вместе с тем обладает и легко изменяемыми
второстепенными особенностями; эти-то последние и могут
легко изменить среда, обстоятельства, воспитание и раз-
личные факторы.

Нам нужно также вспомнить, и это самое важное, что
в своей психической организации мы имеем всевозможные
задатки характера, которым обстоятельства не всегда дос-
тавляют случай обнаруживаться. Раз они случайно получи-
ли применение, – тотчас же образуется более или менее
эфемерная, новая личность. Этим именно объясняется то,
что в эпохи больших религиозных и политических кризисов
наблюдают такие мгновенные пертурбации в характере, что
кажется, будто все изменилось: нравы, идеи, поведение и
т.д. Действительно все изменилось, как поверхность спо-
койного озера, волнуемого бурей, но очень редко бывает,
что бы это было надолго.

В силу этих задатков характера, которые приводятся в
действие известными исключительными событиями, деяте-
ли больших религиозных и политических кризисов кажутся
нам высшими существами в сравнении с нами, своего рода
колоссами, по отношению к которым мы является какими-
то жалкими ублюдками. Однако это были такие же люди,
как мы, у которых обстоятельства привели в действие
задатки характера, какими обладают все. Возьмите, напри-
мер, этих „гигантов конвента“, которые смотрели вызыва-
юще на вооруженную Европу и посылали своих противни-
ков на гильотину за простое противоречие. Это были в
сущности такие же почтенные и мирные обыватели, как и
мы, которые в обычное время, вероятно, вели бы в стенах
своего кабинета, своей конторы очень тихое и бесцветное
существование. Исключительные события привели в дви-
жение некоторые клеточки в их мозгу, оставшиеся без при-
менения в обыкновенном состоянии, и они стали теми ко-
лоссальными фигурами, которых потомство уже не в состо-
янии понять. Сто лет спустя Робеспьер был бы, без сомне-
ния, честным мировым судьей, очень дружным со своим
священником; Фукье-Тенвиль – судебным следователем,
обладающим, может быть, несколько большей суровостью,
чем его коллеги, и высокомерным обращением людей его
профессии, но которого, вероятно, очень высоко ценили бы
за его ревность в преследовании преступников; Сен-Жюст
был бы превосходным школьным учителем, уважаемым
своими начальниками и очень гордым академическими паль-
мовыми ветками, которые ему, наверное, удалось бы полу-
чить. Впрочем, чтобы не сомневаться в законности наших
предвидений, достаточно посмотреть на то, что сделал На-
полеон из свирепых террористов, которые еще не успели
перерубить друг другу головы. Большая часть их сделалась
столоначальниками, преподавателями, судьями или префек-
тами. Волны, поднятые бурей, о которой мы говорили выше,
успокоились, и взволнованное озеро приняло снова свой
спокойный вид.

Даже в наиболее смутные эпохи, производящие самые
странные изменения в личностях, можно легко под новыми
формами отыскать основные черты расы. Разве централи-
стский, самовластный и деспотический режим суровых яко-
бинцев в действительности сильно отличался от централис-
тского, самовластного и деспотического режима, который
пятнадцать веков монархии глубоко вкоренили в души фран-
цузов? После всех революций латинских народов всегда
появляется этот суровый режим, эта неизлечимая потреб-
ность быть управляемыми, потому что он представляет со-
бой своего рода синтез инстинктов их расы. Не через один
только ореол своих побед Бонапарт сделался властелином.
Когда он преобразовал республику в диктатуру, наслед-
ственные инстинкты расы обнаруживались с каждым днем
все с большей и большей интенсивностью, и за отсутствием
артиллерийского офицера был бы достаточен какой-нибудь
авантюрист. Пятьдесят лет спустя достаточно было появиться
наследнику его имени, чтобы собрать голоса целого народа,
измученного свободой и жаждавшего рабства. Не брюмер
сделал Наполеона, но душа народа, который почти добро-
вольно шел под его железную пяту.

„По первому мановению, – пишет Тэн, – французы по-
верглись в повиновение и пребывают в нем, как в естественном
положении; низшие – крестьяне и солдаты – с животной вер-
ностью; высшие – сановники и чиновники – с византийским
раболепством. Со стороны республиканцев – никакого сопро-
тивления; напротив, именно среди них он нашел свои лучшие
орудия управления: сенаторов, депутатов, членов государственно-
го совета, судей, всякого рода администраторов. Тотчас под про-
поведью свободы и равенства он разгадал их самовластные ин-
стинкты, их жажду командовать, притеснять, хотя бы и в подчи-
ненном порядке, и сверх того у большинства их них аппетиты к
деньгам и наслаждению. Между делегатом Комитета Обществен-
ного Спасения и каким-нибудь министром, префектом или супре-
фектом Империи разница ничтожная: это тот же человек, но в
разных костюмах, сначала в тоге революционера, а потом в виц-
мундире чиновника“.

Если влияние среды на человека кажется стол боль-
шим, то главным образом потому что она действует на
побочные и временные особенности или на еще скрытые
задатки характера, о которых нам выше пришлось гово-
рить. В действительности изменения не очень глубоки.
Самый мирный человек под влиянием голода может дохо-
дить до степени ожесточения, которая приводит его ко
всевозможным преступлениям, а иногда даже к тому, что он
пожирает своих ближних. Можно ли на основании этого ска-
зать, что его обычный характер окончательно изменился?

Из того, что условия цивилизации приводят одних к
чрезмерной роскоши и ко всем порокам, составляющим их
неизбежное следствие, а у других создают очень большие
потребности, не давая им средств для их удовлетворения,
может последовать общее недовольство и беспокойное со-
стояние, которые будут действовать на поведение и вызы-
вать всякого рода перевороты, но в этих недовольствах, в
этих переворотах всегда будут проявляться основные черты
расы. Англичане Соединенных Штатов вносили когда-то в
свои раздоры, во время междоусобной войны, ту же настой-
чивость, ту же неукротимую энергию, какую они теперь вкла-
дывают в основание городов, университетов и фабрик. Ха-
рактер не изменился. Изменились только предметы, к кото-
рым он прилагался.

Исследуя один за другим различные факторы, спо-
собные действовать на психический склад народов, мы
можем всегда констатировать, что они действуют на по-
бочные и непостоянные стороны характера, но нисколько
не задевают его основных черт, или задевают их лишь
путем очень медленных наследственных накоплений.

Из предыдущего никак нельзя заключить то, что пси-
хологические особенности рас совсем не подвергаются из-
менениям; но только то, что, подобно анатомическим при-
знакам, они обладают очень большой устойчивостью. Вслед-
ствие этой устойчивости душа рас и изменяется так мед-
ленно в течение веков.

Глава III
ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ИЕРАРХИЯ РАС

Психологическая классификация основывается, подобно анато-
мической классификации, на констатировании небольшого чис-
ла неизменных и основных черт. – Психологическая классифи-
кация человеческих рас. – Первобытные расы. – Низшие расы.
– Средние расы. – Высшие расы. – Психологические элемен-
ты, группировка которых допускает эту классификацию. – Эле-
менты, имеющие наибольшую важность. – Характер. – Нрав-
ственность. – Умственные качества могут изменяться воспита-
нием. – Качества характера постоянны и составляют неизмен-
ный элемент каждого народа. – Их роль в истории. – Почему
различные расы не могут понимать и влиять друг на друга. –
Причины невозможности заставить низший народ принять выс-
шую цивилизацию.

Когда в области естествознания приходится устанав-
ливать основания для классификации видов, то труд этот
облегчается тем, что неизменные и, следовательно, основ-
ные признаки, по которым определяется каждый вид, очень
немногочисленны. Их перечисление всегда занимает несколь-
ко строчек. Это потому, что в действительности натуралист
занимается только неизменными признаками, не обращая
никакого внимания на временные. Впрочем, эти основные
признаки влекут за собой неизбежно целый ряд других.

То же самое – с психологическими признаками рас.
Если входить в подробности, то между одним народом и
другим, между одним индивидуумом и другим можно заме-
тить бесчисленные и тонкие различия; но если обращать
внимание только на основные признаки, то придется при-
знать, что для каждого народа они немногочисленны. Только
на примерах (мы скоро представим очень характерные)
можно ясно показать влияние этого небольшого числа ос-
новных признаков на жизнь народов.

Основания психологической классификации рас могут
быть изложены лишь после детального изучения психоло-
гии различных народов. Это труд, для которого потребова-
лись бы тома; мы же ограничимся тем, что набросаем их
психологию крупными штрихами. Рассматривая только главные
психологические признаки человеческих рас, мы мо-
жем разделить их на следующие четыре группы: первобыт-
ные расы, низшие, средние и высшие.

Первобытные расы – те, у которых не находят ни
малейшего следа культуры, и которые остановились на той
эпохе первобытной животности, какую переживали наши
предки в каменном веке: таковы нынешние фиджийцы и
австралийцы.

Кроме первобытных рас существуют еще низшие расы,
главными представителями которых являются негры. Они спо-
собны к зачаткам цивилизации, но только к зачаткам. Никог-
да им не удавалось подняться выше совершенно варварских
форм цивилизации, хотя случай делал их (например, негров
Сан-Доминго) наследниками высших цивилизаций.

К средним расам мы относим китайцев, японцев, мон-
голов и семитические народы. Через ассирийцев, монголов,
китайцев, арабов они создали высокие типы цивилизаций,
которые могли быть превзойдены одними только европейс-
кими народами.

Среди высших рас могут занимать место только ин-
доевропейские народы. Как в древности, в эпоху греков и
римлян, так и в настоящее время, одни только они оказа-
лись способными к великим открытиям в сфере искусства,
науки и промышленности. Только им мы обязаны тем вы-
соким уровнем, какого достигла ныне цивилизация. Пар и
электричество вышли из их рук. Наименее развитые из
этих высших рас, например, индусы, возвысились в облас-
ти искусства, литературы и философии до такого уровня,
какого никогда не могли достигнуть монголы, китайцы и
семиты.

Между четырьмя большими группами, которые мы
только что перечислили, не возможно никакого слияния;
отделяющая их умственная пропасть очевидна. Трудности
начинаются только тогда, когда хотят подразделить эти
группы. Англичанин, испанец, русский относятся к группе
высших народов; однако мы хорошо знаем, что между ними
существуют очень большие различия. Чтобы определить
эти различия, нужно брать каждый народ в отдельности и
описать его характер. Это мы скоро сделаем для двух из
них с тем, чтобы дать применение нашему методу и пока-
зать важность его результатов. Пока же мы обрисуем только
в самых общих чертах природу главных психологических
элементов, по которым можно различать расы.

У первобытных и низших рас (нет надобности их отыс-
кивать среди настоящих дикарей, так как низшие слои ев-
ропейских обществ подобны первобытным существам) можно
всегда констатировать большую или меньшую неспособ-
ность рассуждать, т.е. ассоциировать в мозгу идеи, чтобы
их сравнивать и замечать их сходства и различия, – идеи,
вызванные прошедшими ощущениями, или слова, служа-
щие их знаками, с идеями, произведенными настоящими
ощущениями. Из этой неспособности рассуждать происте-
кает большое легковерие и полное отсутствие критической
мысли. У высшего существа, напротив, способность ассо-
циировать идеи и делать из них умозаключения очень вели-
ка, критическая мысль и способность к точному мышлению
высоко развиты.

У людей низших рас можно еще констатировать очень
слабую степень внимания и соображения, очень большой
подражательный ум, привычку делать из частных случаев
общие неточные выводы, слабую способность наблюдать и
выводить из своих наблюдений полезные результаты, чрез-
вычайную изменчивость характера и очень большую непре-
дусмотрительность. Инстинкт момента – единственный их
путеводитель. Подобно Исаву – типу первобытного чело-
века – они охотно продали бы свое будущее право перво-
родства за настоящую чечевичную похлебку. Когда чело-
век умеет противопоставлять ближайшему интересу буду-
щий, ставить себе цель и с настойчивостью преследовать
ее, то он уже осуществил большой прогресс.

Эта неспособность предвидеть отдаленные последствия
своих поступков и склонность не иметь иного путеводителя,
кроме моментальных побуждений, осуждают индивиду-
ума, точно так же, как и расу, на то, чтобы постоянно
оставаться в очень низком состоянии. Только по мере того,
как народы приучаются владеть своими инстинктами, т.е.
по мере того, как они приобретают волю и, следовательно,
власть над собой, они начинают понимать важность поряд-
ка, необходимость жертвовать собой для идеала и возвы-
ситься до цивилизации. Если бы нужно было оценить од-
ним мерилом социальный уровень народов в истории, то я
охотно принял бы за масштаб степень способности владеть
своими инстинктами. Римляне в древности и англо-американцы
в настоящее время представляют собой народы, обла-
дающие этим качеством в высшей степени. Оно сильно со-
действовало сохранению их величия.

Общей группировкой и относительным развитием раз-
личных психологических элементов образуются типы психи-
ческих организаций, по которым можно установить классифи-
кацию индивидуумов и рас. Из этих психологических элемен-
тов одни имеют отношение к характеру, другие – к уму.

Высшие расы отличаются от низших как характером,
так и умом; но высшие народы между собой отличаются
главным образом характером. Так как этот пункт имеет
огромное общественное значение, то его следует изложить
ясно. Характер образуется сочетанием в различной про-
порции различных элементов, которые психологи обозна-
чают ныне именем чувств.

Из тех, которые играют наиболее важную роль, сле-
дует главным образом отметить: настойчивость, энергию,
способность владеть собой, – способности, проистекаю-
щие из воли. Мы упомянем также среди основных элемен-
тов характера нравственность, хотя она – синтез довольно
сложных чувств. Это последнее слово мы берем в смысле
наследственного уважения к правилам, на которых покоит-
ся существование общества. Иметь нравственность для на-
рода – значит иметь известные твердые правила поведе-
ния и не отступать от них. Так как эти правила разнообра-
зятся по времени и странам, то нравственность вследствие
этого кажется вещью очень изменчивой, и она в действи-
тельности такова; но для данного народа, для данного мо-
мента нравственность должна быть совершенно неизмен-
ной. Дочь характера, но ничуть не ума, она может считать-
ся прочно установленной только тогда, когда стала наслед-
ственной и, следовательно, бессознательной. Вообще мож-
но сказать, что величие народов зависит главным образом
от уровня их нравственности.

Умственные качества могут легко изменяться под вли-
янием воспитания; качества характера почти совершенно
ускользают от его действия. Если воспитание действует на
них, то это бывает только у натур безразличных, не имею-
щих почти никакой воли и, следовательно, легко склоняю-
щихся в ту сторону, куда их толкают. Эти безразличные
натуры встречаются у отдельных индивидов, но крайне редко
– у целого народа, и если их можно встречать в нем, то
только в моменты крайнего упадка.

Открытия ума передаются легко от одного народа к
другому. Качества характера не могут передаваться. Это те
неизменные основные элементы, которые позволяют раз-
личать психический склад высших народов. Открытия, обя-
занные уму, составляют общее достояние человечества;
преимущества или недостатки характера составляют исклю-
чительное достояние каждого народа. Это – неизменный
утес, в который волна должна бить изо дня в день в тече-
ние веков, чтобы обточить только его контуры; он соответ-
ствует специфическому признаку вида, плавнику рыбы,
клюву птицы, зубу плотоядного. Характер народа, но не
его ум, определяет его развитие в истории. Влияние харак-
тера можно всегда отыскать в видимых капризах совер-
шенно бессильного случая и очень могущественной судьбы,
которая, по различным вероучениям, руководит поступка-
ми людей.

Влияние характера – самый могущественный фактор
в жизни народов, между тем как влияние ума в действи-
тельности очень слабо. Римляне времен упадка имели бо-
лее утонченный ум, чем ум их грубых предков, но они
потеряли прежние качества своего характера: настойчивость,
энергию, непобедимое упорство, способность жертвовать
собой для идеала, ненарушимое уважение к законам, кото-
рые создали величие их предков. Только благодаря харак-
теру 60 тысяч англичан держат под своей властью 250
миллионов индусов, из которых многие по крайней мере
равны им по уму, а некоторые неизмеримо превосходят их
эстетическим вкусом и глубиной философских воззрений.
Только благодаря характеру, они стоят во главе гигантской
колониальной империи, какую когда-либо знала история.
На характере, но не на уме основываются общества, рели-
гии и империи. Характер даст народам возможность чув-
ствовать и действовать. Они никогда не выигрывали много
от того, что желали слишком много рассуждать и слишком
много мыслить.

Чрезвычайная слабость работ профессиональных пси-
хологов и их ничтожный практический интерес зависят глав-
ным образом от того, что они посвящают себя исключи-
тельно изучению ума и оставляют почти совершенно в сто-
роне изучение характера. Я знаю только одного Рибо, ко-
торый на нескольких страницах, к несчастью слишком крат-
ких, показал значение характера и признал, что он образу-
ет истинный фундамент душевного развития. „Ум, – пи-
шет совершенно основательно ученый профессор „College
de France“, – лишь побочная форма психической эволю-
ции. Основной тип ее есть характер. Ум, когда он слишком
развит, скорее ведет к его разрушению“.

Я постараюсь здесь доказать, что если желают озна-
комиться со сравнительной психологией народов, то следу-
ет прежде всего приступить к изучению характера. Тот
факт, что столь важная наука (так как из нее вытекают
история и политика) никогда не являлась предметом иссле-
дования, остался бы совершенно непонятным, если бы нам
не было известно, что подобная наука не приобретается ни
в лабораториях, ни в книгах, но только продолжительными
путешествиями. Ничто, впрочем, не дает повода предска-
зать, что к ней скоро приступят профессиональные психо-
логи. Они оставляют в настоящее время все более и более
то, что было некогда их областью, чтобы посвятить себя
анатомическим и физиологическим исследованиям. Анато-
мировать мозги, исследовать под микроскопом клетки, оп-
ределять законы, связывающие возбуждение и реакцию,
все это относится к общей физиологии, касаясь одинаково
лягушки и человека, но остается без всякого близкого или
отдаленного применения к познанию психологического склада
различных типов нашего вида. Поэтому нельзя не поощ-
рять такие сочинения, как только что вышедшее в свет
интересное исследование Поллака „Les caracteres“.

Хотя размеры нашего труда очень ограничены, они
все-таки позволят нам показать на нескольких совершенно
ясных примерах, в какой степени характер народов опреде-
ляет их судьбу. Я также покажу на других примерах, что
вопреки всем историческим видимостям, психический склад
рас, когда он уже образовался, обладает почти столь же ус-
тойчивыми признаками, как анатомические признаки видов.

Из психического склада рас вытекает их понятие о
мире и жизни, а следовательно, их поведение и, наконец,
их история. Воспринимая известным образом впечатления
от внешних вещей, каждый индивид чувствует, мыслит и
поступает совершенно иначе, чем будут чувствовать, мыс-
лить и поступать те, которые обладают совершенно отлич-
ным психическим складом. Отсюда следует, что психичес-
кие организации, построенные по совершенно различным
типам, не могут достигнуть полного слияния.

Вековые столкновения рас имеют главным своим ос-
нованием непримиримость их характеров.

Ничего нельзя понять в истории, если не имеешь по-
стоянно в виду, что различные расы не могут ни чувство-
вать, ни мыслить, ни поступать одинаковым образом, ни,
следовательно, понимать друг друга. Без сомнения, раз-
личные народы имеют в своих языках общие слова, кото-
рые они считают синонимами, но эти общие слова будят у
тех, которые их слушают, совершенно несходные чувства,
идеи, способы мышления. Нужно пожить с народами, пси-
хический склад которых чувствительно отличается от наше-
го, даже выбирая между ними только лиц, говорящих на
нашем языке и получивших наше воспитание, чтобы понять
глубину пропасти, существующей между психическим скла-
дом различных народов.

Можно и без далеких путешествий составить себе об
этом некоторое представление, констатируя глубокое пси-
хическое различие, существующее между цивилизованным
мужчиной и женщиной, даже в том случае, когда после-
дняя очень образована. Они могут иметь общие интересы,
общие чувства, но никогда – одинаковых ассоциаций идей.
Они разговаривают между собой в течение веков, не пони-
мая друг друга, потому что их духовные организмы постро-
ены по слишком различным типам, чтобы они могли вос-
принимать одинаковым образом внешние вещи. Уже одна
разница в их логике была бы достаточна для того, чтобы
создать между ними непроходимую пропасть.

Эта пропасть между психическим складом различных
рас и объясняет нам, почему высшим народам никогда не
удавалось заставить низшие принять их цивилизацию. Столь
еще распространенное мнение, что образование может осу-
ществить подобное дело, – одна из печальнейших иллю-
зий, какую когда-либо создали теоретики чистого разума.
Без сомнения, образование позволяет, благодаря памяти,
которой обладают самые низкие существа, и которая не
составляет, впрочем, исключительной привилегии человека,
дать индивиду, стоящему довольно низко на человеческой
лестнице, совокупность познаний, какими обладает европе-
ец. Можно легко сделать бакалавра или адвоката из негра
или из японца; но этим ему дают чисто внешний лоск, без
всякого воздействия на его психическую природу, из кото-
рой он не может извлекать никакой пользы. То, чего ему
не может дать никакое образование (потому что их создает
одна только наследственность) – это формы мышления,
логика, и, главным образом, характер западных людей. Этот
негр или этот японец могут получать сколько угодно дип-
ломов, но никогда им не подняться до уровня обыкновен-
ного европейца. За десять лет ему можно легко дать обра-
зование очень просвещенного англичанина. Но чтобы сде-
лать из него настоящего англичанина, т.е. человека, дей-
ствующего, как англичанин, в различных обстоятельствах
жизни, в какие он будет поставлен, для этого едва доста-
точно было бы тысячи лет. Только на внешний взгляд на-
род круто переменяет свой язык, свой государственный строй,
свои верования и свое искусство. Для того, чтобы произве-
сти подобные перемены в действительности, нужно изме-
нить его душу.

Глава IV

ПРОГРЕССИВНАЯ ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ
ИНДИВИДОВ И РАС

Неравенство между различными индивидами известной расы тем
больше, чем эта раса выше. – Психическое равенство всех инди-
видов низших рас. – Не средние слои, но высшие нужно сравни-
вать для оценки различий, разделяющих расы. – Успехи циви-
лизации стремятся все к большему и большему дифференциро-
ванию индивидов и рас. – Результаты этой дифференциации. –
Психологические основания, мешающие ей стать очень значи-
тельной. – Как наследственность постоянно приводит индиви-
дуальные превосходства к среднему типу расы. – Анатомичес-
кие наблюдения, подтверждающие прогрессивную психологичес-
кую дифференциацию рас, индивидов и полов.

Высшие расы отличаются от низших не только своими
психологическими и анатомическими особенностями, но также
и разнообразием входящих в их недра элементов. У низ-
ших рас все индивиды, даже тогда, когда они принадлежат
к различным полам, обладают почти одним и тем же пси-
хическим уровнем. Будучи все похожи друг на друга, они
вполне представляют собой картину того равенства, о кото-
ром мечтают современные социалисты. У высших рас нера-
венство индивидов и полов, напротив, составляет закон.

И поэтому, сравнивая между собой не средние слои
народов, но их высшие, если только у них есть таковые,
можно измерить величину отделяющих их различий. Инду-
сы, китайцы, европейцы мало отличаются своими средними
слоями и в то же время значительно разнятся высшими.

С успехами цивилизации не только расы, но и инди-
виды каждой расы, по крайней мере, индивиды высших
рас, стремятся дифференцироваться. Вопреки нашим меч-
там о равенстве, результат современной цивилизации не
тот, чтобы делать людей все более и более равными, но
наоборот, – все более и более различными.

Один из главных результатов цивилизации, с одной
стороны, – дифференцирование рас посредством все бо-
лее и более возрастающего с каждым днем умственного
труда, возлагаемого ею на народы, дошедшие до высокой
ступени культуры, и с другой – все большая и большая
дифференциация различных слоев, из которых состоит каж-
дый цивилизованный народ.

Условия современного промышленного развития осуж-
дают в действительности низшие слои цивилизованных на-
родов на очень специализированный труд, который, будучи
очень далек от того, чтобы расширять их умственные спо-
собности, скорее стремится их сузить. Сто лет тому назад
работник был настоящим художником, способным выпол-
нить все мелочи какого-нибудь механизма, например, ча-
сов. Ныне же простая манипуляция, которая никогда не
производит более той или другой отдельной части, застав-
ляет его всю жизнь сверлить одни и те же дыры или поли-
ровать одно и то же орудие, вследствие чего его ум должен
в скором времени дойти до совершенной атрофии. Тесни-
мый открытиями и конкуренцией, промышленник или ру-
ководящий им инженер, напротив, вынужден накапливать
неизмеримо больше знаний, духа. инициативы и изобрета-
тельности, чем тот же промышленник, тот же инженер сто
лет тому назад. Постоянно упражняемый, его мозг подчи-
няется закону, которому в подобном случае подчиняются
все органы: он все более и более развивается.

Токвиль в приводимых ниже словах очень ясно пока-
зал это прогрессивное дифференцирование социальных слоев
и притом в такую эпоху, когда промышленность была еще
очень далека от той ступени развития, какой она достигла в
настоящее время… „По мере того, как принцип разделения
труда получает более полное приложение, рабочий стано-
вится все слабее, ограниченнее и зависимее. Искусство де-
лает успехи, ремесленник идет назад. Хозяин и работник с
каждым днем все более отличаются друг от друга .

В настоящее время цивилизованный народ, с интел-
лектуальной точки зрения, можно рассматривать, как свое-
го рода пирамиду со ступенями, основание которой занято
темными массами населения, средние ступени – образо-
ванными слоями и высшие ступени, т.е. вершина пирами-
ды, – всем небольшим отбором ученых, изобретателей,
артистов, писателей, очень ничтожной группой в сравнении
с остальной частью населения, но которая одна определяет
уровень страны на шкале цивилизации. Достаточно бы было
им исчезнуть, чтобы увидеть, как одновременно исчезло
бы и все то, что составляет величие нации.

„Если бы Франция, – пишет Сен-Симон, – вдруг поте-
ряла своих пятьдесят первых ученых, своих пятьдесят первых
артистов, своих пятьдесят первых фабрикантов, своих пятьдесят
первых агрономов, то нация стала бы телом без души, она была
бы обезглавлена. Но если бы ей пришлось, напротив, потерять
весь свой служебный персонал, то это событие опечалило бы
французов, потому что они добры, но для страны от этого был бы
очень небольшой ущерб“.

С успехами цивилизации дифференциация между край-
ними слоями населения быстро возрастает; она даже стре-
мится возрастать в геометрической прогрессии. Итак, если
бы известные влияния наследственности не положили это-
му преграды, то с течением времени высшие слои какого-
нибудь народа удалились бы в умственном отношении от
низших на такое же большое расстояние, какое отделяет
негра от белого, или даже негра от обезьяны.

Но многие причины препятствуют тому, чтобы эта
интеллектуальная дифференциация социальных слоев, ста-
новясь значительной, совершалась с той быстротой, какую
можно было бы допустить теоретически. Во-первых, в дей-
ствительности дифференциация простирается только на ум,
мало или вовсе не задевая характера; а мы знаем, что ха-
рактер, а не ум, играет главную роль в политической жизни
народов. Во-вторых, массы стремятся в настоящее время
своей организацией и дисциплиной стать всемогущими.

Кроме двух только что изложенных причин, чисто ис-
кусственных, потому что они вытекают из условий цивили-
зации, способных разнообразиться, есть еще значительно
более важная (потому что она – непреоборимый закон
природы), которая всегда будет мешать отборной части
нации дифференцироваться слишком быстро в интеллекту-
альном отношении от низших слоев. Рядом с искусствен-
ными условиями цивилизации, которые все более и более
стремятся дифференцировать людей одной и той же расы,
существуют в действительности устойчивые законы наслед-
ственности, которые стремятся уничтожить или приводить
к среднему индивидов, слишком явно стоящих выше ее.
Уже древние наблюдения, приводимые всеми авторами тру-
дов о наследственности, доказали, что потомки выдающих-
ся по уму семейств рано или поздно, чаще всего рано,
претерпевают вырождения, имеющие тенденцию их совер-
шенно уничтожить. Большое интеллектуальное превосход-
ство получается лишь под условием оставления за собой
только вырождающихся. В действительности верхушка со-
циальной пирамиды, о которой я говорил выше, может су-
ществовать только под условием постоянного заимствова-
ния своих продуктивных сил у элементов, помещающихся
под нею. Если собрать на уединенном острове всех инди-
видов, составляющих этот цвет, то можно образовать пу-
тем их скрещиваний расу, пораженную всевозможными
формами вырождения и, следовательно, осужденную на
скорое исчезновение. Большие интеллектуальные превос-
ходства можно сравнивать с ботаническими уродливостя-
ми, созданными искусством садовника. Предоставленные
самим себе, они вымирают или возвращаются к среднему
типу вида, который один и есть всемогущий, потому что он
представляет длинный ряд предков.

Итак, все более и более дифференцируясь в течение
веков, индивиды какой-нибудь расы постоянно стремятся
вращаться вокруг среднего типа этой расы, не будучи в
состоянии удалиться от него надолго. К этому-то среднему
типу, который возвышается очень медленно, принадлежит
значительное большинство членов известной нации. Этот
основной остов покрыт, по крайней мере, у высших наро-
дов, очень тонким слоем выдающихся умов, важным с точ-
ки зрения цивилизации, но не имеющим никакого значения
с точки зрения расы. Беспрестанно уничтожаясь, он бес-
престанно обновляется за счет среднего слоя, который один
изменяется, только очень медленно, потому что малейшие
изменения, чтобы стать прочными, должны накапливаться
наследственно в том же направлении в продолжение мно-
гих веков. В действительности только наследственным на-
коплением усовершенствований, приобретенных средними
слоями, а не возвышенными умами (потому что гений не
передается) образовались те прогрессивные дифференциа-
ции, которые постепенно возвысили уровень некоторых рас
и вырыли пропасть между этими расами и народами, не
сумевшими прогрессировать.

Уже несколько лет тому назад, опираясь на чисто ана-
томические исследования, я пришел, к идеям, изложенным
мною выше, относительно дифференциации индивидов и
рас, и для оправдания которых я ссылался теперь только на
психологические доводы. Так как двоякого рода исследо-
вания приводят к одним и тем же результатам, я позволю
себе напомнить некоторые из выводов моего первого тру-
да. Они опираются на измерения, произведенные над мно-
гими тысячами древних и современных черепов, принадле-
жащих к различным расам. Вот из них наиболее суще-
ственные выводы:

„Если оставить в стороне отдельные случаи и обращать вни-
мание только на большое число их, то тесная зависимость между
объемом черепа и умственными способностями становится совер-
шенно ясной. Но не эти ничтожные различия в средней емкости
черепов составляют тот признак, по которому можно отличить
низшие расы от высших, а тот существенный факт, что высшая
раса имеет известное число лиц с очень развитым мозгом, между
тем как в низшей расе их не встречается. Итак, не народными
массами, но единицами, выдающимися среди них, различаются
между собой расы. Средняя разница в объеме черепа у различ-
ных народов, исключая случаи, когда рассматриваешь низшие расы,
никогда не бывает очень значительной.

…Сравнивая черепа различных человеческих рас за настоя-
щее и прошедшее время, можно видеть, что расы, объем черепов
у которых представляет большие индивидуальные различия, стоят
на высшей ступени цивилизации, что по мере того, как какая-
нибудь раса цивилизуется, черепа составляющих ее индивидов
все более и более разнятся между собой. Результатом этого явля-
ется то, что цивилизация ведет нас не к умственному равенству,
но к все более и более глубокому неравенству. Анатомическое и
физиологическое равенство встречается только среди представи-
телей рас, стоящих на самой низкой ступени развития. Между
членами какого-нибудь дикого племени, из которых все посвяща-
ют себя одним и тем же занятиям, различие существует самое
ничтожное. Напротив, между каким-нибудь крестьянином, имею-
щим в своем лексиконе не более трехсот слов, и ученым, у кото-
рого их сотня тысяч с соответствующими понятиями, различие
существует громадное.“

Я должен прибавить к сказанному мною выше, что
дифференциация между индивидами, произведенная разви-
тием цивилизации, проявляется также и между полами. У
низших народов или у низших слоев высших народов муж-
чина и женщина в умственном отношении весьма близки
друг к другу. Но по мере того, как народы цивилизуются,
полы стремятся к тому, чтобы все больше и больше разли-
чаться между собой.

Объем черепа мужчины и женщины, даже когда срав-
ниваем только субъектов одинакового возраста, одинаково-
го роста и равного веса, представляет очень быстро возра-
стающие различия с ростом цивилизации. Очень слабые в
низших расах, эти различия становятся громадными в выс-
ших. У высших рас женские черепа часто лишь немногим
более развиты, чем черепа женщин низших рас. Между
тем как средний объем черепа парижанина ставит его меж-
ду самыми большими известными черепами, средний объем
черепа парижанки ничем не разнится от объема самых ма-
леньких черепов и достигает чуть ли не объема черепа ки-
таянок или даже черепа женщин Новой Каледонии“.

Глава V
ОБРАЗОВАНИЕ ИСТОРИЧЕСКИХ РАС

Как образовались исторические расы. – Условия, позволяющие
различным расам слиться для образования одной расы. – Влия-
ние числа приходящих в столкновение между собой индивидов,
неравенства их признаков, среды и т.д. – Результаты скрещива-
ний. – Причины большого понижения типа у метисов. – Измен-
чивость новых психологических признаков, созданных скрещива-
ниями. – Как укрепляются эти признаки. – Критические эпохи
истории. – Скрещивания составляют существенный фактор обра-
зования новых рас и в то же время могущественный фактор раз-
ложения цивилизаций. – Значение учреждения каст. – Влияние
среды. – Среда может влиять только на новые расы, находящие-
ся в период образования, скрещивания которых разложили при-
знаки, унаследованные от предков. – На древние расы среда не
оказывает никакого действия. – Различные примеры. – Боль-
шинство исторических рас Европы находится еще в периоде обра-
зования. – Политические и социальные выводы. – Почему пери-
од образования исторических рас должен скоро завершиться.

Мы уже выше отметили, что теперь нельзя более встре-
тить среди цивилизованных народов настоящие расы, в
научном значении этого слова, но только расы историчес-
кие, т.е. расы, созданные случайностями завоеваний, им-
миграций, политики и т.д. и образованные, следовательно,
из смешения людей различного происхождения.

Каким образом сливаются эти разнородные расы и
образуют одну историческую расу, обладающую общими
психологическими признаками? Это составит предмет на-
шего ближайшего рассмотрения.

Прежде всего заметим, что элементы, которые привел
в столкновение случай, не всегда сливаются. Немцы, венг-
ры, славяне, живущие под австрийским владычеством, об-
разуют совершенно различные расы и никогда не обнару-
живали склонности к слиянию. Ирландец, живущий под
владычеством англичан, не в большей степени смешался с
ними. Что же касается народов, стоящих на самой низкой
ступени развития, например, краснокожих, австралийцев,
тасманийцев и т.д., то они не только не сливаются с выс-
шими народами, но быстро исчезают от соприкосновения с
ними. Всякий низший народ, приходящий в столкновение с
высшим, фатально осужден на скорое исчезновение.

Много условий необходимо для того, чтобы расы могли
слиться и образовать новую, более или менее однородную.

Первое из этих условий заключается в том, чтобы
скрещивающиеся расы не были слишком неравны числен-
но; второе – чтобы они не слишком отличались своими
признаками; третье – чтобы в течение долгого времени
они подвергались одинаковым влияниям среды.

Первое из только что перечисленных мною условий име-
ет главное значение. Небольшое число белых, поселившихся
среди многочисленного негритянского племени, обыкновенно
исчезает через несколько поколений, не оставив следа своей
крови в потомстве. Так исчезли все победители, которые по-
коряли себе слишком многочисленные народности. Они умели
оставить себе свою цивилизацию, свое искусство и свой язык;
но никогда не оставляли там своей крови.

Второе из предыдущих условий имеет столь же важ-
ное значение. Без сомнения, сильно различающиеся между
собой расы, например, белая и черная, могут смешиваться,
но рождающиеся от них метисы образуют значительно низ-
шую расу в сравнении с теми, от которых она происходит,
и совершенно неспособную создать или даже поддержать
какую бы то ни было цивилизацию. Влияние противопо-
ложных наследственностей разлагает их нравственность и
характер. Когда метисы случайно наследуют (как в Сан-
Доминго) высшую цивилизацию, эта цивилизация быстро
приходит в состояние плачевного упадка. Скрещивания могут
быть элементом прогресса только среди высших рас, дос-
таточно близких друг к другу, таковы англичане и немцы
Америки. Но они составляют всегда элемент вырождения,
когда эти расы, будучи даже высшими, слишком различа-
ются между собой.

Все страны, заключающие в себе слишком большое
число метисов, по одной только этой причине обречены на
постоянную анархию, если только ими не будет управлять
железная рука. Такова неизбежная судьба Бразилии. Она
насчитывает только треть белых. Остальная часть населе-
ния состоит из негров и мулатов. Знаменитый Агассис го-
ворит с полным основанием, что „достаточно побывать в
Бразилии, чтобы признать факт вырождения, являющегося
результатом скрещиваний, имевших в этой стране место в
гораздо более широких размерах, чем где-либо в другом
месте. Эти скрещивания сглаживают – говорит он – луч-
шие расовые качества родичей, будут ли это негры, индей-
цы или европейцы, и производят неописуемый тип, в кото-
ром физическая и душевная энергия ослабли“.

Скрещивать два народа – значит изменять за раз
как его физический, так и душевный склад. Впрочем, скре-
щивания составляют единственное верное средство, каким
мы обладаем для того, чтобы основательно изменить ха-
рактер какого-нибудь народа, так как одна только наслед-
ственность достаточно сильна для того, чтобы вступать в
борьбу с наследственностью. Они позволяют создать со
временем новую расу, обладающую новыми физическими и
психологическими признаками.

Таким образом созданные признаки остаются в нача-
ле неустойчивыми и слабыми. Нужны всегда продолжи-
тельные наследственные накопления, чтобы закрепить их.
Первое действие скрещиваний между различными расами
заключается в том, что они уничтожают душу этих рас, т.е.
ту совокупность общих идей и чувств, которые составляют
силу народов и без которых не могут существовать ни на-
ция, ни отечество. Это критический период истории рас,
период первых опытов и блужданий, обязательно проходи-
мый всеми расами, потому что нет ни одного европейского
народа, который бы не образовался из останков других
народов. Это период, полный междоусобных распрей и все-
возможных неожиданностей, продолжающийся до тех пор,
пока новые психологические признаки еще не укрепились.

Предыдущее нам показывает, что на скрещивания сле-
дует смотреть одновременно как на основной элемент об-
разования новых рас и как на могучий фактор разложения
древних рас. Все народы, достигшие высокой ступени ци-
вилизации, старательно избегали смешения с иностранцами
и поступали так вполне обоснованно. Без удивительного
кастового строя ничтожная горсть арийцев, покорившая 3000
лет тому назад Индию, вскоре потонула бы в бесчисленной
массе черных племен, окружавших ее со всех сторон, и
никакая цивилизация не возникла бы на почве большого
полуострова. Если бы в наши дни англичане не сохранили
на практике той же системы и согласились бы скрещивать-
ся с туземцами, то громадная империя Индии давно бы от
них избавилась. Народ может потерять очень многое, пре-
терпевать всевозможные катастрофы и быть еще в состоя-
нии подняться. Но им все потеряно, и ему уже никогда не
подняться, если он потерял свою душу.

Когда цивилизации, находящиеся в состоянии упадка,
стали добычей завоевателей, скрещивания играют сначала
разрушительную роль, а потом созидательную, о чем я только
что говорил. Они разрушают древнюю цивилизацию, так
как губят душу народа, который ею обладал. Они допуска-
ют создание новой цивилизации, так как старые психологи-
ческие признаки пришедших в столкновение рас уничтоже-
ны и так как под влиянием новых условий существования
могут в скором времени образоваться новые признаки.

Только на расах, находящихся в периоде образования,
унаследованные черты которых разрушаются противопо-
ложными действиями наследственности, обнаруживается
влияние последнего из упомянутых в настоящей главе фак-
торов – среды. Очень слабое в своем воздействии на
древние расы, оно влияет очень сильно на новые. Скрещи-
вания, уничтожая психологические признаки, унаследован-
ные от предков, создали своего рода tabula rasa, на кото-
рой действие среды, продолжающееся в течение веков, в
конце концов создает и постепенно укрепляет новые психо-
логические признаки. Тогда и только тогда можно считать
образование новой исторической расы завершившимися. Так
создалась французская раса.

Отсюда ясно, что влияние среды, как физической так
и моральной, или очень велико, или, напротив, очень сла-бо, смотря по обстоятельствам, и этим можно себе объяс-
нить, почему относительно их влияния высказываются са-
мые противоречивые мнения. Мы только что видели, что это
влияние очень велико на расы, находящиеся в периоде обра-
зования; но если рассматривать древние расы, прочно уста-
новленные с давних пор наследственностью, то можно ска-
зать, что влияние среды, напротив, почти сводится к нулю.

Относительно моральной среды: мы имеем доказатель-
ство ничтожности ее действия в полном бессилии наших
западных цивилизаций оказать влияние на народы Восто-
ка, даже когда они соприкасались с ними в течение многих
поколений, как это наблюдается на китайцах, живущих в
Соединенных Штатах. Для физической среды мы можем
констатировать слабость ее власти из трудностей акклима-
тизации. Перенесенная в новую среду, совершенно отлич-
ную от прежней, древняя раса – все равно, идет ли речь о
человеке, животном или растении – скорее гибнет, чем
изменяется. Последовательно завоевываемый десятью раз-
личными народами, Египет был всегда их могилой. Ни один
из них не мог там акклиматизироваться. Греки, римляне,
персы, арабы, турки и т.д. никогда не оставляли там следов
своей крови. Единственный тип, который там можно встре-
тить, это тот же неизменный феллах с чертами, верно
воспроизводящими те, которые вырезали египетские худож-
ники семь тысяч лет тому назад на гробницах и дворцах
фараонов.

Большинство исторических народов Европы находит-
ся еще в периоде образования, и этот факт очень важен
для понимания их истории. Один только современный ан-
гличанин представляет собой почти совершенно опреде-
лившуюся расу. В нем древний бретонец, англосакс и нор-
мандец слились, чтобы образовать новый, очень однород-
ный тип. Во Франции, напротив, провансалец совершенно
отличен от бретонца, овернца и нормандца. Однако если
еще не существует типа среднего француза, то, по крайней
мере, существуют средние типы известных областей. Эти
типы, к несчастью, еще слишком разнятся идеями и харак-
тером. Поэтому трудно найти учреждения, которые могли
бы быть одинаково пригодны для них всех. Их глубокие
различия в чувствах и верованиях и вытекающие отсюда
политические перевороты держатся главным образом на
различиях в душевном складе, которые сумеет, может быть,
изгладить будущее.

Так бывало всегда, когда стечение обстоятельств зас-
тавляло различные расы жить совместно на одной террито-
рии. Раздоры и междоусобные войны всегда отличались
тем большей интенсивностью, чем различнее были сопри-
касавшиеся между собой расы. Когда они слишком несход-
ны между собой, становится совершенно невозможным за-
ставить их жить под одними учреждениями и одними зако-
нами. История больших империй, образованных из различ-
ных рас, всегда была тождественна. Они исчезали чаще
всего вместе со своим основателем. Из современных наций
одни только голландцы и англичане успели подчинить сво-
ему игу азиатские народы, совершенно отличающиеся от
них, но это им удалось только потому что они умели ува-
жать нравы, обычаи и законы этих народов, предоставляя
в действительности им самим управлять собой и ограничи-
вая свою роль взиманием налогов, торговыми сношениями
и поддержанием мира.

За этими редкими исключениями все большие импе-
рии, объединяющие несходные народы, могут быть созда-
ны только силой и осуждены погибнуть от насилия.

Для того, чтобы нация могла образоваться и долго
существовать, нужно чтобы она образовывалась медленно,

постепенным смешением рас, мало отличных друг от друга,
постоянно скрещивающихся между собой, живущих на од-
ной территории, подчиняющихся действию одной и той же
среды, имеющих одни и те же учреждения и одни и те же
верования. Эти различные расы могут тогда, по истечении
нескольких веков, образовать очень однородную нацию.

По мере того как старится мир, расы становятся все
более и более устойчивыми, и их изменения путем смеше-
ний – все более и более редкими. Вступая в возраст,
человечество чувствует, что бремя наследственности стано-
вится все тяжелее и изменения все труднее. Что касается
Европы, то можно сказать, что эра образования истори-
ческих рас для нее в скором времени завершится.

Отдел второй

КАК ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ
ЧЕРТЫ РАС ОБНАРУЖИВАЮТСЯ
В РАЗЛИЧНЫХ ЭЛЕМЕНТАХ
ИХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

Глава 1
ИСТОРИЯ НАРОДОВ
КАК СЛЕДСТВИЕ ИХ ХАРАКТЕРА

История народа вытекает всегда из его душевного склада. – Раз-
личные примеры. – Как политические учреждения Франции вы-
текают из души расы. – Их действительная неизменность под
кажущейся изменчивостью. – Наши самые различные полити-
ческие партии преследуют, под различными названиями, одина-
ковые политические цели. – Централизация и уничтожение лич-
ной инициативы в пользу государства. – Как французская рево-
люция только исполняла программу древней монархии. – Проти-
воположность между идеалом англосаксонской расы и латинским
идеалом. Инициатива гражданина, замененная инициативой го-
сударства. – Приложение изложенных в настоящем труде прин-
ципов к сравнительному изучению развития Северо-Американс-
ких Соединенных Штатов и испано-американских республик. –
Причины процветания одних и упадка других, несмотря на оди-
наковые политические учреждения. – Формы правления и уч-
реждения имеют только очень слабое влияние на судьбы народов.
– Эта судьба вытекает главным образом из их характера.

История в главных своих чертах может быть рассмат-
риваема как простое изложение результатов, произведен-
ных психологическим складом рас. Она проистекает из этого
склада, как дыхательные органы рыб из жизни их в воде.
Без предварительного знания душевного склада народа ис-
тория его кажется каким-то хаосом событий, управляемых
одной случайностью. Напротив, когда душа народа нам
известна, то жизнь его представляется правильным и фа-
тальным следствием из его психологических черт. Во всех
проявлениях жизни нации мы всегда находим, что неиз-
менная душа расы сама ткет свою собственную судьбу.

В особенности в политических учреждениях наиболее
очевидно проявляется верховная власть расовой души. Нам
легко будет доказать это несколькими примерами.

Возьмем сперва Францию, т.е. одну из мировых стран,
испытавших наиболее глубокие перевороты, где в нисколь-
ко лет учреждения изменялись по виду самым коренным
образом, где партии кажутся не только различными, но как
будто даже несовместимыми между собой. Но если мы
посмотрим с психологической точки зрения на эти по-види-
мому столь несходные, на эти вечно борющиеся партии, то
нам придется констатировать, что они в действительности
обладают совершенно одинаковым общим фондом, точно
представляющим идеал их расы. Непримиримые, радика-
лы, монархисты, социалисты, одним словом, все защитники
самых различных доктрин преследуют под разными ярлы-
ками совершенно одинаковую цель: поглощение личности
государством. То, чего они одинаково горячо все желают,
– это старый централистский и цезаристский режим, го-
сударство, всем управляющее, все регулирующее, все по-
глощающее, регламентирующее малейшие мелочи в жизни
граждан и увольняющее их таким образом от необходимо-
сти проявлять хоть малейшие проблески размышления и
инициативы. Пусть власть, поставленная во главе государ-
ства, называется королем, императором, президентом, ком-
муной, рабочим синдикатом и т.д., все равно эта власть,
какова бы она ни была, обязательно будет иметь один и
тот же идеал, и этот идеал есть выражение чувств расовой
души. Она другого не допустит.

„Таков, – пишет очень глубокий наблюдатель Дюпон Уайт,
– особенный гений Франции: она не в состоянии успевать в
некоторых существенных и желательных вещах, имеющих отно-
шение к украшению или даже к сущности цивилизации, если не
поддерживается и не поощряется своим правительством“.

Итак, если наша крайняя нервозность, наша большая
склонность к недовольству существующим, та идея, что
новое правительство сделает нашу участь более счастливой,
приводят нас к тому, что мы беспрерывно меняем свои
учреждения, то руководящий нами великий голос вымер-
ших предков осуждает нас на то, что мы меняем только
слова и внешность. Бессознательная власть души нашей
расы такова, что мы даже не замечаем иллюзии, жертвами
которой являемся.

Если обращать внимание только на внешность, то труд-
но, конечно, представить себе другой режим, который бы
сильнее отличался от старого, чем созданный нашей вели-
кой революцией. В действительности, однако, и в этом нельзя
сомневаться, она только продолжала королевскую тради-
цию, заканчивая дело централизации, начатой монархией
несколько веков перед тем. Если бы Людовик XIII и Лю-
довик XIV вышли из своих гробов, чтобы судить дело
революции, то им, несомненно, пришлось бы осудить неко-
торые из насилий, сопровождавших его осуществление, но
они рассматривали бы его как строго согласное с их тради-
циями и с их программой, и признали бы, что если бы
какому-нибудь министру было ими поручено привести в
исполнение эту программу, то он не выполнил бы ее лучше.
Они сказали бы, что наименее революционное из прави-
тельств, какие когда-либо знала Франция, есть именно пра-
вительство революции. Кроме того они констатировали бы,
что в течение столетия ни один из различных режимов,
следовавших друг за другом во Франции, не пытался тро-
гать этого дела: до такой степени оно – продукт правиль-
ного развития, продолжение монархического идеала и вы-
ражение гения расы. Без сомнения, эти славные выходцы с
того света, ввиду их громадной опытности, представили бы
некоторые критические замечания и, может быть, обратили
бы внимание на то, что „новый строй“, заменив правитель-
ственную аристократическую касту бюрократической, со-
здал в государстве безличную власть, более значительную,
чем власть старой аристократии, потому что одна только
бюрократия, ускользая от влияния политических перемен,
обладает традициями, корпоративным духом, безответствен-
ностью, постоянством, т.е. целым рядом условий, обяза-
тельно ведущих ее к тому, чтобы стать единственным вла-
стелином в государстве. Впрочем, я полагаю, что они не
особенно настаивали бы на этом возражении, принимая во
внимание то, что латинские народы, мало заботясь о свобо-
де, но очень много – о равенстве, легко переносят всякого
рода деспотизм, лишь бы этот деспотизм был безличным.
Может быть, они еще нашли бы совершенно излишними и
очень тираническими те бесчисленные постановления, те
тысячи пут, которые окружают ныне малейший акт жизни,
и обратили бы внимание на то, что если государство все
поглотит, все обставит ограничениями, лишит граждан вся-
кой инициативы, то мы добровольно очутимся, без всякой
новой революции, в полном социализме. Но тогда боже-
ственный свет, освещающий верхи „сфер“, или, за недо-
статком его, математические познания, учащие нас, что след-
ствия растут в геометрической прогрессии, пока продолжа-
ют действовать те же причины, дали бы им возможность
понять, что социализм есть не что иное, как крайнее выра-
жение монархической идеи, для которой революция была
ускорительной фазой.

Итак, в учреждениях какого-нибудь народа мы одно-
временно находим те случайные обстоятельства, перечис-
ленные нами в начале этого труда, и постоянные законы,
которые мы пытались определить. Случайные обстоятель-
ства создают только названия, внешность. Основные же
законы вытекают из народного характера и создают судь-
бу наций.

Выше изложенному примеру мы можем противопос-
тавить пример другой расы – английской, психологичес-
кий склад которой совершенно отличен от французского.

Вследствие одного только этого факта ее учреждения ко-
ренным образом отличаются от французских.

Имеют ли англичане во главе себя монарха, как в
Англии, или президента, как в Соединенных Штатах, их
образ правления будет всегда иметь те же основные черты:
деятельность государства будет доведена до минимума, де-
ятельность же частных лиц – до максимума, что составля-
ет полную противоположность латинскому идеалу. Порты,
каналы, железные дороги, учебные заведения будут всегда
создаваться и поддерживаться личной инициативой, но ни-
когда нс инициативой государства. Ни революции, ни кон-
ституции, ни деспоты не могут давать какому-нибудь наро-
ду тех качеств характера, какими он не обладает, или от-
нять у него имеющиеся качества, из которых проистекают
его учреждения. Не раз повторялась та мысль, что каждый
народ имеет ту форму правления, какую он заслуживает.
Трудно допустить, чтобы он мог иметь другую.

Предшествующие краткие рассуждения показывают,
что учреждения народа составляют выражение его души, и
что если ему бывает легко изменить их внешность, то он не
может изменить их основания. Мы теперь покажем на еще
более ясных примерах, до какой степени душа какого-ни-
будь народа управляет его судьбой и какую ничтожную
роль играют учреждения в этой судьбе.

Эти примеры я беру в стране, где живут бок о бок,
почти в одинаковых условиях среды, две европейские расы,
одинаково цивилизованные и развитые, но отличающиеся
только своим характером: я хочу говорить об Америке.
Она состоит из двух отдельных материков, соединенных
перешейком. Величина каждого из этих материков почти
равна, почвы их очень сходны между собой. Один из них
был завоеван и населен английской расой, другой – ис-
панской. Эти две расы живут под одинаковыми республи-
канскими конституциями, так как все республики Южной
Америки списывали свои конституции с конституций Со-
единенных Штатов. И так, у нас нет ничего такого, чем
мы могли бы объяснить себе различные судьбы этих наро-
дов, кроме расовых различий. Посмотрим, что произвели
эти различия.

Резюмируем сначала в нескольких словах черты анг-
лосаксонской расы, населившей Соединенные Штаты. Нет,
может быть, никого на свете с более однородным и более
определенным душевным складом, чем представители этой
расы.

Преобладающими чертами этого душевного склада, с
точки зрения характера, являются: запас воли, каким (мо-
жет быть, исключая римлян) обладали очень немногие на-
роды, неукротимая энергия, очень большая инициатива,
абсолютное самообладание, чувство независимости, дове-
денное до крайней необщительности, могучая активность,
очень живучие религиозные чувства, очень стойкая нрав-
ственность и очень ясное представление о долге.

С точки зрения интеллектуальной, трудно дать специ-
альную характеристику, т.е. указать те особенные черты,
каких нельзя было бы отыскать у других цивилизованных
наций. Можно только отметить здравый рассудок, позво-
ляющий схватывать на лету практическую и положитель-
ную сторону вещей и не блуждать в химерических изыска-
ниях; очень живое отношение к фактам и умеренно-спокой-
ное к общим идеям и к религиозным традициям.

К этой общей характеристике следует прибавить еще
тот полный оптимизм человека, жизненный путь которого
совершенно ясен и который даже не предполагает, что можно
выбрать лучший. Он всегда знает, что требуют от него его
отечество, его семья и его религия. Этот оптимизм доведен
до того, что заставляет его смотреть с презрением на все
чужеземное. Это презрение к иностранцу и к их обычаям
превышает до известной степени в Англии даже то, какое
некогда питали римляне в эпоху своего величия по отноше-
нию к варварам. Оно таково, что по отношению к иност-
ранцу исчезает всякое нравственное правило. Нет ни одно-
го английского политического деятеля, который не считал
бы относительно другой нации совершенно законными по-
ступки, рискующие вызвать самое глубокое и единодушное
негодование, если бы они практиковались по отношению к
его соотечественникам. Несомненно, что это презрение к
иностранцу, с точки зрения философской, есть чувство очень
низменного свойства; но с точки зрения народного благосо-
стояния, оно крайне полезно. Как это правильно заметил
английский генерал Уолслей, оно есть одно из тех качеств,
которые создают силу Англии. Кто-то очень удачно выра-
зился по поводу их отказа (вполне, впрочем, основатель-
ного) позволить построить туннель под Ламаншем, кото-
рый облегчил бы сношения Англии с материком, что анг-
личане прилагают столько же старания, как и китайцы,
чтобы воспрепятствовать всякому чужеземному влиянию
проникнуть к ним.

Все черты, которые только что перечислены нами,
можно отыскать в различных общественных слоях; нельзя
назвать ни одного элемента английской цивилизации, на
который бы они не наложили своего глубокого отпечатка.
Разве не поражает это сразу каждого иностранца, посе-
тившего впервые Англию? Он заметит потребность неза-
висимой жизни в хижине самого скромного работника, –
помещении, правда, тесном, но защищенном от всякого
принуждения и уединенном от всякого соседства; на наи-
более посещаемых вокзалах, где беспрерывно циркулирует
публика, не будучи загоняема, как стадо смирных баранов
за барьер, охраняемый жандармом, как будто только силой
можно обеспечить безопасность людей, не способных на-
ходить в себе самих доли необходимого внимания, чтобы
не задавить друг друга. Он найдет энергию расы как в
напряженном труде работника, так и в труде учащегося,
который будучи предоставлен самому себе с малых лет,
научается один руководить собою, зная уже, что в жизни
никто не станет заниматься его судьбой, кроме него само-
го; у профессоров, очень умеренно налегающих на учение,
но зато обращающих усиленное внимание на выработку
характера, который они считают одним из величайших дви-
гателей в мире.

Уполномоченный английской королевой определить условия
получения ежегодного приза, назначенного ею для Колледжа
Веллингтона, принц Альберт решил, что он будет присуждаться
не тому воспитаннику, который оказал наибольшие успехи в на-
уках, но тому, за кем будет признан наиболее возвышенный ха-
рактер. Все наше образование (понимая под ним то, что мы счи-
таем высшим образованием) заключается в том, чтобы заставлять
молодежь пересказывать лекции. Она и впоследствии до такой
степени сохраняет эту привычку, что продолжает повторять дав-
но затверженное в продолжение всей остальной своей жизни.

Вникая в общественную жизнь гражданина, он уви-
дит, что если нужно исправить источник в селе, построить
морской порт или проложить железную дорогу, то апелли-
руют всегда не к государству, а к личной инициативе. Про-
должая свое исследование, он скоро узнает, что этот на-
род, не смотря на недостатки, которые делают его для ино-
странца самой несносной иэ наций, один только истинно
свободен, потому что он только один научился искусству
самоуправления и сумел оставить за правительством мини-
мум деятельной власти. Если пробегаешь его историю, то
видишь, что он первый сумел освободиться от всякого гос-
подства – как от господства церкви, так и от господства
автократов. Уже с XV века Фортескью противопоставлял
римский закон, наследие латинских народов, английскому
закону: один является делом автократизма и весь проник-
нут тем, чтобы пожертвовать личностью; другой – дело
общей воли и всегда готовый защищать личность“.

В какое бы место земного шара подобный народ ни
переселился, он немедленно станет господствующим и по-
ложит основание могущественным империям. Если порабо-
щенная им раса, например, краснокожие в Америке, доста-
точно слаба, но недостаточно полезна, она будет система-
тически искорена. Но если порабощенная раса, например,
народности Индии, слишком многочисленна для того, что-
бы быть уничтоженной, и может между прочим доставлять
продуктивный труд, то она будет просто приведена в со-
стояние очень суровой вассальной зависимости и вынужде-
на работать исключительно на своих господ.

Но особенно в такой новой стране, как Америка, можно
следить за теми удивительными успехами, которые обяза-
ны своим существованием только душевному складу анг-
лийской расы. Переселившись в страны без культуры, едва
населенные немногими дикими, и не имея возможности ни
на кого рассчитывать, как только на самое себя, всем изве-
стно, чем она сделалась. Ей нужно было менее одного сто-
летия, чтобы стать в первом ряду великих мировых держав,
и ныне нет никого, кто бы мог вступить в состязание с нею.
Я рекомендую прочесть книгу М.Рузье о Соединенных
Штатах лицам, желающим составить себе понятие об ог-
ромной массе инициативы и личной энергии, расходуемой
гражданами великой республики. Способность людей са-
моуправляться, объединяться для учреждения крупных пред-
приятий, основывать города, школы, гавани, железные до-
роги и т.д. доведена до такого максимума и деятельность
государства низведена до такого минимума, что можно сказать,
что там почти не существует государственной власти.
Помимо полиции и дипломатического представительства,
даже нельзя придумать, к чему она могла бы служить.

Впрочем, благоденствовать в Соединенных Штатах
можно только под условием обладания качествами харак-
тера, какие я только что описывал, и вот почему иммигра-
ции иностранцев не могут изменить основного духа расы.
Условия существования таковы, что тот, кто не обладает
этими качествами, осужден на быструю гибель. В этой
атмосфере, насыщенной независимостью и энергией, мо-
жет жить один только англосакс. Итальянец умирает там с
голода, ирландец прозябает в низших занятиях.

Великая республика есть, конечно, земля свободы, но
вместе с тем, она не земля ни равенства, ни братства. Ни в
одной стране на земном шаре естественный подбор не да-
вал сильнее чувствовать своей железной лапы. Он здесь
проявляется безжалостно; но именно вследствие его безжа-
лостности, раса, образованию которой он способствовал,
сохраняет свою мощь и энергию.

На почве Соединенных Штатов нет совсем места для
слабых, заурядных и неспособных. Отдельные индивидуу-
мы и целые расы осуждены на гибель в силу одного только
того факта, что они низшие. Краснокожие, став бесполез-
ными, были истреблены железом и голодом; китайцы-ра-
ботники, труд которых составляет очень неприятную кон-
куренцию, скоро подвергнутся той же участи. Закон, кото-
рым постановлено было их совершенное изгнание, не мог
быть применен из за громадных расходов, каких стоило бы
его исполнение. Но и помимо закона они будут подвер-
гаться систематическому уничтожению, что отчасти уже прак-
тикуется в некоторых округах. Другие законы были недав-
но вотированы с тем, чтобы запретить доступ на американ-
скую территорию бедным эмигрантам. Что касается не-
гров, которые служили предлогом для аболиционистской
войны, войны между теми, кто владел рабами, и теми, кто
сам не владел, и другим не позволял владеть ими, то они
едва терпимы в обществе, будучи всегда связаны с теми
низшими занятиями, которых не захотел бы взять на себя
ни один американский гражданин. В теории они имеют все
права; но на практике с ними обращаются, как с полезны-
ми животными, от которых стараются избавиться, когда
они становятся опасными. Короткая расправа по закону
Линча признается повсюду для них совершенно достаточной.
При первом серьезном преступлении их расстреливают или
вешают. Статистика, знающая только часть этих казней, за-
регистрировала их 1100 только за последние семь лет.

Это, конечно, темные стороны картины. Она доста-
точно ярка, чтобы сделать их незаметными. Если бы нуж-
но было определить одним словом различие между конти-
нентальной Европой и Соединенными Штатами, то можно
было бы сказать, что первая представляет максимум того,
что может дать официальная регламентация, заменяющая
личную инициативу; вторые же – максимум того, что мо-
жет дать личная инициатива, совершенно свободная от вся-
кой официальной регламентации. Эти основные различия
являются следствиями характера. Не на почве суровой рес-
публики имеет шансы привиться европейский социализм.
Будучи последним выражением тирании государства, он
может процветать только у старых рас, подчинявшихся в
продолжение веков режиму, отнявшему у них всякую спо-
собность управлять самими собой.

Мы только что видели, что произвела в одной части
Америки раса, обладающая известным душевным складом,
в котором преобладают настойчивость, энергия и воля. Нам
остается показать, что стало почти с той же самой страной
в руках другой расы, хотя очень развитой, но не обладаю-
щей ни одним из тех качеств характера, о которых мне
пришлось только что говорить.

Южная Америка, с точки зрения своих естественных
богатств, – одна из богатейших стран на земном шаре. В
два раза большая, чем Европа, и в десять раз менее насе-
ленная, она не знает недостатка в земле и находится, так
сказать, в распоряжении каждого. Ее преобладающее на-
селение – испанского происхождения и разделено на мно-
го республик: Аргентинскую, Бразильскую, Чилийскую,
Перуанскую, и т.д. Все они заимствовали свой политичес-
кий строй от Соединенных Штатов и живут, следователь-
но, под одинаковыми законами. И за всем тем, в силу
одного только расового различия, т.е. вследствие недостат-
ка тех основных качеств, какими обладает раса, населяю-
щая Соединенные Штаты, все эти республики без единого
исключения являются постоянными жертвами самой крова-
вой анархии, и, несмотря на удивительные богатства их
почвы, одни за другими впадают во всевозможные хище-
ния, банкротство и деспотизм. Нужно просмотреть замеча-
тельный и беспристрастный труд Т.Чайльда об испано-
американских республиках, чтобы оценить глубину их па-
дения. Причины его коренятся в душевном складе расы, нс
имеющей ни энергии, ни воли, ни нравственности. В осо-
бенности отсутствие нравственности превосходит все, что
мы знаем худшего в Европе. Приводя в пример один из
значительнейших городов, Буэнос-Айрес, автор объявляет
его совершенно невозможным для жительства тем, кто со-
хранил еще хоть малейшую совестливость и нравственность.
По поводу одной из наименее упавших южноамериканских
республик, Аргентинской, тот же писатель прибавляет:
„Изучите эту республику с коммерческой точки зрения, и
вы будете поражены безнравственностью, которая здесь
всюду выставляет себя на показ“.

Что касается учреждений, то ни один пример не пока-
зывает лучше, до какой степени они – продукт расового
характера и насколько невозможно переносить их от одно-
го народа к другому. Было бы очень интересно знать, чем
станут столь либеральные учреждения Соединенных Шта-
тов, будучи перенесены к низшей расе?

„Эти страны, – замечает Чайльд, говоря о различных ис-
пано-американских республиках, – находятся под ферулой пре-
зидентов, пользующихся столь же неограниченным самодержави-
ем, как и турецкий султан; даже более неограниченным, посколь-
ку они защищены от назойливости и влияния европейской дипло-
матии. Административный персонал состоит только из их креатур..,
граждане подают голос за то, что им кажется хорошим, но
он не обращает никакого внимания на их голосования… Арген-
тинская республика – республика только по имени; в действитель-
ности это олигархия людей, сделавших из политики торговлю“.

Единственная страна, Бразилия, несколько избегла
этого глубокого падения, и то только благодаря монархи-
ческому режиму, ограждавшему власть от соискательства.
Слишком либеральный для этих рас без энергии и без воли,
он в конце концов пал. Тотчас же страна впала в полную
анархию, и за два или за три года люди, стоящие у власти,
до такой степени расхитили казну, что нужно было увели-
чить налоги на 60%.

Конечно, падение латинской расы, населяющей Юж-
ную Америку, обнаруживается не только в политике, но и
во всех элементах цивилизации. Предоставленные самим
себе, эти несчастные республики вернулись бы к чистому
варварству. Вся промышленность и вся торговля находятся
в руках иностранцев – англичан, американцев и немцев.
Вальпараисо сделался английским городом, и в Чили ниче-
го бы не осталось, если бы у него отняли иностранцев.
Только благодаря им эти страны сохранили еще внешний
лоск цивилизации, напоминающий иногда Европу. Арген-
тинская республика насчитывает 4 миллиона белых испан-
ского происхождения; не знаю, можно ли было бы назвать
из них хоть одного, помимо иностранцев, во главе какого-
нибудь истинно крупного предприятия.

Этот страшный упадок латинской расы, предоставлен-
ной самой себе, в сопоставлении с процветанием английс-
кой расы в соседней стране, составляет один из самых пе-
чальных и вместе с тем самых поучительных опытов, какие
можно привести для подтверждения изложенных мной пси-
хологических законов.

Мы видим из этих примеров, что народ не может
избавиться от того, что вытекает как следствие из его ду-
шевного склада; и если ему это удается, то в очень редкие
моменты – так песок, поднятый бурей, кажется, освобо-
дился на время от законов тяготения. По нашему мнению,
верить, что формы правления и конституции имеют опреде-
ляющее значение в судьбе народа – значит предаваться
детским мечтам. Только в нем самом находится его судьба,
но не во внешних обстоятельствах. Все, что можно требо-
вать от правительства, – это то, чтобы оно было вырази-
телем чувств и идей народа, управлять которым оно при-
звано. По большей части в силу одного только того факта,
что то или другое правительство существует, оно представ-
ляет точное отображение народа. Нет ни форм правления,
ни учреждений, относительно которых можно было бы ска-
зать, что они абсолютно хороши или абсолютно дурны.
Правление дагомейского короля – вероятно, превосход-
ное правление для народа, которым он призван был пра-
вить; и самая искусная европейская конституция была бы
для этого же самого народа ниже выработанного им режи-
ма. Вот что, к несчастью, игнорируют многие государствен-
ные люди, воображающие, что форма правления есть пред-
мет вывоза и что колонии могут быть управляемы учреж-
дениями метрополии. Столь же резонно было бы стараться
убедить рыб жить на воздухе, на том только основании,
что воздушным дыханием пользуются все высшие живот-
ные. В силу одного только различия своего душевного склада,
различные народы не могут долго пребывать под одинако-
вым режимом. Ирландец и англичанин, славянин и венгр,
араб и француз могут быть удерживаемы под одними зако-
нами с величайшими трудностями и ценой беспрерывных
революций. Большие империи, состоящие из различных
народов, всегда осуждены на эфемерное существование.
Если они существовали иногда продолжительное время, как
империя моголов, а потом англичане в Индии, то с одной
стороны – потому что туземные расы были до такой сте-

пени многочисленны, до того различны и, следовательно,
до того враждебны друг другу, что они не могли и думать
о том, чтобы соединиться против иностранцев; с другой
стороны – потому что эти чужеземные властелины имели
довольно верный политический инстинкт, чтобы уважать
обычаи покоренных народов и предоставить им жить по
своим собственным законам.

Нужно было бы написать много книг и даже переде-
лать всю историю с совершенно новой точки зрения, если
бы исследователи задались целью показать все следствия,
вытекающие из психологического склада народов. Более
глубокое изучение его должно было бы стать основанием
для политики и для педагогики. Можно даже сказать, что
это изучение избавило бы людей от бездны ошибок и мно-
гих переворотов, если бы народы вообще могли избегнуть
злополучий, вытекающих из свойств их расы, если бы го-
лос разума не заглушался всегда повелительным голосом
предков.

Глава II
РАЗЛИЧНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ
ЦИВИЛИЗАЦИИ КАК ВНЕШНЕЕ
ПРОЯВЛЕНИЕ ДУШИ НАРОДА

Элементы, из которых образуется цивилизация, составляют вне-
шние проявления души создавших их народов. – Важность этих
различных элементов разнообразится от одного народа к другому.
– Искусство, литература, учреждения и т.д. играют у разных
народов различную роль. – Примеры, представляемые в древнос-
ти египтянами, греками и римлянами. – Различные элементы
цивилизации могут иметь эволюцию, совершенно независимую от

общего хода этой цивилизации. – Примеры, представляемые ис-
кусством. – Что оно передает. – Невозможность найти в каком-
нибудь одном элементе цивилизации мерило ее уровня. – Эле-
менты, обеспечивающие превосходство какому-нибудь народу. –
Элементы, (; философской точки зрения, очень низкие, могут быть
очень важными с общественной точки зрения.

Различные элементы: язык, учреждения, идеи, веро-
вания, искусство, литература, из которых образуется циви-
лизация, должны быть рассматриваемы как внешнее про-
явление души создавших их людей. Но, смотря по эпохам и
расам, важность этих элементов как выражения души ка-
кого-нибудь народа очень неодинакова.

Трудно в настоящее время встретить книгу, посвя-
щенную произведениям искусства, в которой бы не повто-
рялось, что они верно передают мысль народов и служат
наиболее существенным выражением их цивилизации.

Без сомнения, часто бывает и так, но не достает еще
многого для того, чтобы это правило было абсолютным и
чтобы развитие искусства соответствовало всегда интел-
лектуальному развитию наций. Если есть народы, для ко-
торых произведения искусства составляют самое важное
выражение их души, то есть, в свою очередь, другие, очень
высоко стоящие на лестнице цивилизации, у которых ис-
кусство играло только очень второстепенную роль. Если
бы предстояло написать историю цивилизации каждого на-
рода, принимая во внимание только один ее элемент, то
этот элемент должен был бы разнообразиться от одного
народа к другому. Одни народы давали бы возможность
лучше узнать искусство; другие – политические и военные
учреждения, промышленность и т.д. Этот пункт важно ус-
тановить с самого начала, потому что он нам даст возмож-
ность позже понять, почему различные элементы цивили-
зации, передаваясь от одного народа к другому, претерпели
очень неодинаковые изменения.

Среди народов древности египтяне и римляне пред-
ставляют собой очень характерные примеры этого неравен-
ства в развитии различных элементов цивилизации и даже
различных отраслей, из которых образуется каждый из
названных элементов.

Возьмем сперва египтян. У них литература всегда была
очень слаба, живопись – очень посредственна. Напротив,
архитектура и скульптура имеют шедевры. Их памятники
еще теперь вызывают наше удивление. Статуи, которые
они нам оставили, могут служить образцами и в настоящее
время, а грекам нужен был только очень короткий период,
чтобы успеть их превзойти.

От египтян переходим к римлянам, которые играли
такую господствующую роль в истории. У них не было
недостатка ни в воспитателях, ни в образцах, так как у них
были уже предшественники в лице египтян и греков; и
однако они не успели создать оригинального искусства.
Никогда, может быть, ни один народ не обнаружил мень-
ше оригинальности в своих художественных произведени-
ях. Римляне очень мало заботились об искусстве, смотря на
него только с утилитарной точки зрения и видя в нем толь-
ко своего рода предмет ввоза, подобный другим продук-
там, например, металлы, благовонные вещества и пряности,
которые требовались ими от иностранных народов. Даже
тогда, когда они уже были властелинами мира, римляне не
имели национального искусства; и даже в эпоху, когда все-
общий мир, богатство и потребности в роскоши развили
немного их слабые художественные чувства, они только из
Греции выписывали образцы и художников. История римской
архитектуры и скульптуры есть не более как дополни-
тельная глава к истории греческой архитектуры и скульптуры.

Но этот великий римский народ, столь незначитель-
ный в своем искусстве, поднял на недосягаемую высоту три
других элемента цивилизации. Он имел военную организа-
цию, которая обеспечила ему мировое господство; затем –
политические и судебные учреждения, с которых мы еще
до сих пор берем образцы, и наконец – литературу, кото-
рой вдохновлялась наша в течение веков.

Итак, мы поразительно ясно видим неравенство в разви-
тии элементов цивилизации у двух наций, высокая ступень
культуры которых не может быть оспариваема, и потому можно
заранее предсказать ошибки, в какие рискует попасть тот, кто
примет за масштаб только один из этих элементов, например,
искусство. Мы только что нашли у египтян чрезвычайно ори-
гинальное и замечательное искусство, за исключением живо-
писи, и очень посредственную литературу. У римлян – очень
посредственное искусство без малейшего следа оригинальнос-
ти, но зато блестящую литературу и, наконец, перворазряд-
ные политические и военные учреждения.

Сами греки, один из народов, обнаруживших свое пре-
восходство в самых разнообразных отраслях, могут быть
также приведены в пример, чтобы показать отсутствие па-
раллелизма в развитии различных элементов цивилизации.
В гомеровские времена их литература уже была очень бле-
стяща. Еще и теперь песни Гомера рассматриваются как
образцы, на которых в течение веков воспитывается уни-
верситетская молодежь Европы; и однако открытия совре-
менной археологии показали, что в эпоху возникновения
гомеровских песен греческая архитектура и скульптура были
грубо варварскими и состояли только из безобразных под-
ражаний египетской и ассирийской.

Но лучше всего показывают нам эти неравенства в
развитии индусы. С точки зрения архитектуры, найдется
очень мало народов, которые бы их превзошли. С точки
зрения философии, их умозрения достигали такой глубины,
какой европейская мысль достигла только в самое недавнее
время. Если литература индусов стоит ниже греческой и рим-
ской, то все-таки она дала нам несколько замечательных ве-
щей. В области скулыпуры индусы, напротив, очень посред-
ственны и значительно ниже греков. В сфере наук и истори-
ческих знаний они абсолютно ничтожны, и можно констати-
ровать у них отсутствие точности, чего нельзя встретить ни у
одного народа на подобной ступени развития. Их наука –
только ребяческие умозрения; их исторические книги – неле-
пые легенды, не заключающие в себе ни одной хронологичес-
кой даты и, вероятно, ни одного точного события. Ясно, что
изучение одного только искусства было бы недостаточным
для определения уровня цивилизации у этого народа.

Много других примеров можно было бы привести для
подтверждения сказанного. Существуют расы, которые, ни-
когда не занимая очень высокого положения, успевали,
однако, создать себе совершенно индивидуальное искусст-
во, без видимой связи с предшествующими образцами.
Таковы были арабы. Менее столетия после того, как их
поток нахлынул на старый греко-римский мир, они прежде
всего изменили заимствованную ими византийскую архитек-
туру до того, что невозможно было бы открыть, какими об-
разцами вдохновлялось их творчество, если бы мы не имели
пред глазами целого ряда памятников смешанного стиля.

Впрочем, даже тогда, когда какой-нибудь народ не об-
ладает никакими ни художественными, ни литературными спо-
собностями, он может создать очень высокую цивилизацию.
Таковы были финикийцы, не имевшие иного превосходства,
кроме своих коммерческих способностей. Только благодаря
их посредничеству и цивилизовался древний мир, различные
части которого были приведены ими в соприкосновение друг с
другом; но сами они почти ничего не произвели, и история их
цивилизации есть только история их торговли.

Наконец, существуют народы, у которых все элемен-
ты цивилизации, за исключением искусства, остались в очень
низком состоянии. Таковы были моголы. Воздвигнутые ими
в Индии памятники, стиль которых не заключает в себе
почти ничего индусского, до такой степени великолепны,
что некоторые из них признаются со стороны компетент-
ных художников самыми прекрасными произведениями рук
человеческих; однако никому не придет в голову поместить
моголов среди высших рас.

Впрочем, можно заметить, что даже у самых цивили-
зованных народов искусство достигало высшей ступени раз-
вития не всегда в кульминационную эпоху их развития. У
египтян и индусов самые совершенные памятники вместе с
тем и самые древние; в Европе процветало чудное готичес-
кое искусство, удивительные произведения которого не имели
себе никогда ничего равного в средние века, рассматривае-
мые как полуварварская эпоха.

Итак, совершенно невозможно судить об уровне раз-
вития какого-нибудь народа только по развитию его ис-
кусства. Оно, повторяю, составляет только один из эле-
ментов его цивилизации; и вовсе не доказано, что этот
элемент точно так же, как литература – самый высокий.
Часто, напротив, у народов, стоящих во главе цивилизации (у
римлян в древности, у американцев в настоящее время) худо-
жественные произведения – самые слабые. Часто также,
как мы только что заметили, народы создавали свои литера-
турные и художественные шедевры в полуварварские века.

Итак, можно считать, что период индивидуальности в
искусстве есть расцвет его детства или его юности, но не
его зрелого возраста, и если принять во внимание, что в
утилитарных заботах нового мира, зарю которого мы толь-
ко едва различаем, роль искусства едва заметна, то можно
предвидеть тот день, когда оно будет помещено если не
среди низших, то по крайней мере – среди совершенно
второстепенных проявлений цивилизации.

Впрочем, очень много доводов можно выставить про-
тив того мнения, что искусство прогрессирует одновремен-
но с остальными элементами цивилизации: оно имеет свою
самостоятельную и специальную эволюцию. Возьмем ли

Египет, Грецию или различные народы Европы, мы всегда
констатируем тот общий закон, что лишь только искусство
достигло известного уровня, создав известные шедевры,
начинается немедленно период подражания, за которым
неизбежно следует период упадка, совершенно независи-
мый от движения остальных элементов цивилизации. Этот
период упадка продолжается до тех пор, пока какая-нибудь
политическая революция, нашествие, принятие новой религии
или какой-нибудь другой фактор не введут в искусство новых
элементов. Таким образом в средние века крестовые походы
принесли знания и новые идеи, давшие искусству толчок, ко-
торый имел последствием преобразование романского стиля в
готический. Таким-же образом несколько веков спустя воз-
рождение изучения греко-римской жизни повлекло за собой
преобразование готического искусства в искусство эпохи Воз-
рождения. Точно так же в Индии нашествия мусульман при-
вели к преобразованию индусского искусства.

Важно также заметить, что так как искусство выра-
жает в общих чертах известные потребности цивилизации и
соответствует известным чувствам, то оно осуждено пре-
терпевать согласные с этими потребностями изменения и
даже совершенно исчезнуть, если сами родившие его по-
требности и чувства случайно изменяются или исчезают.
Из этого еще вовсе не следует, что цивилизация в упадке,
и здесь мы опять видим отсутствие параллелизма между
эволюцией искусства и эволюцией остальных элементов
цивилизации. Ни в одну историческую эпоху цивилизация
не была так высока, как в настоящее время, и ни в одну
эпоху, может быть, не было более банального и менее ин-
дивидуального искусства. Так как исчезли религиозные
верования, идеи и потребности, делавшие из искусства су-
щественный элемент цивилизации в эпохи, когда оно счи-
тало за святыни храмы и дворцы, то и само искусство
стало чем-то побочным, предметом развлечения, которому
невозможно посвящать ни много времени, ни много денег.
Не будучи более предметом необходимости, оно может быть
только ремесленным и подражательным. Нет в настоящее время
ни одного народа, который бы имел национальное искусство,
и каждый в архитектуре, как в скульптуре, живет только
более или менее удачными копиями с отдаленных времен.

Искусство – только низший род промышленности,
когда оно перестает быть выражением потребностей, идей
и чувств известной эпохи. Я удивляюсь теперь искренним
произведениям наших средневековых художников, рисовав-
ших святых, рай и ад – предметы очень существенные тогда
и составлявшие главный центр существования; но когда ху-
дожники, у которых уже нет настоящих верований, покрыва-
ют наши стены теми же сюжетами, силясь вернуться к техни-
ке другого века, то они делают только жалкие подражания,
совершенно не интересные для настоящего времени и которые
будет презирать будущее. Милые наивности ребенка вызыва-
ют отвращение, когда им начинает подражать старик.

То, что сейчас сказано нами о живописи, приложимо
и к нашей архитектуре, пробавляющейся в настоящее время
подражаниями формам, соответствующим потребностям и
верованиям, каких у нас уже нет. Единственная искренняя
архитектура наших дней, потому что она только одна соот-
ветствует потребностям и идеям нашей цивилизации, –
это архитектура пятиэтажного дома, железнодорожного
моста и вокзала. Это утилитарное искусство также харак-
терно для известной эпохи, как были некогда готическая
церковь и феодальный замок; а для будущей археологии
большие современные гостиницы и готические соборы бу-
дут представлять одинаковый интерес, потому что они бу-
дут последовательными страницами тех каменных книг,
которые оставляет после себя каждый век, и вместе с тем,
она отбросит с презрением, как негодные документы, жал-
кие подделки, составляющие все современное искусство.

Ошибка наших художников заключается в том, что
они желают оживить формулы, соответствующие эстети-
ческим потребностям и чувствам, каких у нас уже нет. Наше
жалкое классическое воспитание набило их головы отжив-
шими понятиями и внушает им эстетический идеал, совер-
шенно не интересный для наших дней. Все меняется с ве-
ками – люди, их потребности и верования. Во имя каких
принципов решаются утверждать, что одна только эстетика
не подчиняется закону развития, который управляет все-
ленной? Каждая эстетика являет собой идеал прекрасного
известной эпохи и известной расы, и в силу одного того,
что эпохи и расы бывают различные, и идеал прекрасного
должен постоянно меняться. С точки зрения философской,
все идеалы равноценны, потому что они составляют только
временные символы. Когда влияние греков и римлян, в
течение стольких веков фальсифицирующее европейский ум,
наконец исчезнет из нашего воспитания и когда мы на-
учимся самостоятельно смотреть вокруг себя, то для нас
сделается ясным, что мир обладает памятниками, представ-
ляющими по меньшей мере одинаковую эстетическую цен-
ность с ценностью Парфенона, и имеющими для современ-
ных народов гораздо высший интерес.

Из всего вышесказанного можно заключить, что если
искусство, как и все элементы цивилизации, составляет
внешнее проявление души народа, который их создал, то
это еще не значит, что оно составляет для всех народов
точное выражение их мысли.

Это разъяснение было необходимо. Ибо важностью,
какую имеет у известного народа тот или другой элемент
цивилизации, измеряется преобразующая сила, прилагае-
мая этим народом к тому же элементу, когда он его заим-
ствует у чужеземной расы. Если, например, индивидуаль-
ность его главным образом проявляется в искусстве, то он
не в состоянии будет воспроизвести ввезенных образцов,
не наложив на них глубокого своего отпечатка. Напротив,
он очень мало изменит элементы, которые не могут слу-
жить истолкователями его гения. Когда римляне заимство-
вали архитектуру у греков, они не делали в ней никаких
коренных изменений, потому что они больше всего вклады-
вали свою душу отнюдь не в свои памятники.

И однако даже у такого народа, совершенно лишенного
оригинальной архитектуры, вынужденного искать себе образ-
цы и художников за границей, искусство должно в несколько
веков подчиниться влиянию среды и стать, почти вопреки
себе, выражением расы, которая его заимствует. Храмы, двор-
цы, триумфальные арки, барельефы античного Рима – рабо-
ты греков или греческих учеников; и однако характер этих
памятников, их назначение, их орнаменты, даже их размеры
не будет больше в нас поэтических и нежных воспоминаний
об афинском гении, но больше – идею силы, господства,
военной страсти, которая приподнимала великую душу Рима.
Таким образом, даже в той сфере, где раса обнаруживает
меньше всего оригинальности, она не может делать шага, что-
бы не оставить какого-нибудь следа, который принадлежит
только ей и раскрывает нам нечто из ее душевного склада и
из ее затаенных мыслей.

Действительно, настоящий художник, будь он архи-
тектор, литератор или поэт, обладает магической способно-
стью передавать в великолепных обобщениях душу извест-
ной эпохи и известной расы. Очень впечатлительные, по-
чти бессознательные, мыслящие преимущественно образа-
ми, очень мало резонерствующие, художники являются са-
мым верным зеркалом того общества, где они живут; их
произведения – самые верные документы, на которые
можно указать, чтобы воспроизвести истинный образ ка-
кой-нибудь цивилизации. Они слишком бессознательны,
чтобы не быть искренними, и слишком восприимчивы к
впечатлениям окружающей их среды, чтобы не передавать
верно ее идей, чувств, потребностей и стремлений. Свобо-
ды у них нет никакой, и это составляет их силу. Они зак-
лючены в тесном круге традиций, идей, верований, сово-
купность которых образует душу расы и эпохи, наследие
чувств, мыслей и внушений, влияние которых на них все-
могуще, потому что оно управляет темной сферой бессоз-
нательного, в которой вырабатываются их произведения.
Если бы, не имея этих произведений, мы знали о минув-
ших веках только то, что повествуют нам нелепые рассказы
и тенденциозные сочинения древних историков, то истин-
ное прошлое каждого народа было бы для нас почти столь
же скрыто, как прошлое той затопленной морем таинствен-
ной Атлантиды, о которой говорит Платон.

Свойство художественного произведения заключается
в том, чтобы искренно выражать потребности и идеи, выз-
вавшие его на свет; но если художественное произведение
– верный язык, то этот язык часто трудно истолковать.
Между произведением и создавшей его бессознательной
мыслью существует интимная связь; но как найти нить,
позволяющую нам восходить от одного к другой? Эта мысль,
формировавшаяся изо дня в день из бесчисленных влияний
среды, верований, потребностей, накопленная наследствен-
ностью, часто непонятна для людей другой расы и другого
века; однако она менее непонятна, когда передается нам
посредством камня, чем когда доходит до нас посредством
слов; ибо слова – эластичные формы, покрывающие од-
ним и тем же одеянием совершенно несходные идеи. Из-
всех различных языков, рассказывающих прошлое, произ-
ведения искусства, в особенности произведения архитекту-
ры, – еще самые понятные. Более искренние, чем книги,
менее искусственные, чем религия и язык, они передают
одновременно чувства и потребности. Архитектор – стро-
итель жилища человека и обители богов; а ведь всегда в
ограде храма или около домашнего очага вырабатывались
первые причины событий, составляющих историю.

Из вышесказанного мы можем заключить, что если
различные элементы, из которых образуется цивилизация,
являются верным выражением души создавшего их народа,
то некоторые из них воспроизводят душу этого народа го-
раздо лучше, чем другие. Но так как природа этих элемен-
тов разнообразится от одного народа к другому, от одной
эпохи к другой, то очевидно, что невозможно найти среди
них хотя бы один, которым можно было бы пользоваться
как общим мерилом для различных цивилизаций.

Очевидно также, что нельзя установить между этими
элементами иерархического распределения, ибо распреде-
ление это меняется от века к веку по мере того, как соци-
альная полезность самих рассматриваемых элементов меня-
ется с эпохами.

Если судить о важности различных элементов цивилиза-
ции с чисто утилитарной точки зрения, то пришлось бы ска-
зать, что самые важные элементы – те, которые дают воз-
можность одному народу поработить другие, т.е. военные уч-
реждения. Но тогда пришлось бы поставить греков (худож-
ников, философов и ученых) ниже тяжеловесных римских
когорт; мудрых и ученых египтян – ниже полуварварских
персов; индусов – ниже тоже полуварварских моголов.

Этими тонкими различиями история не занимается.
Единственное превосходство, пред которым она всегда пре-
клоняется, – это военное; но последнее очень редко со-
провождается соответствующим превосходством в осталь-
ных элементах цивилизации или, по крайней мере, не дает
ему долго существовать рядом с собою. К несчастью, воен-
ное превосходство у какого-нибудь народа не может осла-
беть без того, чтобы он не был осужден на скорое исчезно-
вение. Всегда бывало так, что когда высшие народы достига-
ли апогея цивилизации, они должны были уступать варварам,
значительно ниже их стоящим по уму, но обладающим изве-
стными качествами характера и воинственности, которые слиш-
ком утонченными цивилизациями всегда уничтожались.

Итак, нужно прийти к тому печальному выводу, что
те элементы цивилизации, которые с философской точки
зрения очень низки, с общественной точки зрения являют-
ся самыми важными. Если законы будущего должны быть
такими же, как законы прошедшего, то можно сказать, что
для народа самое вредное – если он достигает слишком
высокой ступени развития и культуры. Народы гибнут по
мере того, как портятся качества их характера, составляю-
щие основу их души, и эти качества портятся по мере того,
как растут их цивилизация и развитие.

Глава III

КАК ПРЕОБРАЗОВЫВАЮТСЯ
УЧРЕЖДЕНИЯ, РЕЛИГИИ И ЯЗЫКИ

Высшие расы не могут точно так же, как и низшие, резко изме-
нить элементы своей цивилизации. – Противоречия, представля-
емые народами, переменившими свою религию, свой язык и свое
искусство. – В чем видны эти перемены. Глубокие изменения,
каким подверглись буддизм, браманизм, исламизм и христиан-
ство в зависимости от принявших их рас. – Изменения, каким
подвергаются учреждения и языки в зависимости от принимаю-
щей их расы. – Слова, рассматриваемые как соответствующие в
различных языках, представляют совершенно несходные идеи и
способы мышления. – Невозможность вследствие этого перевода
некоторых языков на чужие. – Почему в исторических сочине-
ниях цивилизация какого-нибудь народа иногда претерпевает глу-
бокие изменения. – Пределы взаимного влияния различных ци-
вилизаций.

В одном из своих трудов я показал, что высшие расы не
в состоянии навязать свою цивилизацию низшим. Перебирая
одно за другим самые сильные средства воздействия, какими
располагают европейцы, – воспитание, учреждения и веро-
вания – я доказал абсолютную недостаточность этих средств
воздействия для того, чтобы изменить социальное состояние
низших народов. Я пытался также установить, что поскольку
элементы какой-нибудь цивилизации соответствуют извест-
ному, вполне определенному душевному складу, созданному
долгим воздействием наследственности, то было бы невоз-
можно переменить их, не изменив одновременно душевного
склада, из которого они возникают. Одни только века, а не
завоеватели, могут выполнить подобный труд. Я показал так-
же, что только через целый ряд последовательных этапов,
аналогичных тем, через которые переходили варвары, разру-
шители греко-римской цивилизации, народ может поднимать-
ся по лестнице цивилизации. Если посредством воспитания
стараются избавить его от таких этапов, то этим разрушают
только его нравственность и умственные способности и в кон-
це концов низводят его до гораздо низшего уровня, чем тот,
какого он достиг сам.

Аргументация, применимая к низшим расам, вполне
приложима и к высшим. Если принципы, изложенные в
этом труде, верны, то мы должны утверждать, что и выс-
шие расы не могут резко изменить своей цивилизации. Им
тоже нужны время и последовательные этапы. Если иногда
кажется, что какой-нибудь высший народ принял верова-
ния, учреждения, язык и искусство, совершенно отличные
от тех, какие были у его предков, то в действительности
это возможно только после того, как он их медленно и
глубоко изменил с тем, чтобы привести в соответствие со
своим душевным складом.

Очевидно, что история противоречит на каждой стра-
нице только что высказанному положению. Там можно очень
часто видеть, что народы меняют элементы своей цивили-
зации, принимают новые религии, новые языки, новые уч-
реждения. Одни оставляют свои многовековые верования,
чтобы перейти в христианство, буддизм или ислам; другие
преобразовывают свой язык; третьи, наконец, коренным
образом изменяют свои учреждения и искусство. Даже ка-
жется, что достаточно какого-нибудь завоевателя или апо-
стола, или даже простого каприза, чтобы очень легко про-
изводить подобные перемены.

Но, рассказывая нам про эти резкие перевороты, ис-
тория исполняет только обычное свое дело: создавать и
распространять в продолжение многих лет заблуждения.
Когда изучаешь ближе все эти мнимые перемены, то заме-
чаешь скоро, что легко меняются только названия вещей,
между тем как сущности, скрывающиеся за этими словами,
продолжают жить и изменяются только крайне медленно.

Чтобы убедиться в этом и показать, вместе с тем,
как за похожими названиями совершается медленное
развитие вещей, пришлось бы изучить элементы каждой
цивилизации у различных народов, т.е. написать совер-
шенно новую их историю. К этой трудной работе я уже
приступал во многих томах и не намерен ее здесь возоб-
новлять. Оставляя в стороне бесчисленные элементы, из
которых образуется цивилизация, я выберу только один
из них – искусство.

Однако прежде, чем приступить (в особой главе) к
изучению эволюции, совершаемой искусством при переходе
от одного народа к другому, я скажу несколько слов об
изменениях, испытываемых остальными элементами циви-
лизации, с тем, чтобы показать, что законы, приложимые к
одному из этих элементов, приложимы также ко всем ос-
тальным, и что если искусство народов находится в связи с
известным душевным складом, то и язык, учреждения, ве-
рования и т.д. находятся в такой же взаимной зависимости
и, следовательно, не могут круто меняться и переходить от
одного народа к другому.

Эта теория может казаться парадоксальной, посколь-
ку она касается религиозных верований, и однако в исто-
рии именно этих верований можно найти лучшие примеры,
чтобы доказать, что народу так же невозможно круто из-
менить элементы своей цивилизации, как индивиду изме-
нить свой рост или цвет своих глаз.

Без сомнения, всякому известно, что все великие ре-
лигии, браманизм, буддизм, христианство, ислам, вызвали
массовые обращения среди целых рас, которые формально
сразу их приняли; но когда углубляешься немного в изуче-
ние этих обращений, то сразу можно заметить, что если и
переменили что-нибудь народы, то только название своей
старой религии, а не самую религию; что в действительно-
сти принятые верования подверглись изменениям, необхо-
димым для того, чтобы примкнуть к старым верованиям,
которым они пришли на смену и по отношению к которым
были только простым продолжением.
Изменения, испытываемые верованиями при переходе
от одного народа к другому, часто бывают даже столь зна-
чительны, что вновь принятая религия не имеет- никакого
видимого родства с той, название которой она сохраняет.
Лучший пример представляет нам буддизм, который после
того, как был перенесен в Китай, до того стал там неузна-
ваем, что ученые сначала приняли его за самостоятельную
религию и потребовалось очень много времени, чтобы уз-
нать, что эта религия – просто буддизм, видоизмененный
принявшей его расой. Китайский буддизм вовсе не буд-
дизм Индии, сильно отличающийся от буддизма Непала, а
последний, в свою очередь, удаляется от буддизма Цейло-
на. В Индии буддизм был только схизмой предшествовав-
шего ему браманизма (от которого он в сущности очень
мало отличается), точно так же, как в Китае – схизмой
прежних верований, к которым он тесно примыкает.

То, что строго доказано для буддизма, не менее верно
для браманизма. Так как расы Индии чрезвычайно раз-
личны, то легко было допустить, что под одинаковыми на-
званиями у них должны были быть чрезвычайно различные
религиозные верования. Несомненно, все браманистские
племена считают Вишну и Шиву своими главными боже-
ствами, а Веды – своими священными книгами; но эти
главные божества оставили в религии только свои имена,
священные же книги – только свой текст. Рядом с ними
образовались бесчисленные культы, в которых можно нахо-
дить в зависимости от расы самые разнообразные верования:
монотеизм, политеизм, фетишизм, пантеизм, культ предков,
демонов, животных, и т.д. Если судить о культах Индии
только по тому, что говорят Веды, то невозможно было бы
составить ни малейшего представления о божествах и верова-
ниях, господствующих на громадном полуострове. Заглавие
священных книг почитается у всех браминов, но от религии,
которой эти книги учат, вообще ничего не остается.

Даже сам ислам, не смотря на простоту его монотеиз-
ма, не избег этого закона: существует громадное расстоя-
ние между исламом Персии, Аравии и Индии. Индия, в
сущности политеистическая, нашла средства сделать поли-
теистической наиболее монотеистическую из религий. Для
50 миллионов мусульман-индусов Магомет и святые исла-
ма являются только новыми божествами, прибавленными к
тысячам других.

Ислам даже не успел установить того равенства всех
людей, которое в других местах было одной из причин его
успеха: мусульмане Индии применяют, подобно другим
индусам, систему каст. На Декане, среди дравидийских
народностей, ислам стал до того неузнаваем, что нельзя его
более отличать от браманизма; он бы от него вовсе не
отличался, если бы не имя Магомета и не мечеть, где по-клоняются обоготворенному пророку.

Вовсе не нужно идти в Индию, чтобы видеть глубо-
кие изменения, каким подвергался ислам, переходя от од-
ной расы к другой. Достаточно посмотреть на Алжир. Он
заключает в себе две совершенно различные расы: арабов
и берберов, одинаково мусульман. Но от ислама первых до
исламизма последних очень далеко; полигамия Корана
превратилась в моногамию у берберов, религия которых
есть только соединение ислама со старым язычеством, ца-
рившим между ними в течение многих веков, когда еще
господствовал Карфаген.

И религии Европы не ускользнули от общего закона
– видоизменяться сообразно с душой принимающих их
рас. Как и в Индии, буква догматов, установленных тек-
стами, осталась неизменной; но это только простые форму-
лы, смысл которых каждый истолковывает по-своему. Под
общим названием христиан мы находим в Европе настоя-
щих язычников, например, нижнебретонца, молящегося
идолам; фетишистов, например, испанца, обожающего аму-
леты; политеистов, например, итальянца, почитающего за
различные божества Мадонн каждого селения. Ведя иссле-
дование дальше, можно было бы легко показать, что вели-
кий религиозный раскол реформации был необходимым
следствием истолкования одной и той же религиозной кни-
ги различными расами: северные расы сами желают иссле-
довать свою веру и регулировать свою жизнь; южные же
народы остались далеко позади с точки зрения независимо-
сти и философского развития. Ни один пример нс может
быть более убедительным.

Но это факты, развитие которых нас завлекло бы очень
далеко. Нам придется еще меньше места посвятить двум
остальным основным элементам цивилизации, учреждени-
ям и языку, потому что нужно было бы вдаться в техничес-
кие подробности, которые слишком выходили бы из границ
этого труда. То, что верно для верований, одинаково верно
и для учреждений; эти последние не могут передаваться от
одного народа к другому, не подвергаясь изменениям. Не
желая утомлять читателя массой примеров, я прошу его
просто обратить внимание на то, до какой степени в новей-
шие времена изменяются у разных рас одни и те же учреж-
дения, навязанные силой или убеждением, несмотря на то,
что сохраняют одинаковые названия. Я это показал в пре-
дыдущей главе на примере различных стран Америки.

Учреждения в действительности составляют только
следствие необходимостей, на которые воля одного поколе-
ния не может оказать никакого действия. Для каждой расы
и для каждого фазиса развития этой расы существуют ус-
ловия существования, чувств, мыслей, мнений, наследствен-
ных влияний, предполагающих одни учреждения и исклю-
чающих другие. Правительственные ярлыки очень мало
значат. Никогда не было дано какому-нибудь народу вы-
бирать учреждения, которые казались ему лучшими. Если
очень редкий случай позволяет ему их выбирать, то он не
умеет их сохранять. Многочисленные революции, беспре-
рывные изменения конституций, которым французы преда-
ются уже в продолжение века, составляют опыт, который
должен был бы уже давно выработать у государственных
людей определенный взгляд на этот счет. Я, впрочем, ду-
маю, что только в голове темных масс и в узкой мысли
некоторых фанатиков способна еще держаться та идея, что
важные общественные перемены могут совершаться путем
декретов. Единственная полезная роль учреждений заклю-
чается в том, чтобы дать законную санкцию изменениям,
которые уже приняты нравами и общественным мнением.
Они следуют за этими переменами, но не предшествуют
им. Не учреждениями изменяются характер и мысль лю-
дей. Не ими можно сделать народ религиозным или скеп-
тиком, научить его руководить самим собою вместо того,
чтобы беспрестанно требовать от государства обуздываю-
щих его мер.

Я не буду долго останавливаться на языках, только
напомню, что даже тогда, когда язык уже установился бла-
годаря письменности, он необходимо изменяется, переходя
от одного народа к другому, и это именно делает столь
нелепой идею о всемирном языке. Менее чем в два столе-
тия после завоевания галлы, несмотря на свое неизмеримое
численное превосходство, приняли латинский язык; но этот
язык народ скоро переделал сообразно своим потребностям
и особенной логике своего ума. Из этих видоизменений
получился в конце концов современный французский язык.

Различные расы не могут долгое время говорить на
одном и том же языке. Случайности завоеваний, коммер-
ческих интересов могут, без сомнения, заставить какой-
нибудь народ принять чужой язык вместо своего родного,
но в течение немногих поколений заимствованный язык
совершенно преобразуется. Преобразование будет тем глуб-
же, чем раса, у которой язык был заимствован, сильнее
отличается от той, которая его заимствовала.

Всегда можно встретить несходные языки в странах,
где существуют различные расы. Индия представляет это-
му блестящий пример. Большой полуостров населен очень
многими и очень различными расами; ученые насчитывают
там 240 языков, некоторые из них отличаются друг от
друга гораздо больше, чем греческий от французского.
Двести сорок языков, не говоря уже о почти трехстах диа-
лектах! Между этими языками самый распространенный
– еще совершенно новый, так как он существует не доль-
ше трех столетий; это индостанский, образовавшийся из
соединения персидского и арабского, на которых говорили
завоеватели-мусульмане, с индусским, одним из наиболее
распространенных в завоеванных странах языков. Победи-
тели и побежденные вскоре забыли свой первобытный язык,
чтобы говорить на новом языке, приспособленном к по-
требностям новой расы, образовавшейся путем скрещива-
ния различных совместно живущих народов.

Я не могу дольше останавливаться на этом вопросе и
вынужден ограничиться указанием основных идей. Если
бы я мог входить в необходимые подробности, то пошел бы
дальше и показал бы, что когда народы различны, то сло-
ва, которые мы считаем у них однозначащими, в действи-
тельности представляют до такой степени друг от друга
далекие способы мышления и чувствования, что вполне вер-
ный перевод с одного языка на другой невозможен. Это
легко понять, видя, как на протяжении нескольких веков в
одной и той же стране, у одной и той же расы одно и то же
слово соответствует совершенно несходным понятиям.

Старинные слова представляют понятия людей пре-
жнего времени. Слова, бывшие в начале знаками действи-
тельных вещей, вскоре утратили свой смысл вследствие
изменений в идеях, нравах и обычаях. Продолжают рас-
суждать с помощью этих привычных знаков, изменить ко-
торые было бы слишком трудно, но нет уже никакого соот-
ветствия между тем, что они представляли в данный мо-
мент, и тем, что обозначают в настоящее время. Когда
речь идет о народах, очень удаленных от нас, принадлежа-
щих к цивилизациям, не имеющим никакого сходства с на-
шими, то переводы могут дать только слова, совершенно
лишенные своего настоящего первоначального смысла, т.е.
вызывающие в нашем уме идеи, не находящиеся ни в какой
связи с теми, какие они некогда вызывали. Это явление
особенно поразительно для древних языков Индии. У это-
го народа (индусов) с колеблющимися идеями, логика ко-
торого не имеет никакого родства с нашей, слова никогда
не имели того точного и определенного смысла, какой им в
конце концов дали в Европе века и склад нашего ума.
Есть книги, например, Веды, перевод которых не возмо-
жен. Проникать в мысль индивидуумов, с которыми мы
живем, но от которых нас отделяют некоторые различия в
возрасте, в половом отношении, в воспитании, уже очень
трудно; проникать же в мысль рас, над которыми тяготеет
пыль веков, – труд, который никогда не удастся выпол-
нить ни одному ученому. Все доступное нам знание служит
только для того, чтобы показать полную бесполезность
подобных попыток.

Как бы ни были кратки и мало развиты предыдущие
примеры, они вполне достаточны для того, чтобы показать,
каким глубоким изменениям подвергаются элементы цивили-
зации у народов, их заимствующих. Заимствование кажется
часто значительным, потому что по названию оно бывает иногда
очень рельефно; но усвоение его является всегда в действи-
тельности очень ничтожным. С веками, благодаря медленнойработе поколений и вследствие постепенных прибавлений, за-
имствованный элемент сильно отличается от своего первона-
чального прототипа. С этими постепенными изменениями ис-
тория, интересующаяся главным образом внешностью, вовсе
не считается, и когда она нам говорит, например, что какой-
нибудь народ принял новую религию, то мы сейчас же пред-
ставляем себе не те верования, какие в действительности были
им приняты, но именно ту религию, какая нам известна в
настоящее время. Нужно глубоко изучить эти медленные при-
способления, чтобы хорошо понять их генезис и уловить раз-
личия, отделяющие слова от сущностей.

Итак, история цивилизации состоит из медленных при-
способлений, из ничтожных постепенных изменений. Если
они нам кажутся внезапными и значительными, то потому,
что мы, как в геологии, пропускаем промежуточные фазы и
рассматриваем только крайние.

В действительности как бы ни был развит и одарен
какой-нибудь народ, его способность усваивать тот или
другой новый элемент цивилизации всегда очень ограниче-
на. Мозговые клеточки не могут усвоить себе в день то, на
создание чего потребовались века, и что было приспособ-
лено к чувствам и потребностям совершенно различных
организмов. Одни только медленные наследственные при-
обретения допускают возможность подобных ассимиляций.
Когда мы перейдем к изучению эволюции искусства у наи-
более развитого из народов древности, у греков, то уви-
дим, что ему нужно было много веков для того, чтобы
выйти из грубых подражаний ассирийским и египетским
образцам и последовательными этапами дойти до шедев-
ров, которым еще поныне удивляется человечество.

И однако все народы, следовавшие друг за другом в
истории, исключая некоторые первобытные народы, како-
вы египтяне и халдеи, только и делали, что усваивали себе
элементы цивилизации, составлявшие наследие прошлого,
изменяя их сообразно своему душевному складу. Развитие
цивилизаций совершалось бы несравненно медленнее, и
история различных народов была бы только вечным повто-
рением, если бы они не могли воспользоваться материала-
ми, выработанными до них. Цивилизации, созданные 7 или
8 тысяч лет тому назад жителями Египта и Халдеи, обра-
зовали источник материалов, куда поочередно приходили
черпать все нации. Греческое искусство родилось из искус-
ства, созданного на берегах Тигра и Нила. Из греческого
стиля получился римский, который в свою очередь, смешан-
ный с восточными влияниями, дал начало последовательно
византийскому, романскому и готическому стилям, разнооб-
разящимся в зависимости от гения и возраста народов, у ко- –
торых они возникли, но имеющим общее происхождение.

То, что мы сейчас сказали об искусстве, приложимо
ко всем элементам цивилизации, учреждениям, языкам и
верованиям. Европейские языки происходят от одного язы-
ка-праотца, на котором некогда говорили жители централь-
ного плоскогорья Азии. Наше право – детище римского
права, которое в свою очередь родилось от предшествовав-
ших прав. Сами наши науки не были бы тем, что они
представляют собой теперь, без медленной работы веков.
Великие основатели современной астрономии: Коперник,
Кеплер, Ньютон находятся в связи с Птолемеем, сочине-
ния которого служили учебными руководствами вплоть до
XV века; Птолемей же примыкает чрез Александрийскую
школу к египтянам и халдеям. Мы видим, таким образом,
несмотря на страшные пробелы, которыми полна история ци-
вилизации, медленную эволюцию наших знаний, заставляю-
щую нас восходить чрез века и империи к заре этих древних
цивилизаций, причем эти последние современная наука пыта-
ется ныне связать с теми первобытными временами, когда
человечество не имело еще истории. Но если источник общий,
то изменения – прогрессивные или регрессивные, – каким
подверглись заимствованные элементы у каждого народа со-
образно его душевному складу, очень различны. История этих
изменений и составляет историю цивилизаций.

Мы только что показали, что основные элементы, из
которых образуется цивилизация, индивидуальны для каж-
дого народа, что они составляют не только результат, но
даже выражение структуры его души, и не могут, следова-
тельно, переходить от одной расы к другой, не подвергаясь
очень глубоким изменениям. Мы также видели, что вели-
чину этих изменений маскируют с одной стороны лингвис-
тические потребности, заставляющие нас обозначать оди-
наковыми словами совершенно различные вещи, а с другой
– неизбежные недостатки исторических сочинений, обра-
щающих наше внимание только на крайние формы цивили-
зации и не показывающих нам соединяющих их промежу-
точных форм. Переходя в следующей главе к общим зако-
нам эволюции искусств, мы сумеем показать еще более
ясно последовательность изменений, совершающихся в ос-
новных элементах какой-нибудь цивилизации по мере пе-
рехода их от одного народа к другому.

Глава IV

КАК ПРЕОБРАЗОВЫВАЮТСЯ
ИСКУССТВА

Применения вышеизложенных принципов к изучению эволюции
искусств у восточных народов. – Египет. – Религиозные идеи,
от которых происходит его искусство. – Чем стало его искусст-
во после перенесения его к различным расам: эфиопам, грекам и
персам. – Первобытный низкий уровень греческого искусства.
– Медленность его развития. – Принятие и развитие в Персии
греческого, египетского и ассирийского искусств. – Преобразо-
вания, испытываемые искусством, зависят от расы, но нисколь-
ко не от религиозных верований. – Примеры, представляемые
большими изменениями, каким подверглось арабское искусство
в зависимости от рас, принявших ислам. – Применение наших
принципов к изменению происхождения и развития индусского
искусства. – Индия и Греция черпали из одного источника, но
ввиду различия рас они пришли к искусствам, не имеющим ни-
какого родства. – Громадные изменения, каким подверглась ар-
хитектура в Индии, в зависимости от населявших ее рас и не-
смотря на сходство верований.

Исследуя отношения, связывающие душевный склад
известного народа с его учреждениями, верованиями и язы-
ком, я должен был ограничиться на этот счет краткими
указаниями. Чтобы осветить разносторонне подобные воп-
росы, нужно было бы написать тома.

Что касается искусства, то здесь ясное и точное изло-
жение несравненно легче. Учреждения, верования – вещи
сомнительной определенности и очень трудно поддающиеся
объяснению. Нужно изучать сущности, меняющиеся с каж-
дой эпохой и скрывающиеся за мертвыми текстами, посвя-
тить себя всецело аргументации и критике, чтобы в конце
концов прийти к спорным выводам. Напротив, художе-
ственные произведения, в особенности памятники, очень
определенны и легко поддаются истолкованию. Каменные
книги – самые ясные из книг, единственные, никогда не
лгущие, и на этом основании я им отвожу главное место в
своих трудах по истории цивилизаций Востока. Я всегда
питал большое недоверие к литературным документам. Они
часто вводят в заблуждение и редко научают. Памятник
никогда не обманывает и всегда научает. Он лучше всего
хранит мысль исчезнувших народов. Нужно сожалеть об
умственной слепоте специалистов, желающих находить на
них только надписи.

Итак, мы кратко исследуем, каким образом искусства
являются выражением душевного склада какого-нибудь
народа и как они преобразовываются, переходя от одной
цивилизации к другой.

В этом исследовании я займусь только восточным ис-
кусством. Генезис и преобразование европейского искусст-
ва подчинялись одинаковым законам; но чтобы показать
его эволюцию у различных народов, нужно было бы вхо-
дить в подробности, каких не допускают чрезвычайно тес-
ные рамки этого исследования.

Возьмем сначала искусство Египта и посмотрим, чем
оно некогда стало, переходя последовательно к трем раз-
личным расам: неграм Эфиопии, грекам и персам.

Из всех цивилизаций, когда-либо процветавших на
земном шаре, цивилизация Египта наиболее полно выли-
лась в своем искусстве. Она выразилась в нем с такой
силой и ясностью, что художественные типы, родившиеся
на берегах Нила, могли годиться для одного только Египта
и быть приняты другими народами только после того, как
они подверглись значительным изменениям.

Египетское искусство, в особенности архитектура, есть
выражение особенного идеала, который в продолжение 50
веков постоянно интересовал весь народ. Египет мечтал
создать человеку нетленное жилище ввиду его эфемерного
существования. Эта раса, вопреки стольким другим, прези-
рала жизнь и лелеяла мысль о смерти.

Более всего ее занимала неподвижная мумия, которая
своими покрытыми эмалью глазами в своей золотой маске
вечно созерцает в глубине своего темного жилища таин-
ственные иероглифы. Не опасаясь никакой профанации в
своем гробовом доме, огромном, как дворец, среди распи-
санных и покрытых изваяниями стен бесконечных коридоров,
эти мумии находили здесь все, что прельщало челове-
ка в течение его короткого земного существования. Для
них копались подземелья, воздвигались обелиски, пилоны,
пирамиды, для них же обтесывались задумчивые колоссы,
сидящие с выражением спокойствия и величия на своих
каменных тронах.

Все прочно и массивно в этой архитектуре, потому что
она стремилась быть вечной.

Если бы из всех народов древности нам были извест-
ны только одни египтяне, то мы за всем тем могли бы
утверждать, что искусство – самое верное выражение со-
здавшей его расовой души.

Очень различные друг от друга народы: эфиопы (низ-
шая раса), греки и персы (высшие расы), заимствовали свое
искусство или у одного Египта, или частью у Египта, частью
у Ассирии. Посмотрим же, чем оно стало в их руках.

Возьмем сначала самый низший из только что поиме-
нованных нами народов, эфиопов.

Известно, что в очень раннюю эпоху египетской исто-
рии (XXIV династия) народы Судана, воспользовавшись
анархией и упадком Египта, завладели некоторыми из его
провинций и основали царство, имевшее последовательно
своей столицей Напату и Мероэ и сохранившие свою неза-
висимость в продолжение многих веков. Ослепленные ци-
вилизацией побежденных, они пытались подражать их па-
мятникам и искусству; но эти подражания, образцы кото-
рых у нас имеются, большей частью грубые оболваненные
статуи. Эти негры были варварами; слабое развитие их
мозга осудило их на застой; и действительно, несмотря на
цивилизующее влияние египтян, продолжавшееся в течение
многих веков, они никогда не вышли из варварства. Нет
примера ни в древней, ни в современной истории, чтобы
какое-нибудь негритянское племя возвысилось до извест-
ного уровня цивилизации; всякий раз, когда в силу одной
из тех случайностей, которые в древности сложились в
Эфиопии, а в наши дни – в Гаити, высокая цивилизация
попадала в руки негритянской расы, эта цивилизация быс-
тро принимала очень плачевные формы.

Другая раса, тогда тоже варварская, но белая, гречес-
кая раса заимствовала у Египта и Ассирии первые образцы
своего искусства, и она также сначала ограничивалась бе-
зобразными подражаниями. Произведения искусства этих
двух великих цивилизаций были доставлены ей финикийца-
ми, тогдашними властелинами над морскими путями, со-
единяющими берега Средиземного моря, и народами Ма-
лой Азии, хозяевами сухих путей, ведших в Ниневию и
Вавилон.

Каждому хорошо известно, насколько в конце концов
греки поднялись выше своих образцов. Но открытия со-
временной археологии также доказали, насколько грубы были
их первые оболваненные статуи, и что им нужны были
века, чтобы дойти до шедевров, завоевавших себе бессмер-
тие. На этот тяжелый труд – создать оригинальное ис-
кусство, оставившее за собой позади иностранное, греки
потратили около 700 лет; но успехи, сделанные ими в пос-
ледний век, значительнее успехов всех предшествовавших
веков. Больше всего времени требуется какому-нибудь на-
роду для прохождения не высших этапов цивилизации, а
низших. Самые древние произведения греческого искусст-
ва, произведения сокровищницы в Микенах, относящиеся
к XII веку до Р.Х., обнаруживают совершенно варварские
опыты, грубые копии с восточных образцов; шесть веков
спустя искусство остается также еще восточным; Аполлон
Тенейский и Аполлон Орхоменский чрезвычайно похожи
на египетские статуи; но скоро успехи становятся очень
быстрыми, и век спустя мы уже встречаем Фидия и чуд-
ные статуи Парфенона, т.е. искусство, освободившееся от
своего восточного происхождения и стоящее значительно
выше образцов, которыми оно вдохновлялось в течение столь
долгого времени.

То же самое было с архитектурой, хотя этапы ее раз-
вития труднее установить. Мы не знаем, какими могли быть
дворцы гомеровских поэм около IX века до Р.Х.; но мед-
ные стены, разноцветные крыши, золотые и серебряные
животные, охраняющие ворота, заставляют невольно вспом-
нить об ассирийских дворцах, облицованных бронзовыми
досками и эмалированными кирпичами и охраняемых изва-
янными быками. Во всяком случае, нам известно, что тип
наиболее древних дорических греческих колонн, которые,
по-видимому, восходят к VII веку, можно найти в Египте,
в Карнаке и в Бени-Хасане, что ионическая колонна заим-
ствовала многие из своих частей у Ассирии; но мы также
знаем, что из этих чужеземных элементов, сначала нало-
женных друг на друга, потом слившихся и, наконец, преоб-
разовавшихся, возникли новые колонны, совершенно от-
личные от своих первобытных образцов.

На другом конце древнего мира Персия показывает
нам пример аналогичного заимствования и развития, но
развития, не успевшего достигнуть своего апогея, потому
что оно было круто остановлено чужеземным завоеванием.
Персия не имела семи столетий, как Греция, но только два
века, чтобы создать себе искусство. Единственный народ,
арабы, успел до сих пор выработать оригинальное искусст-
во в столь короткое время.

История персидской цивилизации начинается только с
Кира и его преемников, которые успели за пять веков до
Р.Х. завладеть Вавилоном и Египтом, т.е. двумя крупны-
ми центрами цивилизации, освещавшими тогда своей сла-
вой восточный мир. Греки, которые должны были господ-
ствовать в свою очередь, тогда еще не шли в счет. Персид-
ская империя сделалась центром цивилизации, пока она не
была ниспровергнута Александром, переместившим, вмес-
те с тем, центр мировой цивилизации. Не обладая никаким
искусством, персы после завладения Египтом и Вавилони-
ей заимствовали у них художников и образцы искусства.
Их власть продолжалась только два века, поэтому они не
имели времени глубоко изменить унаследованное ими ис-
кусство; но когда эти завоеватели в свою очередь были
покорены, они начали уже его преобразовывать. Развали-
ны Персеполиса, еще и теперь стоящие, рассказывают нам
о генезисе этих преобразований. Мы находим там несом-
ненное смешение или, скорее, наслоение египетского и ас-
сирийского искусства, смешанных с некоторыми гречески-
ми элементами; но и новые элементы, именно высокая пер-
сеполитанская колонна с двуглавыми капителями, показы-
ваются уже там и позволяют предсказать, что если бы у
персов не было столь ограниченного времени господства,
то эта высшая раса создала бы себе столь же оригиналь-
ное, если не столь же высокое искусство, как греческое.

Доказательством этого могут служить персидские па-
мятники, найденные десять веков спустя. После династии
Ахеменидов, ниспровергнутой Александром, наследовала
династия Селевкидов, потом династия Арсакидов и нако-
нец династия Сасанидов, ниспровергнутая в VII веке ара-
бами. Вместе с ними Персия приобретает новую архитек-
туру, и когда она снова начинает строить памятники, то
они носят на себе печать несомненной оригинальности,
вытекающей из сочетания арабского искусства с древней
архитектурой Ахеменидов, измененной сочетанием с элли-
низированным искусством Арсакидов (гигантские порталы
во всю вышину фасада, эмалированные кирпичи, стрельча-
тые своды и т.д.). Это-то новое искусство и перенесли в
последствии моголы в Индию, предварительно преобразо-
вав его по-своему.

В предыдущих примерах мы находим различные сту-
пени преобразований, какие может совершить один народ в
искусстве другого, смотря по его расе и времени, каким он
располагает на это преобразование.

У низшей расы (у эфиопов), имевшей в своем распо-
ряжении века, но обладавшей очень слабым психологичес-
ким развитием, мы видели, что заимствованное искусство
было приведено в низшую форму. У расы высокой и имев-
шей в своем распоряжении века, у греков, мы констатиро-
вали полное преобразование древнего искусства в новое,
значительно высшее. У другой расы, у персов, менее раз-
витой, чем греки, и располагавшей коротким временем, мы
нашли большую способность приспособления и зачатки
преобразования.

Но помимо примеров, большей частью отдаленных,
какие мы только что привели, есть еще другие, гораздо
более современные, показывающие величину тех измене-
ний, какие приходится совершить той или другой расе в
заимствованном ею искусстве. Эти примеры тем более ти-
пичны, что в данном случае речь идет о народах, исповеду-
ющих одну и ту же религию, но имеющих различное проис-
хождение.

Когда в VII веке нашей эры арабы завладели самой
большой частью старого греко-римского мира и основали
гигантскую империю, простиравшуюся от Испании до Цен-
тральной Азии, захватив весь север Африки, они очути-
лись лицом к лицу с вполне определенной архитектурой –
византийской. С самого начала они ее целиком приняли –
как в Испании, так в Египте и в Сирии, для построения
своих мечетей. Мечеть Омара в Иерусалиме, мечеть Амру
в Каире и другие памятники, еще теперь сохранившиеся,
свидетельствуют нам о таком заимствовании. Но это про-
должалось не долго, и мы видим, как памятники видоизме-
нялись от страны к стране, от века к веку. В своей „Исто-
рии цивилизации арабов“ я показал происхождение этих
изменений. Они до такой степени значительны, что между
таким памятником начала завоевания, как мечеть Амру в
Каире (1742 г.), и мечетью Каит-Бей (1468 г.) конца
великой арабской эпохи нет ни малейшего сходства. Я по-
казал своими объяснениями и рисунками, что в различных
странах, подчиненных закону ислама, – в Испании, в Аф-
рике, в Сирии, Персии, Индии – памятники имеют столь
значительные различия, что их совершенно невозможно со-
единить под общим названием, как это можно сделать,
например, по отношению к готическим памятникам, кото-
рые, несмотря на все свои различия, обнаруживают явное
сходство.

Эти коренные различия в архитектуре мусульманских
стран не могут зависеть от различия в религиях, так как в
данном случае религия одна и та же; они зависят от расо-
вых различий, влияющих на развитие искусства так же глу-
боко, как и на судьбы империи.

Если это утверждение верно, то мы должны находить
в одной и той же стране, населенной различными расами,
очень несходные памятники, несмотря на одинаковость ве-
рований и единство политической власти. Это как раз и
наблюдается в Индии. В Индии легче всего найти приме-
ры, годные для подтверждения общих принципов, изло-
женных в этом труде, и потому-то я постоянно возвраща-
юсь к ней. Большой полуостров представляет собой самую
поучительную и самую философскую из исторических книг.
В настоящее время это в действительности единственная
страна, где можно по желанию перемещаться во времени и
видеть еще живущими целые ряды последовательных эта-
пов, которые человечество должно было пройти, чтобы
достигнуть высших ступеней цивилизации. В Индии мож-
но встретить все формы развития: там имеют своих пред-
ставителей и каменный век, и век электричества. Нигде
нельзя лучше видеть роль крупных факторов, управляю-
щих происхождением и развитием цивилизаций.

Применяя принципы, развитые в настоящем труде, я
пытался в другом разрешить долго неподдававшуюся реше-
нию проблему: происхождение индусского искусства. Так как
сочинение это очень мало известно и составляет интересное
приложение моих идей относительно психологии рас, то мы
приведем здесь из него наиболее существенные строки.

С точки зрения искусства Индия появляется в исто-
рии только очень поздно. Самые древние ее памятники,
например, колонны Асоки, храмы Карли, Рарут, Санчи и
т.д. восходят едва к III веку до Р.Х. Когда они были
построены, то большая часть старых цивилизаций древнего
мира, цивилизации Египта, Персии и Ассирии и даже са-
мой Греции закончили свое развитие и погружались в мрак
упадка. Единственная цивилизация, римская, заместила все
остальные. Мир знал только одного властелина.

Индия, так поздно выступившая из мрака истории,
могла поэтому заимствовать многое у предшествовавших
ей цивилизаций; но глубокая изолированность, в которой,
как еще недавно полагали, она всегда жила, и удивитель-
ная оригинальность ее памятников без всякого видимого
родства со всеми теми, которые им предшествовали, зас-
тавляли долгое время отвергать всякую гипотезу о чуже-
земных заимствованиях.

Со стороны неоспоримой оригинальности первые па-
мятники Индии выказали такую высоту исполнения, выше
которой они уже никогда не поднимались. Произведениям
такого совершенства предшествовали долгие поиски ощу-
пью; но, несмотря на самые кропотливые исследования, ни
одна из ее статуй, ни один из памятников не открыл следа
этих блужданий.

Недавнее открытие в некоторых изолированных стра-
нах северо-западной части полуострова обломков статуй и
памятников, показывая несомненные греческие влияния, в
конце концов убедило индианистов, что Индия заимство-
вала свое искусство у Греции.

Приложение вышеизложенных принципов и более глу-
бокое исследование большинства памятников, существую-
щих еще в Индии, привели меня к совершенно другому
решению. Индия, по моему мнению, несмотря на свое слу-
чайное соприкосновение с греческой цивилизацией, не за-
имствовала у нее ни одного из своих искусств и не могла
заимствовать. Две соприкасавшиеся расы были слишком
различны, мысли их слишком несходны, художественный
их гений слишком характерен, чтобы они могли взаимно
влиять друг на друга.

Изучение древних памятников, рассеянных по Индии,
показывает нам прямо, что между ее искусством и гречес-
ким нет никакого родства. Тогда как наши европейские
памятники полны элементами, заимствованными у гречес-
кого искусства, памятники Индии не представляют нам ни
одного. Самое поверхностное изучение показывает, что мы
имеем тут дело с совершенно различными расами и что,
может быть, никогда не было более несходных гениев, я
скажу даже более противных друг другу, чем греческий и
индусский.

Это общее понятие только еще более выясняется, ког-
да глубже вникаешь в изучение памятников Индии и в
интимную психологию народов, их создавших. Скоро заме-
чаешь, что индусский гений слишком индивидуален, чтобы
подчиниться чужеземному влиянию, слишком несогласному
с его собственной мыслью. Это чужеземное влияние может
быть, без сомнения, навязано; но, сколько бы оно ни про-
должалось, оно остается совершенно поверхностным и не-
прочным. Кажется, что между душевным складом различ-
ных рас Индии и других народов существуют столь же
высокие преграды, как страшные препятствия, созданные
природой между большим полуостровом и другими страна-
ми земного шара. Индусский гений до такой степени ори-
гинален, что, какой бы предмет ему ни пришлось заимство-
вать, этот предмет тотчас же преобразовывается и стано-
вится индусским. Даже в архитектуре, где трудно скрывать
заимствования, индивидуальность этого своеобразного ге-
ния, эта способность быстрого искажения сказывается очень
скоро. Можно, конечно, заставить индусского архитектора
скопировать греческую колонну, но нельзя ему помешать
видоизменить ее в колонну, которую с первого взгляда бу-
дут принимать за индусскую. Даже в наши дни, когда ев-
ропейское влияние столь сильно в Индии, такие видоизме-
нения наблюдаются ежедневно. Дайте индусскому худож-
нику скопировать какой-нибудь европейский образец, он
примет от него только общую форму, но преувеличить одни
части, умножить, предварительно исказив, орнаментные
детали, и вторая или третья копия совершенно потеряет
свой западный характер, чтобы сделаться исключительно
индусской.

Основная особенность индусской архитектуры, а так-
же и литературы – это крайнее преувеличение, бесконеч-
ное изобилие деталей, сложность, составляющая как раз
противоположность правильной и холодной простоте гре-
ческого искусства. Изучая искусство Индии, можно всего
лучше понять, до какой степени пластические произведения
известной расы находятся в связи с ее душевным складом и
составляют наиболее ясный язык для тех, кто в состоянии
его истолковать. Если бы индусы, подобно ассирийцам,
совершенно исчезли из истории, то барельефы их храмов,
их статуи и памятники были бы достаточны, чтобы открыть
нам их прошлое. В особенности они говорили бы нам, что
методический и ясный ум греков никогда не мог оказать ни
малейшего влияния на разнузданное и неметодическое во-
ображение индусов. Они нам объяснили бы также, почему
греческое влияние в Индии могло быть только временным
и ограниченным всегда той областью, где оно на короткое
время было навязано.

Археологическое изучение памятников позволило нам
подтвердить точными документами то, что общее знание
памятников Индии и индусского духа непосредственно от-
крывает. Оно позволило нам констатировать тот любопыт-
ный факт, что индусские государи, находясь в сношениях с
Арсакидами – царями Персии, цивилизация которой но-
сила сильный отпечаток эллинизма, много раз и особенно в
первые два века нашей эры хотели вводить в Индию гре-
ческое искусство, но никогда не успевали в этом.

Это заимствованное искусство, совершенно официаль-
ное и без всякой связи с духом народа, к которому оно
было занесено, исчезало всегда вместе с политическими
влияниями, вызвавшими его на свет. Впрочем, такая пере-
садка была слишком противна индусскому гению, чтобы
иметь даже в период, когда она была навязана, какое-
нибудь влияние на национальное искусство. Действитель-
но, в тогдашних и в позднейших памятниках, каковы мно-
гочисленные подземные храмы, нельзя найти следа гречес-
ких влияний. С другой стороны, они сами по себе слишком
характерны, чтобы их нельзя было узнать. Помимо сораз-
мерности, которая всегда характерна, есть еще технические
подробности, особенно искусство драпировки, тотчас же
выдающее руку греческого художника.

Исчезновение греческого искусства в Индии было столь
же внезапно, как и его появление, и сама эта внезапность
показывает, до какой степени оно было заносным искусст-
вом, официально навязанным, без всякого родства с тем
народом, который должен был принять его. Никогда не
бывает, чтобы искусства совершенно исчезали у какого-
нибудь народа; они преобразовываются и новое искусство
заимствует всегда что-нибудь у того, которому оно являет-
ся на смену. Внезапно придя в Индию, греческое искусст-
во внезапно же исчезло оттуда, и произвело там такое же
ничтожное влияние, как европейские памятники, построен-
ные там англичанами два века тому назад.

Нынешнее отсутствие влияния европейского искусства
в Индии, несмотря на более чем столетнее неограниченное
господство, может быть сопоставлено с ничтожным влия-
нием греческого искусства 18 веков тому назад. Нельзя
отрицать, что тут существует какая то непримиримость эс-
тетических чувств, ибо мусульманское искусство, хотя оно
такое же чужеземное, как и европейское, вызвало подра-
жания во всех частях полуострова. Даже там, где мусуль-
мане никогда не пользовались никакой властью, редко можно
встретить храм, не заключающий некоторых мотивов араб-
ской орнаментации. Без сомнения, как и в отдаленную эпо-
ху царя Канишки, мы видим в настоящее время, что раджи
вроде Гвалиора, прельщенные величием власти иностран-
цев, выстраивают себе дворцы в греко-латинском стиле,
но, как и во времена Канишки, такое официальное искусст-
во, нагроможденное на туземное, остается без всякого вли-
яния на это последнее.

Итак, греческое искусство и индусское некогда су-
ществовали бок о бок, как в настоящее время европейское
искусство и индусское, но никогда не влияли друг на друга.
Что касается памятников чисто индусских, то нет среди
них ни одного, о котором можно было бы сказать, что он
представляет в целом или в деталях хоть самое отдаленное
сходство с греческим памятником.

Это бессилие греческого искусства привиться в Ин-
дии является чем-то поразительным и его следует, конечно,
приписать указанной нами непримиримости между душами
двух рас, но не врожденной неспособности Индии усвоить
себе чужеземное искусство, так как она прекрасно умела
усвоить и преобразовать искусства, согласовавшиеся с ее
душевным складом.

Археологические документы, которые нам удалось со-
брать, доказали, что Индия искала начала своего искусства
на самом деле в Персии, но не в Персии, слегка эллинизи-
рованной, времен Арсакидов, а в Персии – наследнице
древних цивилизаций Ассирии и Египта. Известно, что
когда, 330 лет до Р.Х“ Александр ниспроверг династию
царей Ахеменидов, персы обладали уже два столетия бле-
стящей цивилизацией. Конечно, они не нашли формулы
какого-то нового искусства, но смесь египетского и асси-
рийского, которую они унаследовали, произвела замеча-
тельные произведения. Мы можем судить о них по сохра-
нившимся еще развалинам Персеполиса. Там пилоны Египта,
крылатые быки Ассирии и даже некоторые греческие эле-
менты показывают нам, что в этой ограниченной области
Азии сошлись все искусства великих предшествовавших
цивилизаций.

В Персию Индия пришла черпать, но в действитель-
ности черпала из искусств Халдеи и Египта, которые Пер-
сия только и заимствовала.

Изучение памятников Индии открывает нам, каким
заимствованиям они обязаны своим появлением на свет; но
чтобы констатировать эти заимствования, нужно обратить-
ся к самым древним памятникам: индусская душа до такой
степени оригинальна, что заимствованные вещи, чтобы при-
способиться к ее понятиям, должны подвергнуться очень
крупным изменениям, после которых они скоро становятся
неузнаваемыми.

Почему Индия, оказавшаяся столь неспособной заим-
ствовать что бы то ни было у Греции, напротив, оказалась
столь способной заимствовать у Персии? Очевидно, что
персидское искусство вполне соответствовало ее душевно-
му складу, между тем как греческое нисколько с ним не
согласовалось. Простые формы, поверхности с ничтожны-
ми орнаментами греческих памятников не могли прийтись
по вкусу индусскому духу, между тем как изысканные фор-
мы, обилие украшений, богатство орнаментации персидс-
ких памятников должны были его прельстить.

Впрочем, не только в ту отдаленную, предшествовав-
шую нашей эре, эпоху Персия, представительница Египта
и Ассирии, оказывала своим искусством влияние на Ин-
дию. Когда много веков спустя на полуострове появились
мусульмане, то их цивилизация во время своего прохожде-
ния чрез Персию глубоко пропиталась персидскими эле-
ментами; и то, что она принесла в Индию, было главным
образом персидским искусством, которое носило еще на
себе след своих старых ассирийских традиций, продолжен-
ных ахеминидскими царями. Гигантские двери мечетей, и в
особенности покрывающие их эмалированные кирпичи –
признаки халдео-ассирийской цивилизации. Это искусство
Индия сумела еще усвоить, потому что оно согласовалось с
духом ее расы, между тем как прежнее греческое и совре-
менное европейское, глубоко противные ее способу чув-
ствовать и мыслить, всегда оставались без влияния на нее.

Итак, не к Греции, как продолжают еще утверждать
археологи, но к Египту и Ассирии – через посредниче-
ство Персии – примыкает Индия. Индия ничего нс взяла
у Греции, но обе они черпали из одного источника, из той
общей сокровищницы, фундамента всех цивилизаций, вы-
работанного в течение веков народами Египта и Халдеи.

Греция заимствовала у него через посредничество фи-
никийцев и народов Малой Азии; Индия – чрез посред-
ничество Персии. Греческая и индусская цивилизации вос-
ходят, таким образом, к общему источнику; однако в обеих
этих странах течения, вышедшие из этого источника, скоро
глубоко разошлись соответственно духу каждой расы.

Но если, как мы это уже говорили, искусство нахо-
дится в тесной связи с душевным складом расы и если на
этом основании одно и то же искусство, заимствованное
несходными расами, принимает тотчас совершенно различ-
ные формы, то мы должны встретить в Индии, населенной
очень разнообразными расами, совершенно различные ис-
кусства, архитектурные стили без малейшего сходства, не-
смотря на одинаковость верований.

Изучение памятников различных областей показыва-
ет, до какой степени это действительно так. Различия меж-
ду памятниками до такой степени глубоки, что мы их могли
классифицировать только по странам, т.е. по расам, но вовсе
не по религии, к которой принадлежат построившие их на-
роды. Нет никакого сходства между памятниками Север-
ной Индии и памятниками Южной, воздвигнутыми в одну
и ту же эпоху народами, исповедующими одинаковую ре-
лигию. Даже во время мусульманского господства, т.е. в
период, когда политическое единство Индии было наибо-
лее полным, чисто мусульманские памятники имеют глубо-

кие различия в разных областях. Мечети Ахмедабада, Ла-
гора, Агра, Бижапура, хоть и посвященные одному и тому
же культу, представляют только очень слабое родство, даже
гораздо меньшее, чем то, которое связывает памятник эпо-
хи Возрождения с памятниками готического периода.

Не только архитектура отличается в Индии от одной
расы к другой, но и скульптура разнообразится в различ-
ных областях, как по представленным типам, так в особен-
ности по манере их передачи. Сравните барельефы и статуи
Санчи с почти одновременными барельефами и статуями
Рарута, и различие уже очевидно. Оно оказывается еще
больше, когда сравниваешь барельефы и статуи провинции
Орисы с барельефами и статуями Бюнделькунда, или еще
статуи Мисоры со статуями больших пагод Южной Ин-
дии. Влияние расы проявляется всюду. Оно между прочим
сказывается в малейших художественных предметах: каж-
дому известно, на сколько они не сходны между собой в
различных частях Индии. Нс нужно очень опытного глаза,
чтобы распознать деревянный сундучок резной работы из
Мисоры от такого же сундучка, украшенного резьбой в
Гузра, или чтобы различать драгоценную вещь с Орисско-
го берега от драгоценной вещи с Бомбейского берега.

Без сомнения, архитектура Индии, как и всех восточ-
ных народов, архитектура по преимуществу религиозная;
но как бы велико ни было религиозное влияние, в особен-
ности на Востоке, однако, влияние расы еще гораздо зна-
чительнее.

Эта расовая душа, руководящая судьбой народов, ру-
ководит также их верованиями, учреждениями и искусст-
вом; какой бы элемент цивилизации мы ни изучали, мы
всегда найдем ее в нем. Она – единственная сила, кото-
рой никакая другая не может превозмочь. Она представля-
ет собой тяжесть тысяч поколений, синтез их мысли.

Отдел третий

КАК ИЗМЕНЯЮТСЯ
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ
ЧЕРТЫ РАС

 

Глава 1
РОЛЬ ИДЕЙ
В РАЗВИТИИ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

Руководящих идей в каждой цивилизации всегда бывает очень
немного. – Крайняя медленность их возникновения и исчезно-
вения. – Идеи влияют на поведение только после того, как пре-
образовались в чувства. – Они участвуют тогда в образовании
характера. – Благодаря медленности развития идей, цивилиза-
ции обладают известной устойчивостью. – Как устанавливают-
ся идеи. – Действие рассуждений на массы совершенно ничтож-
но. – Влияние утверждения и престижа. – Роль убежденных и
апостолов. – Искажение, испытываемое идеями, когда они спус-
каются в массы. – Общепринятая идея действует скоро на все
элементы цивилизации. – Благодаря общности идей люди каж-
дого века имеют известный запас средних понятий, который де-
лает их очень сходными в их мыслях ив их делах. – Иго обы-
чая и общественного мнения. – Оно уменьшается только в кри-
тические эпохи истории, когда старые идеи потеряли свое влия-
ние и еще не заменены новыми.- Эта критическая эпоха – един-
ственная, когда оспаривание мнений может быть терпимо. –
Догматы держатся только под условием отсутствия критики. –
Народы не могут изменить своих идей и своих догматов, не буду-
чи тотчас же вынуждаемы переменить свою цивилизацию.

Показав, что психологические черты рас обладают
большой устойчивостью и что из этих черт вытекает исто-
рия народов, мы прибавили, что психологические элементы
могли, подобно анатомическим, под конец преобразоваться
медленными наследственными накоплениями. Большей ча-
стью от этих изменений зависит развитие цивилизации.

Факторы, способные вызывать психологические переме-
ны, весьма разнообразны. К числу их относятся: потребности,
борьба за существование, действие известной среды, успехи
знаний и промышленности, воспитание, верования и проч. Я
посвятил их изучению уже целый том и не буду трактовать
теперь об этом предмете подробно, а возвращаюсь к нему
лишь с тем, чтобы показать механизм их действия, которому
и будут посвящены настоящая и следующие главы.

Изучение различных цивилизаций, следовавших друг
за другом от начала мира, показывает, что руководящая
роль в их развитии всегда принадлежала очень незначи-
тельному числу основных идей. Если бы история народов
сводилась к истории их идей, то она никогда бы не была
очень длинной. Когда какая-нибудь цивилизация успела
создать в век или в два основные идеи в области искусств,
наук, литературы и философии, то можно рассматривать ее
как исключительно блестящую.

Нам уже известно, что ход какой-нибудь цивилизации
вытекает главным образом из характера, т.е. из наслед-
ственных чувств народа, у которого эта цивилизация про-
явилась. Мы видели также, что эти наследственные чув-
ства имеют большую прочность, но что они могут под ко-
нец измениться под влиянием различных факторов. В ряду
между этими факторами последними следует поставить вли-
яние идей.

Но идеи могут оказать настоящее действие на душу
народов только когда они, после очень медленной выработ-
ки, спустились из подвижных сфер мысли в ту устойчивую
и бессознательную область чувств, где вырабатываются
мотивы наших поступков. Они составляют тогда некото-
рым образом часть характера и могут влиять на поведение.
Когда идеи подверглись уже этой медленной выра-
ботке, сила их очень значительна, потому что разум пере-
стает иметь власть над ними.

Убежденный человек, над которым господствует ка-
кая-нибудь идея, религиозная или другая, не приступен для
рассуждений, как бы основательны они ни были. Все, что
он может попробовать, это ввести путем искусственных
мыслительных приемов и часто путем очень больших иска-
жений опровергающую его мысль в круг господствующих
над ним понятий.

Если идеи могут оказать влияние только после того,
как они медленно спустились из сознательных сфер в сфе-
ру бессознательного, то не трудно понять, с какой медлен-
ностью они должны изменяться, а также почему руководя-
щие идеи какой-нибудь цивилизации столь немногочислен-
ны и требуют так много времени для своего развития. Нам
нужно радоваться, что это так, ибо в противном случае
цивилизации не могли бы иметь никакой прочности. Счас-
тье также, что новые идеи могут в конце концов заставить
принять себя, ибо если бы старые идеи остались совершен-
но неподвижными, то цивилизации не могли бы совершать
никакого прогресса. Ввиду медленности наших психических
изменений нужно много человеческих поколений, чтобы дать
восторжествовать новым идеям и еще много человеческих
поколений, чтобы заставить их исчезнуть. Наиболее циви-
лизованные народы – те, руководящие идеи которых су-
мели держаться на равном расстоянии от изменчивости и
устойчивости. История устлана останками тех, которые не
были в состоянии сохранить этого равновесия.

Итак, легко понять, почему при изучении истории на-
родов более всего поражает не богатство или новизна их
идей, но, напротив, крайняя бедность этих идей, медлен-
ность их изменений и власть, какую они имеют. Цивилиза-
ции являются результатами некоторых основных идей; ког-
да же случайно изменяются эти идеи, то и питаемые ими
цивилизации осуждены скоро измениться.

Средние века жили двумя основными идеями: религи-
озной и феодальной. Из этих двух идей вытекало их искус-
ство, литература и их понятия о жизни. В эпоху Возрожде-
ния обе эти идеи немного изменяются; идеал, найденный в
древнем греко-латинском мире, воспринимается Европой, и
скоро понятие о жизни, искусство, философия и литература
начинают преобразовываться. Потом начинает колебаться
авторитет предания, научные истины заменяют собой по-
степенно откровенную истину, и снова преобразовывается
цивилизация. В настоящее время старые религиозные идеи
явно окончательно потеряли большую часть своей власти, и
вследствие этого одного все общественные учреждения, опи-
равшиеся на нее, угрожают рухнуть.

История происхождения идей, их господства, отжива-
ния, преобразований и исчезновения может быть убеди-
тельно изложена только когда подтверждаешь ее много-
численными примерами. Если бы мы могли входить в дета-
ли, то показали бы, что каждый элемент цивилизации:
философия, религия, искусство, литература и т.д., подчи-
нен очень небольшому числу руководящих идей, развитие
которых чрезвычайно медленно. Сами науки не избегают
этого закона. Вся физика вытекает из идеи сохранения энер-
гии, вся биология – из идеи трансформизма (изменяемос-
ти), вся медицина – из идеи действия бесконечно малых,
и история этих идей показывает, что хотя последние обра-
щаются к самым просвещенным умам, но устанавливаются
они только мало-помалу и с трудом. В наше время, когда
все идет так быстро, и притом в сфере исследований, где не
говорят уже ни страсти, ни интересы, для установления
основной научной идеи требуется не меньше двадцати пяти
лет. Наиболее ясные, наиболее легкие для доказательства
идеи, которые должны были давать меньше всего поводов
для споров (например, идея кровообращения), потребовали
не меньше времени.

Будет ли это научная, художественная, философская,
религиозная, одним словом, какая бы то ни была идея,
распространение ее совершается всегда одинаковым способом.
Нужно, чтобы она сначала была принята небольшим
числом апостолов, которым сила их веры или авторитет их
имени дают большой престиж. Они действуют тогда более
внушением, чем доказательствами. Нс в достоинстве како-
го-нибудь доказательства следует искать существенные эле-
менты механизма убеждения. Внушают свои идеи прести-
жем, которым обладают, или обращаясь к страстям, но
нельзя произвести никакого влияния, если обращаться только
к разуму. Массы нс дают себя никогда убеждать доказа-
тельствами, но только утверждениями, и авторитет этих
утверждений зависит от того обаяния, каким пользуется
тот, кто их высказывает.

Когда апостолы успели уже убедить небольшой кру-
жок своих учеников и образовали таким образом новых
апостолов, новая идея начинает входить в область спорно-
го. Она сначала поднимает против себя всеобщую оппози-
цию, потому что сильно задевает много старых и установ-
ленных вещей. Апостолы, ее защищающие, естественно,
возбуждаются этой оппозицией, убеждающей их только в
их превосходстве над остальными людьми, и они защища-
ют с энергией новую идею не потому что она истинна, чаще
всего они ничего этого не знают, но просто потому, что они
ее приняли. Новая идея тогда все больше и больше обсуж-
дается, т.е. в действительности принимается без оговорок
одними и отвергается без оговорок другими. Обменивают-
ся утверждениями и отрицаниями и очень немногими аргу-
ментами, так как они нс могут служите единственными
мотивами принятия или отвержения какой-нибудь идеи для
громадного большинства людей, как мотивы чувства, в ко-
торых рассуждения не могут играть никакой роли.

Благодаря этим всегда страстным дебатам, идея про-
грессирует очень медленно. Новые поколения, видя, что
она оспаривается, склонны принять ее в силу одного того,
что она оспаривается. Для молодежи, всегда жаждущей
независимости, полная оппозиция принятым идеям представляет
самую доступную для нес форму проявлять свою
оригинальность.

Итак, идея продолжает расти и скоро она уже не бу-
дет нуждаться ни в какой поддержке. Ее распространение
теперь станет совершаться повсюду одним только действи-
ем подражания, путем заражения, способностью, которой
люди вообще одарены в той же степени, как и человекооб-
разные обезьяны.

С того времени, как вмешался механизм заражения,
идея вступает в фазу, приводящую се быстро к успеху.
Общественное мнение принимает ее скоро. Она приобрета-
ет тогда проникающую и непреодолимую силу, покоряю-
щую ей все умы, создавая, вместе с тем, специальную ат-
мосферу, общую манеру мышления. Как тонкая пыль, про-
никающая всюду, она проскальзывает во все понятия и
умственные продукты известной эпохи. Идея и выводы из
нес составляют тогда часть того запаса наследственных
банальностей, который навязывается нам воспитанием. Она
восторжествовала и вошла в область чувства, что впредь ее
ограждает на долгое время от всяких посягательств.

Из различных идей, руководящих цивилизацией, одни,
относящиеся, например, к искусству или к философии, ос-
таются в высших слоях; другие, особенно относящиеся крелигиозным и политическим понятиям, спускаются иногда
в глубину масс. Последние доходят туда обыкновенно сильно
искаженными, но когда им уже удалось туда проникнуть,
то власть, какую они имеют над первобытными, неспособ-
ными к рассуждению умами, громадна. Идея представляет
собой тогда что-то непобедимое, и ее следствия распрост-
раняются со стремительностью потока, которого не может
удержать никакая плотина. Тогда-то и вспыхивают те ве-
ликие события, которые создают исторические перевороты
и которые могут совершить одни только массы. Не учены-
ми, не художниками и не философами основывались новые
религии, управлявшие миром, ни те громадные империи,
которые простирались от одного полушария до другого, ни
те великие религиозные и политические революции, кото-
рые перевернули Европу, но людьми, достаточно погло-
щенными известной идеей, чтобы пожертвовать своей жиз-
нью для ее распространения. С этим очень ничтожным в
теории, но очень сильным на практике, багажем кочевники
аравийских пустынь завоевали часть древнего греко-римс-
кого мира и основали одну из величайших империй, какие
когда-либо знала история. С подобным же нравственным
багажем, преданностью идее, героические солдаты Конвента
победоносно отражали коалицию вооруженной Европы.

Сильное убеждение непобедимо, пока оно не встрети-
лось с таким же сильным убеждением: последнее может
бороться против первого с шансами на победу. У веры нет
другого более серьезного врага, чем вера. Она уверена в
победе, когда физическая сила, которую против нее выс-
тавляют, служит слабым чувствам и ослабленным верова-
ниям. Но если она находится лицом к лицу со столь же
сильной верой, то борьба становится очень оживленной и
успех тогда решается случайными обстоятельствами, боль-
шей частью нравственного порядка, каковы дух дисципли-
ны и лучшая организация. При более близком знакомстве с
историей арабов, о которой только что шла речь, мы заме-
тили бы, что в своих первых победах, а эти победы всегда
и самые трудные, и самые важные, они встретили мораль-
но очень слабых противников, хотя их военная организация
была достаточно высока. Сначала арабы направили свое
оружие против Сирии. Там они нашли только византийс-
кие войска, образованные из наемников, мала расположен-
ных жертвовать собой для какого бы то ни было дела.
Воодушевленные живой верой, удесятерившей их силы, они
рассеяли эти отряды без идеала так же легко, как некогда
горсть греков, воодушевленных любовью к отечеству, рас-
сеяла многочисленные полчища Ксеркса. Исход их пред-
приятия был бы совершенно другой, если бы несколькими
веками раньше они столкнулись с римскими когортами.
История доказывает многочисленными примерами, что когда
сталкиваются между собой одинаково могущественные мо-
ральные силы, то одерживают верх всегда лучше органи-
зованные. Вандейцы, наверное, имели очень живую веру;
это были очень сильно убежденные люди; с другой сторо-
ны и солдаты Конвента имели также очень стойкие убеж-
дения, но так как они были в военном отношении лучше
организованы, то и одержали верх. В религии, как и в
политике, успех всегда принадлежит верующим, но никог-
да – скептикам, и если в настоящее время кажется, что
будущее принадлежит социалистам, несмотря на явную
незрелость их учений, то лишь потому что только они го-
рячо верят в спасительность своих идеалов. Современные
правящие классы потеряли веру в плодотворность своей
деятельности. Они не верят ни во что, даже в возмож-
ность защищаться от угрожающей волны варваров, окру-
жающих их ее всех сторон.

Когда после более или менее долгого периода блужда-
ний, переделок, пропаганды какая-нибудь идея приобрела
определенную форму и проникла в душу масс, то она обра-
зует догмат, т.е. одну из тех абсолютных истин, которые
уже не оспариваются. Она составляет тогда часть тех об-
щих верований, на которых держится существование наро-
дов. Ее универсальный характер позволяет ей тогда играть
преобладающую роль. Великие исторические эпохи, такие
как век Августа или век Людовика XIV, – те, в которых
идеи, выйдя из периода блужданий и обсуждения, утверди-
лись и стали верховными властительницами мысли людей.
Они становятся тогда светящими маяками и все, что им
приходится освещать своим светом, принимает их окраску.

С того времени, как новая идея водворилась в мире,
она кладет свою печать, на малейшие элементы цивилиза-
ции; но чтобы эта идея могла произвести все свои след-
ствия, всегда нужно, чтобы она проникла в душу масс. С
интеллектуальных вершин, где идея часто зарождалась, она
спускается от слоя к слою, беспрестанно изменяясь и пре-
образуясь, пока не примет формы, доступной для народной
души, которая ей и подготовит торжество. Она может быть
тогда выражена в нескольких словах, а иногда даже в од-
ном слове, но это слово вызывает яркие образы, то обольсти-
тельные, то страшные, и, следовательно, всегда производя-
щие сильное впечатление. Таковы рай и ад в средние века
– короткие слова, имеющие магическую силу отвечать на
все и для простых душ объяснять все. Слово социализм
представляет собой для современного рабочего одну из ма-
гических синтетических формул, способных властвовать над
душами. Она вызывает в зависимости от среды, в которую
проникала, различные образы, но обычно сильно действу-
ющие, несмотря на их всегда зачаточные формы.

У французского теоретика слово „социализм“ вызы-
вает представление о каком-то рае, где люди равные, спра-
ведливые, добрые, и все, ставшие работниками, будут на-
слаждаться под покровительством государства идеальным
счастьем. Для немецкого рабочего вызванный образ пред-
ставляется в виде накуренного трактира, где правительство
предлагает даром каждому приходящему громадные пира-
миды сосисок с кислой капустой и бесконечное число кру-
жек пива. Понятно, что ни один из таких мечтателей о
кислой капусте и равенстве не потрудился узнать действи-
тельную сумму вещей, подлежащих разделу, или число уча-
стников в дележе. Особенность этой идеи заключается в
том, что она внушается в безусловной форме, против кото-
рой бессильны всякие возражения.

Когда идея постепенно преобразовалась в чувство и
сделалась догматом, торжество ее обеспечено на долгий
период и всякие попытки поколебать ее были бы напрасны.
Несомненно, что и новая идея подвергнется в конце концов
участи идеи, которую ей удалось заместить. Эта идея со-
старится и придет в упадок; но прежде, чем стать совер-
шенно негодной, ей придется испытать целый ряд регрес-
сивных изменений и странных искажений, для осуществле-
ния которых потребуется много поколений. Прежде чем
окончательно умереть, она будет долгое время составлять
часть старых наследственных идей, которые называют пред-
рассудками, но которые мы, однако, уважаем. Старая идея
даже тогда, когда она не более, как слово, звук, мираж,
облачат магической властью, способной еще подчинять нас
своему влиянию.

Так держится это старое наследие отживших идей,
мнений, условностей, которые мы благоговейно принимаем,
хотя они не выдержали бы малейшего прикосновения кри-
тики, если бы нам вздумалось исследовать их. Но много ли
людей, способных разобраться в своих собственных мнени-
ях, и много ли найдется таких мнений, которые могли бы
устоять даже после самого поверхностного исследования?

Лучше не браться за это страшное исследование. К
счастью, мы мало к тому и склонны. Критический дух со-
ставляет высшее, очень редкое качество, между тем как
подражательный ум представляет собой весьма распрост-
раненную способность: громадное большинство людей при-
нимает без критики все установившиеся идеи, какие ему
доставляет общественное мнение и передает воспитание.

Таким-то образом через наследственность, воспита-
ние, среду, подражание и общественное мнение люди каж-
дого века и каждой расы получают известную сумму сред-
них понятий, которые делают их похожими друг на друга, и
притом до такой степени, что когда они уже лежат под
тяжестью веков, то по их художественным, философским и
литературным произведениям мы узнаем эпоху, в которую
они жили. Конечно, нельзя сказать, чтобы они составляли
точные копии друг с друга; но то, что было у них общего
– одинаковые способы чувствования и мышления – не-
обходимо приводило к очень родственным произведениям.

Нужно радоваться тому, что дело обстоит так, а не
иначе; ибо как раз эта сеть общих традиций, идей, чувств,
верований, способов мышления составляет душу народа.
Мы видели, что эта душа тем устойчивее, чем крепче ука-
занная сеть. В действительности она и только она одна
сохраняет нации, не имея возможности разорваться без того,
чтобы не распались тотчас же эти нации. Она составляет
разом и их настоящую силу, и их настоящего властелина.
Иногда представляют себе азиатских монархов в виде дес-
потов, которые ничем не руководствуются, кроме своих фан-
тазий. Напротив, эти фантазии заключены в чрезвычайно
тесные пределы. В особенности на Востоке сеть традиций
очень крепка. Религиозные традиции, столь поколебленные
у нас, там сохранили свою силу, и самый своенравный дес-
пот никогда не оскорбит традиций и общественного мнения
– этих двух властелинов, которые, как он знает, значи-
тельно сильнее его самого.

Современный цивилизованный человек живет в одну
из тех критических эпох истории, когда вследствие того,
что старые идеи, от которых происходит его цивилизация,
потеряли свою власть, а новые еще не образовались, кри-
тика терпима. Ему нужно перенестись мысленно в эпохи
древних цивилизаций или только на два или три века на-
зад, чтобы понять, чем было тогда иго обычая и обще-
ственного мнения, и чтобы знать, сколько нравственного
мужества надо было иметь новатору, чтобы напасть на эти
две силы. Греки, которые, по мнению невежественных крас-
нобаев, наслаждались такой свободой, в действительности
были подчинены игу общественного мнения и обычая. Каж-
дый гражданин был окружен сетью безусловно ненаруши-
мых верований; никто не смел и думать об оспариваний
общепринятых идей и подчинялся им без протеста. Гречес-
кий мир не знал ни религиозной свободы, ни свободы час-
тной жизни, ни какой бы то ни было свободы вообще.
Афинский закон не позволял даже гражданину жить вдали
от народных собраний или не участвовать в религиозных
национальных празднествах. Мнимая свобода античного мира
была только бессознательной и, следовательно, совершен-
ной формой полного порабощения гражданина игу идей
города. В состоянии всеобщей войны, среди которой жил
тогдашний мир, общество, члены которого обладали бы
свободой мысли и действия, не просуществовало бы ни
одного дня. Веком упадка всегда начинался для богов, уч-
реждений и догматов тот день, когда они подвергались
критике.

Так как в современных цивилизациях старые идеи,
служившие основанием для обычая и общественного мне-
ния, почти уничтожены, то власть их над душами стала
очень слаба. Они вошли в тот фазис обветшания, когда
старая идея уже переходит в состояние предрассудка. Пока
их заменят новые идеи, в умах царствовать будет анархия.
Только благодаря этой. анархии и может быть терпима кри-
тика. Писатели, мыслители и философы должны благослов-
лять настоящий век и спешить воспользоваться им, ибо мы
больше его не увидим. Это, может быть, век упадка, но
это один из тех редких моментов в истории мира, когда
выражение мысли свободно. Новые догматы, которые в
скором времени родятся, не могут в действительности ина-
че утвердиться, как только под условием недопущения ни-
какой критики и быть так же нетерпимыми, как те, кото-
рые им предшествовали.

Современный человек ищет еще идей, которые могли
бы служить основанием для будущего социального строя, и
тут кроется опасность для него. Важны в истории народов
и глубоко влияют на их судьбу не революции, не войны –
следы их опустошений скоро изглаживаются, – но пере-
мены в основных идеях. Они не могут совершиться без
того, чтобы одновременно все элементы цивилизации не
были осуждены на преобразование. Настоящие революции,
действительно опасные для существования известного на-
рода, – это те, которые касаются его мысли.

Не столько опасно для какого-нибудь народа приня-
тие новых идей, сколько непрерывная проба идей, на что
он неминуемо обречен, прежде чем найти ту из них, на
которой он мог бы прочно обосновать новое социальное
здание, предназначенное заменять старое. Впрочем, идея
опасна не потому что она ошибочна, а потому что нужны
долговременные опыты, чтобы узнать, могут ли новые идеи
приспособиться к потребностям обществ, которые их при-
нимают. К несчастью, степень их полезности может стать
ясной для толпы только посредством опыта…

История нам часто показывает, во что обходились
пробы недоступных для известной эпохи идей, но не в
истории человек черпает свои уроки. Карл Великий тщет-
но пытался восстановить Римскую Империю. Идея уни-
версализма не была тогда осуществима, и его дело погибло
вместе с ним, как должны были позже погибнуть дела
Кромвеля и Наполеона. Филипп II бесплодно истратил
свой гений и силу Испании, тогда еще господствовавшей,
на борьбу с духом свободного исследования, который под
именем протестантизма распространялся в Европе. Все его
усилия против новой идеи успели только ввергнуть .Испа-
нию в состояние разорения и упадка, из которого она уже
никогда не поднималась. В наши дни химерические идеи
коронованного мечтателя, вдохновленного неизлечимым сен-
тиментализмом своей расы, создали единство Италии и
Германии и стоили Франции двух провинций и мира на
долгое время.

Та столь глубоко ложная идея, что количество состав-
ляет силу армий, покрыла Европу своего рода вооружен-
ной национальной оборонной и ведет ее к неизбежному
разорению. Социалистические идеи о труде, капитале, пре-
образовании частной собственности в государственную до-
кончат те народы, которые избегнут гибели от постоянных
армий и банкротства. (И??).

Национальный принцип, столь дорогой некогда госу-
дарственным деятелям и составлявший единственное осно-
вание их политики, может быть еще приведен в числе тех
руководящих идей, вредное влияние которых пришлось ис-
пытать цивилизованному миру. Его осуществление привело
Европу к самым гибельным войнам, поставило ее под ору-
жие и постепенно приведет все современные государства к
разорению и упадку. Единственный разумный мотив, кото-
рый можно было привести для защиты этого принципа,
был тот, что самые большие и самые населенные страны
вместе с тем и наиболее защищенные от нападений. В тай-
не думали также, что они наиболее способны к завоевани-
ям. Но в настоящее время оказывается, что как раз самые
маленькие и наименее населенные страны – Португалия,
Греция, Швейцария, Бельгия, Швеция, мелкие Балканс-
кие княжества – менее всего могут бояться нападений.
Идея объединения разорила некогда столь счастливую
Италию до того, что в настоящее время она находится
накануне революции и банкротства. Ежегодный бюджет
расходов всех итальянских государств, который до осуще-
ствления итальянского объединения доходил до 550 милли-
онов, в настоящее время достиг 2 миллиардов.

Но не во власти людей остановить ход идей, когда
они уже проникли в душу; тогда нужно, чтобы их эволю-
ция завершилась. Защитниками их чаще всего являются те,
которые намечены их первыми жертвами. По отношению к
идеям мы только бараны, покорно идущие за вожатым,
ведущим нас на бойню. Преклонимся пред силой идеи. Когда
она уже достигла известного периода своего развития, то
нет уже ни рассуждений, ни доказательств, которые могли
бы ее победить. Чтобы народы могли освободиться из под
ига какой-нибудь идеи, нужны века или насильственные
революции, а иногда и то, и другое. Человечеству остается
только считать химеры, которые оно себе вымышляло и
жертвой которых последовательно становилось.

Глава II

РОЛЬ РЕЛИГИОЗНЫХ ВЕРОВАНИЙ
В РАЗВИТИИ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Преобладающее влияние религиозных верований. – Они всегда
составляли наиболее важный элемент жизни народов. – Большая
часть исторических событий так же, как политические и соци-
альные учреждения, проистекают из религиозных идей. – С но-
вой религиозной идеей рождается всегда новая цивилизация. –
Власть религиозного идеала. – Его влияние на характер. – Он
направляет все способности к одной цели. – Политическая, худо-
жественная и литературная история народов – дочь их верова-
ний. – Малейшая перемена в состоянии верований какого-ни-
будь народа имеет результатом целый ряд изменений в его суще-
ствовании. – Разные примеры.

Среди различных идей, руководящих народами и со-
ставляющих маяки истории и полюсы цивилизации, религи-
озные идеи играли слишком преобладающую и слишком
основную роль, чтобы не посвятить им отдельной главы.

Религиозные верования составляли всегда самый важ-
ный элемент в жизни народов и, следовательно, в их исто-
рии. Самыми значительными историческими событиями,
имевшими наиболее колоссальное влияние, были рождение
и смерть богов. Вместе с новой религиозной идеей рожда-
ется и новая цивилизация. Во все века в древние времена,
как и в новые, основными вопросами для человека были
всегда вопросы религиозные. Если бы человечество могло
предоставить возможность всем своим богам умереть, то о
таком событии можно было бы сказать, что оно по своим
последствиям было бы самым важным из совершившихся
когда-либо на поверхности нашей планеты со времени воз-
никновения первых цивилизаций.

В действительности не следует забывать, что с самой
зари исторических времен все политические и социальные
учреждения основывались на религиозных верованиях и что
на мировой сцене боги всегда играли первую роль. Помимо
любви, которая также есть своего рода религия, но личная
и временная, одни только религиозные верования могут
быстро действовать на характер. Завоевания арабов, крес-
товые походы, Испания времен инквизиции, Англия в пуританскую
эпоху, Франция с Варфоломеевской Ночью и
религиозными войнами показывают, чем становится народ,
фанатизированный своими верованиями. Последние произ-
водят своего-рода постоянную гипнотизацию, до такой сте-
пени сильную, что весь душевный склад глубоко преобра-
зовывается ею. Без сомнения, человек создал богов, но,
создав их, он сам быстро был порабощен ими. Они – не
сыновья страха, но скорее – надежды, и вот почему их
влияние будет вечным.

То, что боги дали человеку и что одни только они до
сих пор в состоянии были дать, – это душевное состоя-
ние, приносящее счастье. Никакая философия никогда еще
нс в состоянии была осуществить это.

Следствие если не цель всех цивилизаций, всех фило-
софий, всех религий заключается в том, чтобы произвести
известные душевные состояния. Но из этих душевных со-
стояний одни заключают в себе счастье, другие не заклю-
чают его. Счастье зависит очень мало от внешних обстоя-
тельств, но очень много – от состояния нашей души.
Мученики на своих кострах вероятно чувствовали себя го-
раздо счастливее, чем их палачи. Сторож на железной до-
роге, который ест беззаботно свою натертую чесноком кор-
ку хлеба, может быть бесконечно счастливее миллионера,
осаждаемого заботами. Развитие цивилизации, к несчас-
тью, создало у современного человека массу потребностей,
не давая ему средств для их удовлетворения, и произвело
таким образом всеобщее недовольство в душах. Цивилиза-
ция, несомненно, – мать прогресса, но она также мать
социализма и анархии, этих грозных выражений отчаяния
масс, которых уже не поддерживает никакая религия. Срав-
ните беспокойного, лихорадочного, недовольного своей уча-
стью европейца с жителем Востока, всегда счастливым своей
судьбой. Чем они отличаются, как не своим душевным со-
стоянием? Изменяется народ, когда меняется его способ
понимания, а следовательно, мышления и действия. Найти
средства для создания душевного состояния, делающего
человека счастливым, – вот чего прежде всего должно
искать общество под страхом лишиться своего существова-
ния. Все до сих пор основанные общества находили под-
держку в идеале, способном подчинить души, и они всегда
исчезали, когда идеал переставал оказывать на них свое
действие. Одна из крупных ошибок современного века –
вера в то, что человеческая душа может находить счастье
только во внешних вещах. Оно в нас самих, созданное
нами самими, но почти никогда – вне нас самих. Уничто-
жив идеалы старых веков, мы теперь замечаем, что невоз-
можно без них жить и что под страхом неминуемой гибели
нужно разрешить загадку замены их новыми. Истинные
благодетели человечества, заслуживающие, чтобы призна-
тельные народы воздвигали им колоссальные золотые ста-
туи, – те сильные чародеи, творцы идеалов, которых че-
ловечество иногда производит, но производит так редко.
Над потоком бессмысленных явлений, единственных ре-
альностей, которые человек может познать, над холодным
и мертвым механизмом мира они вызвали появление силь-
ных и примиряющих химер, закрывающих человеку темные
стороны его судьбы и создающих для него очаровательные
жилища мечты и надежды.

Ставя себя исключительно на политическую точку зре-
ния, можно заметить, что и там влияние религиозных ве-
рований огромно. Непреодолимую их силу образует то, что
они составляют единственный фактор, который может мо-
ментально дать какому-нибудь народу полную общность
интересов, чувств и мыслей. Религиозный дух заменяет,
таким образом, сразу постепенные наследственные приоб-
ретения, необходимые для образования национальной души.
Народ, поглощенный каким-нибудь верованием, не меня-
ет, конечно, душевного склада, но все его способности об-
ращены к одной цели: к торжеству его религии, и в силу
одного этого мощь его становится страшной. Только в рели-
гиозные эпохи моментально преобразившиеся народы со-
вершают те неимоверные усилия, кладут основание тем
империям, которые удивляют историю. Таким образом не-
сколько арабских племен, объединенных мыслью о Маго-
мете, завоевали в несколько лет нации, не знавшие даже их
названий, и основали свою громадную империю. Не каче-
ство веры надо иметь в виду, но степень власти, какую она
имеет над душами. Пусть призываемый бог будет Молох
или какое-нибудь другое, еще более варварское, божество,
это неважно. Слишком терпимые и слишком кроткие боги
не дают никакой власти своим поклонникам. Последовате-
ли сурового Магомета господствовали долго над большей
частью мира и страшны еще теперь; последователи мирно-
го Будды никогда не основали ничего продолжительного и
уже забыты историей.

Итак, религиозный дух играл главную политическую
роль в существовании народов. Конечно, боги не бессмер-
тны, но религиозный дух вечен. Усыпленный на время, он
пробуждается, лишь только создана новая религия. Он по-
зволил век тому назад Франции победоносно устоять про-
тив вооруженной Европы. Мир лишний раз видел, что может
религиозный дух; ибо тогда в самом деле основывалась
новая религия, которая воодушевила своим дыханием весь
народ. Божества, которые только что успели родиться, были
слишком хрупки, чтобы быть в состоянии просуществовать
долго; но пока они существовали, они пользовались нео-
граниченной властью.

Власть преобразовывать души, которой обладают ре-
лигии, впрочем, довольно эфемерна. Редко верования со-
храняются в течение более или менее долгого времени в той
степени интенсивности, какая способна совершенно изме-
нить характер. Сновидение в конце концов начинает блед-
неть, гипнотизированный понемногу просыпается, и старый
фон характера появляется снова.

Даже тогда, когда верования всемогущи, национальный
характер узнается всегда по тому, как верования были приня-
ты, и по тем проявлениям, какие они вызывают. Посмот-
рите на одну и ту же религию в Англии, в Испании и во
Франции: какие различия! Разве реформация возможна
была когда-нибудь в Испании, и разве Англия могла ког-
да-нибудь согласиться подчиниться ужасному игу инкви-
зиции? Разве у народов, принявших реформацию, трудно
заметить основные черты рас, которые, несмотря на гип-
нотизацию верований, сохранили специфические черты сво-
его душевного склада: независимость, энергию, привычку
рассуждать и не подчиняться рабски закону властелина?

Политическая, художественная и литературная исто-
рия народов – дочь их верований; но эти последние, со-
вершенно изменяя их характер, в свою очередь глубоко
изменяются им. Характер какого-нибудь народа и его ве-
рования – вот ключи к разгадке его судьбы. Первый в
основных своих элементах неизменен, и именно потому что
он не изменяется, история какого-нибудь народа сохраняет
всегда известное единство. Верования могут изменяться, и
именно потому что они изменяются, история записывает
столько переворотов. Малейшая перемена в состоянии ве-
рований какого-нибудь народа имеет необходимым след-
ствием целый ряд преобразований в условиях его суще-
ствования. Мы сказали в предыдущей главе, что во Фран-
ции люди XVIII века казались совершенно отличными от
людей XVII века. Несомненно; но каково происхождение
этого различия? Просто: в том факте, что в промежуток
этих двух веков мысль перешла от теологии к науке, про-
тивопоставила разум традиции и добытые истины – от-
кровенной истине. В силу этой простой перемены в пони-
мании изменилась физиономия века, и если бы мы хотели
проследить все вышедшие отсюда последствия, то увидели
бы, что Великая Французская Революция, так же как и
события, следовавшие за нею и продолжающиеся поныне,
являются простым следствием эволюции религиозных док-
трин. И если в настоящее время старое общество колеб-

лется в своих устоях и видит все свои учреждения сильно
пошатнувшимися, то это потому что оно все более и более
теряет свои старые верования, которыми люди жили до
сих пор. Когда человечество их совершенно потеряет, но-
вая цивилизация, основанная на новой вере, необходимо
займет ее место. История показывает нам, что народы не
переживают долго исчезновения своих богов. Родившиеся
с ними цивилизации умирают также с ними. Нет ничего
более разрушительного, чем прах умерших богов.

Глава III
РОЛЬ ВЕЛИКИХ ЛЮДЕЙ
В РАЗВИТИИ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

Крупные успехи каждой цивилизации осуществлялись всегда не-
большой кучкой высших умов. – Сущность их роли. – Они син-
тезируют все усилия известной расы. – Примеры, доставляемые
великими открытиями. – Политическая роль великих людей. –
Они воплощают господствующий идеал своей расы. – Влияние
великих людей, страдающих галлюцинациями. – Гениальные
изобретатели преобразовывают цивилизацию. – Фанатики и стра-
дающие галлюцинациями делают историю.

Изучая иерархию и дифференциацию рас, мы видели,
что действительное отличие европейских народов от вос-
точных заключается в том, что одни только первые облада-
ют небольшим отбором высших людей. Постараемся очер-
тить в немногих строках пределы их влияния.

Этот небольшой отбор выдающихся людей, которым
обладает цивилизованный народ и которых достаточно было
бы уничтожить в каждом поколении, чтобы немедленно
вычеркнуть этот народ из списка цивилизованных наций,
составляет истинное воплощение сил расы. Им и им только
одним мы обязаны прогрессом, сделанным в науках, искус-
ствах, промышленности, одним словом, во всех отраслях
цивилизации.

Изучение цивилизаций показывает, что в действитель-
ности только очень незначительной кучке избранных мы
обязаны всеми завоеванными успехами.

Хотя толпа пользуется этими успехами, однако, она
не любит слишком явного превосходства над собой, и са-
мые великие мыслители и изобретатели очень часто дела-
лись ее мучениками. Однако все поколения, все прошлое
известной расы расцветают в этих прекрасных гениях, со-
ставляющих чудные цветы старого человеческого древа. Они
– истинная слава нации, и каждый из членов общества,
до самого низшего, может гордиться ими. Они не появля-
ются ни случайно, ни чудом, но представляют собой венец
долгого прошлого, как бы концентрируя в себе величие
своего времени и своей расы. Благоприятствовать их появ-
лению и их развитию, значит благоприятствовать расцвета-
нию прогресса, которым будет пользоваться все человече-
ство. Если бы мы слишком ослеплялись нашими мечтами о
всеобщем равенстве, то нам пришлось бы сделаться первы-
ми его жертвами. Равенство возможно только на низшей
ступени. Чтобы равенство царствовало в мире, нужно было
бы понижать мало-помалу все, что составляло ценность
известной расы, до уровня того, что в ней есть самого
низкого. Поднять интеллектуальный уровень последнего из
крестьян до гения какого-нибудь Лавуазье невозможно.
Легко уничтожить таких гениев, но их нельзя заменить.

Но если роль великих людей значительна в развитии
цивилизации, то она, однако, совершенно не такая, какой
ее обыкновенно считают. Их действие, еще раз повторяю,
состоит в синтезе всех усилий какой-нибудь расы; их от-
крытия всегда являются результатом длинного ряда пред-
шествовавших открытий; они строят здание из камней, ко-
торые медленно обтесывали их предки. Историки, обыкно-
венно очень односторонние, всегда полагали, что можно
написать под каждым изобретением имя одного человека; и
однако среди великих изобретений, преобразовавших мир,
каковы книгопечатание, порох, пар, электрический теле-
граф, нет ни одного, относительно которого можно было
бы сказать, что оно создано одной головой. Когда изуча-
ешь происхождение подобных открытий, то видишь, что
они родились из целого ряда подготовительных усилий: окон-
чательное изобретение есть только венец. Наблюдение Га-
лилея относительно одновременности колебаний подвешен-
ной лампады подготовило изобретение точных хрономет-
ров, откуда должна была последовать для моряка возмож-
ность верно находить путь в океане. Пушечный порох по-
лучился из медленно видоизменявшегося греческого огня.

Паровая машина представляет собой сумму целого ряда
изобретений, из которых каждое требовало громадных тру-
дов. Грек, будь он во сто раз гениальнее Архимеда, не мог
бы выдумать локомотива, ибо для выполнения такой зада-
чи ему нужно было бы ждать, чтобы механика осуществила
успехи, которые потребовали двухтысячелетних усилий.

Хотя по-видимому политическая роль великих госу-
дарственных людей более независима от прошлого, но в
действительности она не более самостоятельна, чем роль
великих изобретателей. Ослепленные шумным блеском этих
мощных двигателей человечества, преобразовавших поли-
тическое существование народов, такие писатели, как Ге-
гель, Кузен, Карлейль и т.д., хотели из них сделать полу-
богов, пред которыми все должно преклониться, и один
гений которых изменяет судьбу народов. Несомненно, они
могут нарушить эволюцию какого-нибудь общества, но не
в их власти изменить ее течение. Гений какого-нибудь Кром-
веля или Наполеона не в силах выполнить подобного дела.
Великие завоеватели могут уничтожить огнем и мечем го-
рода, людей и империи, как ребенок может сжечь музей,
наполненный сокровищами искусства; но эта разрушитель-
ная сила не должна нас обманывать насчет характера своей
роли. Влияние великих политических деятелей продолжает-
ся лишь до тех пор, пока, как Цезарь или Ришелье, они
умеют направлять свои усилия в духе потребностей эпохи;
настоящая причина их успехов предшествовала им самим.
Двумя или тремя веками раньше Цезарю не удалось бы
подчинить великую римскую республику власти монарха, и
Ришелье был бы бессилен осуществить объединение Фран-
ции. В политике настоящие великие люди – те, которые
предвидят зарождающиеся потребности, события, подго-
товленные прошлым, и указывают путь, которого следует
держаться. Никто, может быть, не видел этого пути, но
роковые условия эволюции должны были скоро толкнуть
туда народы, судьбами которых временно управляют эти
могущественные гении. Они, так же как и великие изобре-
татели, синтезируют результаты долгого предшествовавше-
го труда.

Не нужно, однако, проводить слишком далеко эти ана-
логии. Изобретатели играют важную роль в развитии ци-
вилизации, но никакой непосредственной роли – в поли-
тической истории народов. Великие люди, которым мы обя-
заны всеми важными открытиями, от плуга до телеграфа,
составляющими общее достояние человечества, никогда не
обладали качествами характера, необходимыми для основа-
ния религии или для завоевания империи, т.е. для заметно-
го изменения внешнего вида истории. Мыслитель слишком
ясно видит сложность проблем, чтобы он мог иметь когда-
либо очень глубокие убеждения, и слишком мало полити-
ческих целей кажутся ему достойными его усилий, чтобы
он мог преследовать хоть одну из них. Изобретатели могут
изменить внешний вид цивилизации; фанатики с ограни-
ченным умом, но с энергичным характером и с сильными
страстями одни только могут основывать религии, империи
и поднимать массы.

По призыву какого-то Петра Пустынника миллионы
людей устремились на Восток; слава человека, страдавшего
галлюцинациями, как Магомет, создала силу, необходимую
для того, чтобы восторжествовать над старым греко-римс-
ким миром; какой-то неизвестный монах Лютер предал
Европу огню и крови. Не среди масс может найти лишь
слабый отклик голос какого-нибудь Галилея или Ньютона.
Гениальные изобретатели ускоряют ход цивилизации. Фа-
натики и страдающие галлюцинациями творят историю.

Из чего в действиггельности состоит история, по крайней
мере та, с которой мы знакомимся по книгам, как не из длин-
ного повествования о той борьбе, какую приходилось вынести
человеку для того, чтобы создать идеал, поклоняться ему, а
затем его уничтожить? Но разве перед чистой наукой подоб-
ные идеалы имеют большую цену, чем пустые миражи, обра-
зуемые светом на подвижных песках пустыни?

Однако некоторые страдавшие галлюцинациями зна-
менитые творцы подобных миражей наиболее глубоко пре-
образовали мир. Из глубины своих могил они гнут еще
душу масс под иго своих мыслей. Не будем упускать важ-
ности их роли, но не станем, вместе с тем, забывать, что
предпринятый ими труд они успели совершить только по-
тому что бессознательно воплотили в себе и выразили гос-
подствующий идеал своей расы и своего времени. Нельзя
быть вождем народа, не воплощая его мечтаний. Моисей
олицетворял собой в глазах евреев жажду освобождения,
которая таилась годами в их душах рабов, истерзанных
египетскими бичами. Будда сумел понять бесконечные бед-
ствия своего времени и выразить в религии потребность
любви и жалости, которые в эпохи всеобщего страдания
начинали проявляться в мире. Магомет осуществил объе-
динением религии политическое объединение народа, раз-
деленного на тысячи враждебных племен. Артиллерист На-
полеон воплотил идеал военной славы, блеска и револю-
ционной пропаганды, составлявших тогда основные черты
народа, который он в продолжение пятнадцати лет водил
чрез всю Европу, преследуя самые безумные приключения.

В конце концов идеи, а следовательно, и те люди,
которые их воплощают и распространяют, руководят ми-
ром. Их торжество обеспечено с того момента, как они
имеют в числе своих защитников страдающих галлюцина-
циями и убежденных. Для силы их действия мало имеет
значения истинны ли они или ложны. История нам даже
показывает, что наиболее нелепые идеи всегда сильнее фа-
натизировали людей и играли наиболее важную роль. Во
имя самых обманчивых химер мир до сих пор подвергался
сильнейшим потрясениям: цивилизации, казавшиеся вечны-
ми, рушились и основывались другие. Земля принадлежит
нищим духом, но под тем условием, чтобы они обладали
слепой верой, двигающей горы. Философы, посвящающие
часто века на уничтожение того, что люди глубокого убеж-
дения иногда создают в один день, должны преклониться
пред ними. Убежденные как бы участвуют в тех скрытых
силах, которые управляют миром. Они вызвали наиболее
важные события, записанные историей.

Несомненно, фанатики распространяли только иллю-
зии, но этими иллюзиями, одновременно страшными,
обольстительными и пустыми до сих пор жило человече-
ство и, без сомнения, будет продолжать еще жить. Это
только тени, однако, их следует уважать. Благодаря им
наши отцы узнали надежду, и в своей героической и безум-
ной погоне за этими тенями вывели нас из первобытного
варварства и привели к тому пункту, где мы находимся в
настоящее время. Из всех факторов развития цивилизаций
иллюзии составляют едва ли не самый могущественный.
Иллюзия вызвала на свет пирамиды и покрывала Египет в
течение пяти тысяч лет каменными колоссами. Иллюзия
выстроила в середине века наши гигантские соборы и зас-
тавила Запад броситься на Восток для завоевания фикции.
В преследовании иллюзий основывались религии, которые
умели подчинить своим законам половину человечества, ими
же созидались и уничтожались самые громадные империи.
Не в погоне за истиной, но скорее в погоне за ложью
человечество истратило большую часть своих усилий. Пре-
следуемых им химерических целей оно не в состоянии было
достигнуть, но в их преследовании оно совершило весь про-
гресс, которого вовсе не искало.

Четвертый отдел

РАЗЛОЖЕНИЕ ХАРАКТЕРА РАС
И ИХ ПАДЕНИЕ

Глава 1

КАК ЦИВИЛИЗАЦИИ БЛЕДНЕЮТ
И ГАСНУТ

Разложение психологических видов. – Как наследственные пред-
расположения, требовавшие века для своего образования, могут
быть быстро потеряны. – Всегда нужно очень долгое время для
известного народа, чтобы подняться на высокую ступень циви-
лизации и иногда – очень короткое, чтобы упасть с нее. – Глав-
ный фактор падения какого-нибудь народа – понижение его характера.
– Механизм разложения цивилизаций до сих пор был
один и тот же для всех народов. – Симптомы упадка, представ-
ляемые некоторыми латинскими народами. – Развитие эгоизма.
– Ослабление инициативы и воли. – Понижение характера
и нравственности. – Современная молодежь.

Точно так же, как анатомические виды, и психологи-
ческие виды не вечны. Условия среды, поддерживающие
постоянство их признаков, не всегда существуют. Если же
эта среда случайно изменяется, то и элементы душевного
склада, поддерживаемые ее влиянием, в конце концов под-
вергаются регрессивным изменениям, приводящим их к исчезновению.
По физиологическим законам, которые наблю-
даются у всех существ, для исчезновения органа требуется
бесконечно меньше времени, чем нужно для его образования.
Всякий орган, остающийся без действия, теряет скоро
способность функционировать. Глаз рыб, живущих в пе-
щерных озерах, под конец атрофируется, и эта атрофия в
конце концов становится наследственной. Даже в пределах
короткой индивидуальной жизни орган, на образование ко-
торого путем медленных приспособлений и наследственных
наклонностей требовались, может быть, тысячи веков, очень
быстро доходит до атрофии, если его перестают приводить
в действие.

Душевный склад существ не может избежать этих фи-
зиологических законов. Мозговая клеточка, которая не уп-
ражняется, в свою очередь перестает функционировать, и
психические качества, требовавшие века для своего образо-
вания, могут быть быстро потеряны. Храбрость, инициати-
ва, энергия, дух предприимчивости и различные качества
характера, очень медленно приобретаемые, могут изгладиться
довольно быстро, раз им не представляется больше повода
упражняться. Этим объясняется тот факт, что какому-ни-
будь народу всегда нужно очень долгое время, чтобы под-
няться на высокую ступень культуры, и иногда очень ко-
роткое время, чтобы упасть в пропасть вырождения.

Когда исследуешь причины, постепенно приводившие
к гибели все различные народности, о которых нам расска-
зывает история, будут ли это персы, римляне, или какой-
либо другой народ, то видишь, что основным фактором их
падения была всегда перемена в их душевном складе, выте-
кавшая из понижения их характера. Я не знаю ни одного
народа, который бы исчез вследствие понижения своих ум-
ственных способностей.

Для всех прошедших цивилизаций механизм разложе-
ния был одинаков и притом до такой степени, что остается
только спросить себя, как это сделал один поэт, не состоит
ли в сущности история, занимающая столько книг, всего из
одной страницы? После того, как какой-нибудь народ до-
стиг той ступени цивилизации и могущества, когда он, уве-
ренный в своей безопасности, начинает наслаждаться бла-
годеяниями мира и благосостояния, доставляемыми ему бо-
гатством, его военные доблести постепенно теряются, изли-
шество цивилизации развивает в нем новые потребности,
растет эгоизм. Гоняясь только за лихорадочным наслажде-
нием быстро приобретенными благами, граждане предос-
тавляют ведение общественных дел государству и скоро
теряют все качества, некогда создавшие их величие. Тогда
соседние варвары и полуварвары, имея очень малые по-
требности и очень интенсивный идеал, совершают наше-
ствие на слишком цивилизованный народ, уничтожают его
и на развалинах разрушенной цивилизации образуют но-
вую. Таким-то образом, несмотря на страшную военную
организацию римлян и персов, варвары уничтожили импе-
рию первых и арабы – империю вторых. Впрочем, не
умственного развития недоставало подвергшимся нашествию
народам. С этой точки зрения невозможно было никакое
сравнение между победителями и побежденными. Именно
когда Рим уже носил в себе зародыши близкого упадка,
т.е. при первых императорах, он насчитывал больше всего
художников, литераторов и ученых. Почти все произведе-
ния, создавшие его величие, восходят к этой эпохе его ис-
тории. Но он потерял тот основной элемент, которого ни-
какое умственное развитие не может заменить: характер.
„Нравы были испорчены, семья разлагалась, характеры были
изнежены. Под рукой абсолютной власти выродившийся
человек съеживался. Было столько ужасных притеснений,
но никогда ни малейшего протеста“. Римляне древних веков
имели очень слабые потребности и очень сильный идеал. Этот
идеал – величие Рима – абсолютно господствовал над все-
ми душами, и каждый гражданин готов был пожертвовать
для него своей семьей, своим состоянием и своей жизнью.
Когда Рим сделался центром вселенной, самым богатым в
мире городом, он наводнился иностранцами, пришедшими со
всех стран, и которым в конце концов даны были права граж-
данства. Требуя для себя только наслаждения роскошью, они
очень мало интересовались своей славой. Великий город сде-
лался громадным постоялым двором, но это не был уже боль-
ше Рим. Он казался еще живущим, когда варвары явились у
его ворот, но душа его уже была мертва давно.

Аналогичные причины упадка угрожают нашим утон-
ченным цивилизациям, но к ним присоединяются еще дру-
гие, обязанные эволюции, произведенной в умах современ-
ными научными открытиями. Наука обновила наши идеи и
отняла всякий авторитет у наших религиозных и социальных
понятий. Она показала человеку ничтожное место, какое
он занимает во вселенной, и полное равнодушие природы к
нему. Он увидел, что то, что считалось им свободой, было
только незнанием причин, которым он покоряется, и что в
системе необходимостей, которые им руководят, естествен-
ное положение всех существ таково, чтобы быть в порабо-
щении. Он заметил, что природа не знает того, что мы
называем состраданием, и что весь завоеванный прогресс
достигнут был только путем безжалостного подбора, веду-
щего беспрестанно к подавлению слабых в пользу сильных.

Все эти ледяные и холодные понятия, столь противо-
речащие всему тому, что говорили старые верования, оча-
ровывавшие наших отцов, вызвали тревожные сомнения в
душах современных поколений. В посредственных головах
они произвели то анархическое состояние идей, которое
кажется наиболее характерным для современного человека.
У молодого поколения художников и образованных людей
эти внутренние противоречия привели к своего рода мрач-
ному равнодушию, убийственному для всякой воли, к заме-
чательной неспособности воодушевляться каким-нибудь
делом и к исключительному культу непосредственных и
личных интересов.

Комментируя очень верную мысль де Вогюэ, что „чув-
ство относительного господствует над современной мыс-
лью“, министр народного просвещения провозгласил с яв-
ным удовольствием в недавней речи, что „замена относи-
тельных идей абстрактными понятиями во всех областях
человеческого знания составляет величайшее завоевание
науки“. Новая объявленная победа в действительности очень
стара. Уже много веков тому назад совершила ее индусская
философия. Мы не можем особенно радоваться тому, что
она стремится и теперь распространится. Настоящая опас-
ность для современной цивилизации заключается как раз в
том, что люди потеряли всякую веру в абсолютную цен-
ность принципов, на которых она держится. Я не знаю,
можно ли назвать от начала мира хоть одну цивилизацию,
одно учреждение, одно верование, которые сумели сохра-
ниться, опираясь на принципы, рассматриваемые, как име-
ющие только относительную ценность. И если будущее,
по-видимому, принадлежит социалистическим доктринам,
то именно потому что только их апостолы говорят во имя
истин, которые они провозглашают абсолютными. Массы
всегда обратятся к тем, которые ему будут говорить об
абсолютных истинах и вполне основательно отвернутся от
других. Чтобы быть государственным человеком, нужно
уметь проникать в душу толпы, понять ее мечты и оставить
для нее философские абстракции. Вещи сами по себе не
меняются. Одни только идеи, которые составляются о них,
могут сильно изменяться. На эти-то идеи и нужно уметь
действовать.

Конечно, мы из действительного мира можем узнать
только явления, простые состояния сознания, ценность ко-
торых очевидно относительна. Но когда мы себя ставим на
общественную точку зрения, то можем сказать, что для
данного века и для данного общества существуют условия
существования, моральные законы, учреждения, имеющие
абсолютную ценность, так как это общество без них не
могло бы существовать. С тех пор, как стала оспариваться
ценность их и распространяться в умах сомнение, общество
осуждено на скорую смерть.

Вот истины, которые можно смело провозглашать, ибо
они не из тех, которые могла бы оспаривать какая-нибудь
наука. Противоположная доктрина может производить толь-
ко самые гибельные последствия. Современные государ-
ственные люди слишком много верят в значение учрежде-
ний и слишком мало – в значение идей. Наука показыва-
ет им, однако, что первые всегда дети вторых и не могут

существовать, не опираясь на них. Идеи представляют со-
бой невидимые пружины вещей. Когда они исчезли, то и
скрытые подпорки учреждений и цивилизаций поломаны.
Для народа всегда был страшным часом тот, когда его
старые идеи спускались в темные подземелья, где почива-
ют мертвые боги.

Оставляя теперь в стороне причины, чтобы изучить
результаты, мы должны признать, что большинству вели-
ких европейских наций серьезно угрожает явное вырожде-
ние, в особенности так называемым латинским и тем, кото-
рые принадлежат к ним если не по крови, то, по крайней
мере, по традициям и по воспитанию. Они теряют с каж-
дым днем свою инициативу, свою энергию, свою волю и
свою способность действовать. Удовлетворение постоянно
растущих материальных потребностей стремится стать един-
ственным их идеалом. Семья разлагается, социальные пру-
жины ослабляются. Недовольство и беспокойство распрос-
траняются во всех классах, как самых богатых, так и самых
бедных. Подобно кораблю, потерявшему свой компас и
блуждающему наудачу по произволу ветров, современный
человек блуждает по произволу случая в пространствах,
которые некогда населяли боги и которые трезвое знание
сделало пустынными.

Став очень впечатлительными и крайне переменчивы-
ми, массы, не удерживаемые уже никакими преградами,
по-видимому, осуждены беспрестанно колебаться между
самой бешенной анархией и самым грубым деспотизмом.
Они очень легко поднимаются по одному слову, и их одно-
дневные божества скоро становятся их жертвами. Кажет-
ся, что массы жадно добиваются свободы; в действитель-
ности же они ее всегда отталкивают и беспрестанно требу-
ют от государства, чтобы оно ковало для них цепи. Они
слепо повинуются самым темным сектантам и самым огра-
ниченным деспотам. Краснобаи, желающие руководить
массами и чаще всего следующие за ними, возбуждают
нетерпение и нервозность, заставляя беспрестанно менять
повелителей с настоящим духом независимости, отучая та-
ким образом от повиновения какому бы то ни было повели-
телю. Государство, каков бы ни был его номинальный ре-
жим, является божеством, к которому обращаются все
партии. От него требуют с каждым днем все более тяжелой
регламентации и покровительства, облекающих малейшие
акты жизни в самые тиранические формальности. Моло-
дежь все более и более отказывается от карьер, требующих
понимания, инициативы, энергии, личных усилий и воли;
малейшая ответственность ее пугает. Ограниченная сфера
функций, за которые получается жалованье от государства,
ее вполне удовлетворяет.

Энергия и деятельность заменены у государственных
людей страшно бесплодными личными препирательствами,
у масс – восторгами и злобами дня, у образованных –
каким-то плаксивым, бессильным и неопределенным сенти-
ментализмом и бледными рассуждениями о горестях жиз-
ни. Безграничный эгоизм развивается всюду. Каждый в
конце концов стал заниматься только собой. Совесть ста-
новится покладистой, общая нравственность понижается и
постепенно гаснет. Человек теряет всякую власть над со-
бой. Он не умеет больше владеть собой; а тот, кто не умеет
владеть собой, осужден скоро подпасть под власть других.

Это понижение нравственности становится очень серьез-
ным, когда оно наблюдается в таких областях, как суд и нотари-
ат, у которых некогда честность была так же обычна, как храб-
рость у военных. Что касается нотариата, то нравственность его в
настоящее время упала до очень низкого уровня. Те же симптомы
глубокой деморализации наблюдаются, к несчастью, у всех ла-
тинских народов. Скандал итальянских государственных банков,
где воровство практиковалось в широких размерах наиболее вы-
сокопоставленными политическими деятелями, несостоятельность
Португалии, жалкое финансовое положение Испании, финансы
которой не лучше финансов Италии, глубокое падение латинских
республик Америки доказывают, что характер и нравственность
известных народов страдает неизлечимой болезнью и что их роль
в мире близится к концу.

Переменить все это было бы трудным делом. Нужно
было бы прежде всего переменить наше плачевное воспи-
тание. Оно отнимает всякую инициативу и всякую энергию
даже у тех, кто получил их по наследственности. Оно ту-
шит всякий проблеск интеллектуальной самостоятельности,
давая молодежи как единственный идеал ненавистные кон-
курсы, которые, не требуя ничего кроме усилий памяти,
приводят к тому, что умственное развитие начинает счи-
таться выше всего; но именно рабская привычка к подра-
жанию делает ее совершенно неспособной к проявлению
индивидуальности и к личным усилиям. „Я стараюсь влить
железо в душу детей“, сказал английский педагог министру
Гизо, посетившему школы Великобритании. Где у латинс-
ких народов педагоги и программы, которые могли бы осу-
ществить подобную мечту?

Это общему понижению характера, этой неспособнос-
ти граждан управлять самими собой и их эгоистическому
равнодушию обязана, главным образом, та трудность, ка-
кую испытывают большинство европейских народов, – жить
под либеральными законами, одинаково далекими как от
деспотизма, так и от анархии.

Что подобные законы мало симпатичны массам, это
легко понять, ибо цезаризм обещает им если не свободу, о
которой они очень мало заботятся, то, по крайней мере,
очень большое равенство в рабстве. Напротив, то, что рес-
публиканские учреждения могут быть очень охотно приня-
ты просвещенными классами, не трудно будет понять, если
оценить надлежащим образом силу влияний предков. Не
благодаря ли этим учреждениям имели больше всего воз-
можностей проявиться всякие превосходства, и в особен-
ности – умственные? Можно даже сказать, что един-
ственный действительный недостаток этих учреждений для
мечтателей об абсолютном равенстве заключается в том,
что они способствуют образованию могущественных ум-
ственных аристократий. Напротив, самым притеснитель-
ным режимом как для характера, так и для ума является

цезаризм в его различных формах. Он может только легко
привести к равенству в низости, к покорности в рабстве.
Он очень приспособлен к низким потребностям вырожда-
ющихся народов, и поэтому, лишь только им представляет-
ся возможность, они возвращаются к нему. Первый попав-
шийся султан какого-нибудь генерала приводит их к нему.
Когда какой-нибудь народ дошел до этого, то час его при-
шел и время его завершилось.

Он, этот цезаризм старых веков, появление которого
история всегда видела во всех цивилизациях при самом
первом их возникновении и при крайнем их упадке, теперь
претерпевает явную эволюцию…

Глава II
ОБЩИЕ ВЫВОДЫ

Нам пришлось указать во введении к настоящему тру-
ду, что он представляет собой только краткое резюме, сво-
его рода синтез томов, посвященных нами истории цивили-
заций. Каждая из составляющих его глав должна быть
рассматриваема как вывод из предшествовавших трудов.
Поэтому очень трудно сжать идеи, и без того уже очень
сжатые. Я хочу, однако, попытаться для читателей, кото-
рым дорого время, представить в виде очень кратких поло-
жений основные принципы, составляющие философию на-
стоящего труда.

– Раса обладает почти столь же устойчивыми психо-
логическими признаками, как и ее анатомические признаки.
Как и анатомический вид, психологический изменяется только
после многовековых накоплений.

– К устойчивым и наследственным психологическим
признакам, сочетание которых образует психический склад
расы, присоединяются, как и у анатомических видов, по-
бочные элементы, созданные различными изменениями сре-
ды. Беспрестанно возобновляемые, они оставляют расе
широкий простор для внешних изменений.

– Психический склад расы представляет собой не
только синтез составляющих ее живых существ, но в осо-
бенности – синтез всех предков, способствовавших ее об-
разованию. Не только живые, но и мертвые играют преоб-
ладающую роль в современной жизни какого-нибудь наро-
да. Они творцы его морали и бессознательные двигатели
его поведения.

– Очень большие анатомические различия, разделя-
ющие различные человеческие расы, сопровождаются не
менее значительными психологическими различиями. Ког-
да сравниваешь между собой средние каждой расы, психи-
ческие различия кажутся часто довольно слабыми. Они
становятся громадными, лишь только мы распространяем
сравнение на высшие элементы каждой расы. Тогда можно
заметить, что главным отличием высших народов от низших
служит то, что первые выделяют из своей среды известное
число очень развитых мозгов, тогда как у вторых их нет.

– Индивиды, составляющие низшие расы, имеют
между собой очевидное равенство. По мере того как расы
поднимаются по лестнице цивилизации, их члены стремятся
все больше различаться между собой. Неизбежный результат
цивилизации – дифференциация индивидов и рас. Итак,
не к равенству идут народы, но к большему неравенству.
– Жизнь какого-нибудь народа и все проявления его
цивилизации составляют простое отражение его души, ви-
димые знаки невидимой, но очень реальной вещи. Внешние
события образуют только видимую поверхность определя-
ющей их скрытой ткани.

– Ни случай, ни внешние обстоятельства, ни в осо-
бенности политические учреждения не играют главной роли
в истории какого-нибудь народа.

– Различные элементы цивилизации какого-нибудь
народа, будучи только внешними знаками его психического
склада, выражением известных способов чувствования и
мышления, свойственных данному народу, не могут пере-
даваться без изменений народам совершенно иного психи-
ческого склада. Передаваться могут только внешние, по-
верхностные и не имеющие значения формы.

– Глубокие различия, существующие между психи-
ческим складом различных народов, приводят к тому, что
они воспринимают внешний мир совершенно различно. Из
этого вытекает то, что они чувствуют, рассуждают и дей-
ствуют совершенно различно и что между ними существует
разногласие по всем вопросам, когда они приходят в со-
прикосновение друг с другом. Большая часть войн, кото-
рыми полна история, возникала из этих разногласий. Заво-
евательные, религиозные и династические войны всегда были
в действительности расовыми войнами.

– Скоплению людей различного происхождения уда-
ется образовать расу, т.е. сформировать в себе коллектив-
ную душу, только тогда, когда путем повторяющихся века-
ми скрещиваний и одинаковой жизнью в тождественной
среде оно приобрело общие чувства, общие интересы, об-
щие верования.

– У цивилизованных народов нет уже естественных
рас, а существуют только искусственные, созданные исто-
рическими условиями.

– Новая среда, моральная или физическая, действу-
ет глубоко только на новые расы, т.е. на помеси древних
рас, скрещивания которых разложили унаследованные от
предков черты. Одна только наследственность достаточно
сильна, чтобы бороться с наследственностью. На расы, у
которых скрещивания еще не успели уничтожить устойчи-
вости признаков, влияния среды имеют только чисто раз-
рушительное влияние. Древняя раса скорее гибнет, чем
подвергается изменениям, которые требует приспособле-
ние к новой среде.

– Приобретение прочно сложенной коллективной души
представляет собой для известного народа апогей его вели-
чия. Разложение этой души означает всегда час ее паде-
ния. Вмешательство чужеземных элементов составляет одно
из наиболее верных средств достигнуть этого разложения.

– Психологические виды, как и анатомические, под-
вергаются действию времени. Они также осуждены ста-
реть и угасать. Всегда очень медленно образуясь, они, на-
против, могут быстро исчезать. Достаточно глубоко нару-
шить функционирование их органов, чтобы заставить их
испытать регрессивные изменения, результатом которых
бывает часто очень быстрое уничтожение. Народам нужны
многие века, чтобы приобрести определенный психический
склад, и они его иногда теряют в очень короткое время.
Восходящая дорога, которая ведет их на высокую ступень
цивилизации, всегда очень длинна; покатость же, ведущая
их к падению, чаще всего бывает очень короткой.

– Рядом с характером нужно поставить идеи как
один из главных факторов эволюции какой-нибудь цивили-
зации. Они действуют только тогда, когда после очень мед-
ленной эволюции преобразовались в чувства. Тогда они
застрахованы от возражений, и требуется очень долгое время
для их исчезновения. Каждая цивилизация происходит из
очень небольшого числа общепринятых основных идей.

– Среди наиболее важных руководящих идей какой-
нибудь цивилизации находятся религиозные идеи. Из из-
менений религиозных верований непосредственно вытекало
большинство исторических событий. История человечества
всегда была параллельна истории его богов. Эти дети наших
мечтаний имеют столь сильную власть, что даже имя
их не может измениться без того, чтобы тотчас же не был
потрясен мир. Рождение новых богов всегда означало зарю
новой цивилизации, и их исчезновение всегда означало ее
падение. Мы живем в один из тех исторических периодов,
когда на время небеса остаются пустыми. В силу одного
этого должен измениться мир.

Книга II
ПСИХОЛОГИЯ МАСС

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мы посвятили свою предшествующую работу описа-
нию души рас; теперь же займемся изучением души толпы.

Общие черты, обусловливаемые наследственностью у
всех индивидов одной и той же расы, составляют душу
этой расы. Но когда известное число этих индивидов обра-
зует действующую толпу, наблюдение указывает, что ре-
зультатом такого сближения индивидов одной расы явля-
ются новые психологические черты, не только противопо-
лагающиеся характеру рас, но часто отличающиеся от него
в значительной степени.

Организованная толпа всегда играла большую роль в
жизни народов, но роль эта еще никогда не имела такого
важного значения, как в данную минуту. Главной харак-
терной чертой нашей эпохи служит именно замена созна-
тельной деятельности индивидов бессознательной деятель-
ностью толпы.

Я сделал попытку изучения трудной проблемы толпы
посредством исключительно научных приемов, т.е. старался
отыскать метод, оставляя в стороне мнения, теории и док-
трины. Я полагаю, что это единственный способ, дающий
возможность раскрыть хоть частицу правды, особенно в
таком вопросе, который так сильно волнует умы.

Ученый, приступающий к изучению какого-нибудь
явления, не имеет нужды принимать во внимание интересы,
которые могут быть задеты его открытиями. Недавно один
из выдающихся современных мыслителей высказал замеча-
ние, что так как я не принадлежу ни к одной из современ-
ных школ, то весьма часто оказываюсь в оппозиции с вы-
водами и заключениями всех школ. Эта новая моя работа,
по всей вероятности, вызовет подобные же замечания.
Принадлежать к какой-нибудь школе – это значит необ-
ходимым образом разделять все ее предрассудки и преду-
беждения.

Я должен, однако, объяснить читателям, почему в моих
исследованиях я прихожу иногда к совершенно иным выводам,
чем это можно было бы ожидать с первого взгляда: я
указываю, например, на крайне низкую степень толпы в
умственном отношении, включая сюда даже собрания из-
бранных, и, между тем, я все-таки заявляю, что было бы
опасно коснуться организации этих собраний.

Внимательное наблюдение исторических фактов зас-
тавило меня прийти к тому заключению, что социальные
организмы столь же сложны, как и организмы всех живых
существ, и не в нашей власти вызывать в них глубокие
изменения. Природа действует иногда радикально, но ни-
когда – в том смысле, как мы это понимаем; вот почему
мания великих реформ бывает очень пагубна для народа,
как бы ни казались хороши эти реформы в теоретическом
отношении. Они могли бы принести пользу лишь в том
случае, если бы можно было мгновенно изменить душу
наций, но таким могуществом обладает лишь время. Уп-
равляют людьми идеи, чувства, нравы, то, что мы носим в
себе. Учреждения и законы являются лишь отражением
нашей души, выражением наших нужд; поэтому-то они и
не могут изменить душу народов, так как сами из нее про-
исходят.

Изучение социальных явлений не может идти отдель-
но от изучения народов, у которых они наблюдаются. В
философском отношении эти явления могут даже представ-
лять собой абсолютную ценность, но в практическом отно-
шении ценность их всегда относительная. Поэтому-то, изу-
чая какое-нибудь социальное явление, надо рассматривать
его последовательно с двух различных сторон. Таким обра-
зом, яснее выступает то положение, что весьма часто веле-
ние чистого разума находятся в прямом противоречии с
поучениями практического ума. Это наблюдается всюду,
даже там, где дело касается данных физики. С точки зре-
ния абсолютной истины, куб и круг представляют собой
неизменные геометрические фигуры, строго определяемые
известными формулами. Но для нашего глаза фигуры эти
могут принимать самые разнообразные формы. Так, перс-
пектива может превратить куб в пирамиду или квадрат,
круг – в эллипс или даже в прямую линию, и эти фиктив-
ные формы для нас гораздо важнее, нежели реальные, так
как мы видим только их, и фотография или живопись могут
воспроизводить только эти формы. Нереальное в некото-
рых случаях бывает даже правдивее реального. Представ-
лять предметы лишь в их точных геометрических формах
было бы искажением природы и сделало бы ее неузнавае-
мой. Представим себе такой мир, обитатели которого мог-
ли бы лишь фотографировать и срисовывать различные
предметы, не имея возможности к ним прикасаться; этим
обитателям было бы очень трудно составить себе верное
понятие об их форме. Впрочем, знание этой формы, дос-
тупное лишь небольшому числу ученых, не представило бы
для них особенного интереса.

Философ, изучающий социальные явления, должен
всегда помнить, что рядом с теоретическим значением они
имеют еще и практическую ценность, и с точки зрения
эволюции цивилизаций, эта последняя – единственная,
представляющая некоторое значение. Такая точка зрения
должна сделать его очень осторожным в тех выводах, ко-
торые, по-видимому, внушаются ему логикой. Но и другие
мотивы также заставляют его быть сдержанным в своих
заключениях. Сложность социальных фактов такова, что
их нельзя обнять все сразу и невозможно предвидеть ре-
зультаты их взаимного влияния. Кроме того, за видимыми
фактами весьма часто скрываются тысячи невидимых при-
чин. Социальные же явления являются следствием громад-
ной бессознательной работы, большей частью недоступной
нашему анализу. Эти видимые явления можно сравнить с
волнами, служащими на поверхности океана выражением
подземных сотрясений его дна, которые нам неизвестны.
Наблюдая большинство поступков толпы, мы видим, что
они чаще всего служат выражением ее замечательно низ-

кого умственного уровня. Но есть такие случаи, когда дей-
ствиями толпы руководят, по-видимому, таинственные силы,
называвшиеся в древности судьбой, природой, провидени-
ем и теперь именуемые голосом мертвых. Мы не можем не
признавать могущества этих сил, хотя совершенно не знаем
их сущности. Иногда кажется, что в недрах наций находят-
ся скрытые силы, руководящие их действиями. Что может
быть, например, более сложным, более логичным и удиви-
тельным, нежели язык народа?

Введение
ЭРА ТОЛПЫ

Эволюция современной эпохи. – Великие изменения цивилиза-
ции суть следствия перемен в мысли народов. – Современное ве-
рование в могущество толпы. – Оно преобразовывает традицион-
ную политику государств. – Как выступают низшие классы и
как проявляется их могущество. – Толпа может играть только
разрушительную роль. – Толпа заканчивает процесс распадения
устаревших цивилизаций. – Всеобщее незнание психологии тол-
пы. – Важность изучения толпы для законодателей и государ-
ственных людей.

Великие перевороты, предшествующие изменению ци-
вилизации, например, падение Римской империи и основа-
ние арабской, на первый взгляд определяются главным об-
разом политическими переменами, нашествием иноплеменни-
ков, падением династий. Но более внимательное изучение
этих событий указывает, что за этими кажущимися причи-
нами чаще всего скрывается глубокое изменение идей на-
родов. Истинно исторические перевороты – не те, кото-
рые поражают нас своим величием и силой. Единственные
важные перемены, из которых вытекает обновление циви-
лизаций, совершаются в идеях, понятиях и верованиях. Круп-
ные исторические события являются лишь видимыми след-
ствиями невидимых перемен в мысли людей. Перемены эти,
однако, случаются редко, потому что самое прочное в каж-
дой расе – это наследственные основы ее мыслей.

Современная эпоха представляет собой один из таких
критических моментов, когда человеческая мысль готовится
к изменению. В основе этого изменения лежат два главных
фактора. Первый – это разрушение религиозных, полити-
ческих и социальных верований, давших начало всем эле-
ментам нашей цивилизации; второй – это возникновение
новых условий существования и совершенно новых идей,
явившихся следствием современных открытий в области наук
и промышленности.

Идеи прошлого, хотя и на половину разрушенные, все
еще достаточно сильны; идеи же, которые должны их за-
менять, находятся пока еще в периоде своего образования
– вот почему современная эпоха есть время переходное и
анархическое.

Нелегко предсказать, что может выйти из такого пе-
риода, поневоле имеющего хаотический характер. Каковы
будут основные идеи, на которых воздвигнутся новые об-
щества, идущие нам на смену? Мы этого пока не знаем.
Но мы уже теперь можем видеть, что при своей организа-
ции им придется считаться с новой силой, последней пове-
лительницей современной эпохи – могуществом масс. Эта
сила возникла на развалинах многих идей, считавшихся
некогда истинными и теперь исчезнувших, многих сил, раз-
рушенных последовательно революциями, и, по-видимому,
готова поглотить и остальные. И в то время, как все наши
древние верования колеблются и исчезают, старинные столпы
общества рушатся друг за другом, могущество масс пред-
ставляет собой единственную силу, которой ничто не угро-
жает и значение которой все увеличивается. Наступающая
эпоха будет поистине эрой масс,

Не более столетия тому назад традиционная политика
государств и соперничество государей были главными фак-
торами событий. Мнение масс не принималось в расчет, да
большей частью оно и не существовало. В настоящее же
время политические традиции, личные склонности монар-
хов, их соперничество уже более не принимаются в расчет,
и, наоборот, голос толпы становится преобладающим. Массы
диктуют правительству его поведение, и именно к их желани-
ям оно и старается прислушаться. Не в совещаниях госуда-
рей, а в душе толпы подготавливаются теперь судьбы наций.

Вступление народных классов на арену политической
жизни, т.е. в действительности их постепенное превраще-
ние в руководящие классы, представляет одну из наиболее
выдающихся характерных черт нашей переходной эпохи.
Это вступление на самом деле вызвано вовсе не всеобщей
подачей голосов, которая долгое время не имела самостоя-
тельной, руководящей роли и легко подчинялась сторонним
влияниям. Прогрессивный рост могущества толпы совер-
шился прежде всего путем распространения известных идей,
которые медленно насаждались в умах, и затем – посред-
ством постепенного образования ассоциаций индивидов с
целью осуществления теоретических построений. Путем
ассоциации толпа выработала идеи (если не совсем спра-
ведливые, то, во всяком случае, вполне определенные) о
своих интересах и получила сознание своей силы. Толпа
составляет синдикаты, перед которыми капитулируют все вла-
сти, одна за другой, и организует биржи труда, стремящиеся
управлять условиями работы и заработной платы. Толпа по-
сылает в правительственные собрания своих представителей,
лишенных всякой инициативы и, чаще всего, служащих толь-
ко простым орудием тех комитетов, которые их избрали.

В настоящее время притязания толпы становятся все
более и более определенными. Ограничение рабочих часов,
экспроприация рудников, железных дорог, фабрик, земли,
равномерное распространение всех продуктов и т.д., и т.д.
– вот в чем заключаются требования толпы.

Мало склонные к теоретическим рассуждениям, мас-
сы зато очень склонны к действию. Благодаря своей тепе-
решней организации, толпа получила огромную силу. Дог-
маты, только что нарождающиеся, скоро получат силу ста-
рых догматов, т.е. ту тираническую верховную силу, кото-
рая не допускает никаких обсуждений. Божественное пра-
во масс должно заменить божественное право королей.

Писатели, пользующиеся симпатиями нашей современ-
ной буржуазии и лучше всего умеющие выразить ее не-
сколько узкие идеи, поверхностный скептицизм и подчас
чрезмерный эгоизм, теряются при виде новой силы, расту-
щей на их глазах, и чтобы как-нибудь побороть „беспоря-
док“, господствующий в умах, обращаются с отчаянными
воззваниями к нравственным силам церкви, которыми не-
когда они так пренебрегали. Они говорят нам о банкрот-
стве науки и, возвращаясь кающимися грешниками из Рима,
призывают нас к изучению истин откровения. Но все эти
новообращенные забывают, что уже слишком поздно! Если
бы даже в самом деле милость Божия коснулась их, все-
таки они не могли бы теперь иметь достаточной власти над
душами, мало интересующимися теми вопросами, которы-
ми так поглощены новоиспеченные святоши. Толпа не хочет
теперь тех богов, которых они сами не хотели знать еще так
недавно и ниспровержению которых сами способствовали. Нет
такой божественной или человеческой власти, которая могла
бы заставить реку течь обратно к своему источнику!

С наукой не произошло никакого банкротства, и она
не при чем ни в нынешней анархии умов, ни в образовании
новой силы, растущей посреди этой анархии. Наука обеща-
ла нам истину или, по крайней мере, знание тех отношений,
которые доступны нашему уму, но она никогда не обещала
нам ни мира, ни счастья. Совершенно равнодушная к на-
шим чувствам, наука не слышит наших жалоб. Мы должны
прилаживаться к ней, потому что ничто не может вернуть
нам тех иллюзий, которые она рассеяла.

Общие симптомы, заметные у всех наций, указывают
нам быстрый рост могущества масс и не допускают мысли,
что это могущество скоро перестанет расти. Что бы оно нам
ни принесло с собой, мы должны будем с ним примириться.
Всякие рассуждения и речи против этого могущества – пус-
тые слова. Конечно, возможно, что вступление на сцену тол-
пы знаменует собой одни из последних этапов цивилизации
Запада, полное возвращение к периодам смутного переходно-
го времени, всегда, по-видимому, предшествующего расцвету
каждого нового общества. Но как же помешать этому?

До сих пор самой определенной ролью масс было ве-
ликое разрушение устаревших цивилизаций. Роль эта су-
ществует не с нынешнего дня. История указывает нам, что
как только нравственные силы, на которых покоилась ци-
вилизация, теряют власть, дело окончательного разруше-
ния завершается бессознательной и грубой толпой, спра-
ведливо называемой варварами. Цивилизации создавались
и оберегались маленькой горстью интеллектуальной арис-
тократии, никогда – толпой. Сила толпы направлена лишь
к разрушению. Владычество толпы всегда указывает на
фазу варварства. Цивилизация предполагает существова-
ние определенных правил, дисциплину, переход от инстин-
ктивного к рациональному, предвидений будущего, более
высокую степень культуры, а это все условия, которых
толпа, предоставленная сама себе, никогда не могла осуще-
ствить. Благодаря своей исключительно разрушающей силе,
толпа действует, как микробы, ускоряющие разложение
ослабленного организма или трупа. Если здание какой-ни-
будь цивилизации подточено, то всегда толпа вызывает его
падение. Тогда-то обнаруживается ее главная роль, и на
время философия численности является, по-видимому, един-
ственной философией истории.

Будет ли так же и с нашей цивилизацией? Мы можем
этого бояться, но еще не можем этого знать. Что бы там ни
было, но мы должны покориться и пережить царство толпы.

Эту толпу, о которой начинают так много говорить,
мы знаем очень мало. Профессиональные психологи, жив-
шие вдали от нее, всегда ее игнорировали, а если занялись
ею в последнее время, то лишь с точки зрения ее преступ-
ности. Без сомнения, есть преступная толпа, но есть также
толпа добродетельная, героическая и много других. Пре-
ступления толпы составляют лишь частный случай ее пси-
хологии; нельзя узнать духовную организацию толпы, изу-
чая только ее преступления, так же как нельзя узнать ду-
ховную организацию какой-нибудь личности, изучая толь-
ко ее пороки. Впрочем, говоря по правде, все властители
мира, все основатели религий или государств, апостолы всех
верований, выдающиеся государственные люди и, в сфере
более скромной, простые вожди маленьких человеческих
общин всегда были бессознательными психологами, инстин-
ктивно понимающими душу толпы и часто – очень верно.
Именно благодаря этому пониманию, они и становились
властелинами толпы. Наполеон прекрасно постиг психоло-
гию масс той страны, в которой царствовал, но зачастую
выказывал полное непонимание психологии толпы других
народов и рас. Только потому что он не понимал этой
психологии, он и мог вести войну с Испанией и Россией,
нанесшую его могуществу удар, от которого оно погибло.

Знание психологии толпы составляет в настоящее вре-
мя последнее средство, имеющееся в руках государственно-
го человека, – не для того, чтобы управлять массами, так
как это уже невозможно, а для того, чтобы не давать им
слишком много воли над собой.

Только вникая глубже в психологию масс, можно по-
нять, до какой степени сильна над ними власть внушенных
идей. Толпами нельзя руководить посредством правил, ос-
нованных на чисто теоретической справедливости, а надо
отыскивать то, что может произвести на нее впечатление и
увлечь ее. Если, например, какой-нибудь законодатель
желает учредить новый налог, то должен ли он в таком
случае выбрать такой налог, который будет наиболее спра-
ведливым? Никоим образом! Самый несправедливый налог
может в практическом отношении оказаться самым лучшим
для масс. Если такой налог не бросается в глаза и кажется
наименее тяжелым, он всего легче будет принят массами.
Поэтому косвенный налог, как бы он ни был велик, не
вызовет протеста толпы, так как он не стесняет ее привы-
чек и не производит на нее впечатления, ибо взимается
ежедневно и уплачивается по мелочам при покупке предме-
тов потребления. Но попробуйте заменить этот налог про-
порциональным налогом на заработок или другие доходы и
потребуйте уплаты этого налога сразу, – вы вызовете еди-
нодушные протесты, хотя бы теоретически этот налог и
был бы в десять раз легче первого. Вместо незаметных
копеек, уплачиваемых ежедневно, тут получается сравнитель-
но высокая сумма, и в тот день, когда ее придется вносить,
она покажется чрезмерной и потому уже произведет внуши-
тельное впечатление. Если бы откладывать постепенно по гро-
шу, то, конечно, она нс показалась бы такой большой, но
подобный экономический прием указывал бы на предусмот-
рительность, к которой вообще толпа неспособна.

Указанный пример весьма прост, и справедливость его
бросается в глаза. Такой психолог, как Наполеон, конечно,
понимал это, но большинство законодателей, не знающих
души толпы, не заметят этой особенности. Опыт еще недо-
статочно убедил их в том, что нельзя руководить массами
посредством предписаний только одного разума.

Психология масс может иметь применение и во мно-
гих других случаях. Она бросает свет на множество исто-
рических и экономических фактов, которые без нее были
бы совершенно необъяснимы. Я буду иметь случай указать
здесь, что если самый замечательный из современных ис-
ториков, Тэн, так плохо понимал в некоторых случаях со-
бытия нашей великой революции, то это произошло лишь
потому что он никогда не думал изучать душу толпы. Он
взял для себя руководством при изучении этого сложного
периода описательный метод натуралистов; но ведь среди
явлений, которые приходится наблюдать натуралистам, мы
не находим нравственных сил, а между тем, эти силы и
составляют истинные пружины истории.

Итак, изучение психологии толпы представляется жела-
тельным с практической точки зрения, но если бы даже оно
представляло исключительно только теоретический интерес,
то и в таком случае заслуживало бы внимания. Распознать
– двигателей, управляющих действиями людей, не менее инте-
ресно, чем распознать какой-нибудь минерал или цветок.

Наше исследование души толпы не может быть ничем
иным как простым синтезом, кратким изложением Наших пре-
жних изысканий. Нельзя требовать от нашего очерка ничего
другого, кроме некоторых взглядов, наводящих на размышле-
ния. Другие углубят ту борозду, которую мы провели на по-
верхности до сих пор еще очень мало исследованной почвы.

Первый отдел
ДУША ТОЛПЫ

Глава первая
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА
ТОЛПЫ. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЗАКОН
ЕЕ ДУХОВНОГО ЕДИНСТВА

Что составляет толпу с психологической точки зрения? – Много-
численное скопление индивидов недостаточно для образования

то составляет толпу с психологической точки зрения? – Много-
численное скопление индивидов недостаточно для образования
толпы. – Специальный характер одухотворенной толпы. – Фик-
сирование идей и чувств у индивидов, составляющих такую тол-
пу, и исчезновение их собственной личности. – В толпе всегда
преобладает бессознательное. – Прекращение деятельности моз-
говых полушарий и преобладание спинного мозга. – Понижение
умственных способностей и полное изменение чувств. – Изменен-
ные чувства могут быть лучше или хуже тех, которые присущи
отдельным индивидам, составляющим вместе толпу. – Толпа так
же легко становится героичной, как и преступной.

Под словом „толпа“ подразумевается в обыкновенном
смысле собрание индивидов, какова бы ни была их нацио-
нальность, профессия или пол и каковы бы ни были слу-
чайности, вызвавшие это собрание. Но с психологической
точки зрения слово это получает уже совершенно другое
значение. При известных условиях – и притом только при
этих условиях – собрание людей имеет совершенно новые
черты, отличающиеся от тех, которые характеризуют от-
дельных индивидов, входящих в состав этого собрания.
Сознательная личность исчезает, причем чувства и идеи
всех отдельных единиц, образующих целое, именуемое тол-
пой, принимают одно и то же направление. Образуется
коллективная душа, имеющая, конечно, временный харак-
тер, но и очень определенные черты. Собрание в таких
случаях становится тем, что я назвал бы, за неимением
лучшего выражения, организованной толпой или толпой
одухотворенной, составляющей единое существо и подчи-
няющейся закону духовного единства толпы.

Без всякого сомнения, одного факта случайного на-
хождения вместе многих индивидов недостаточно для того,
чтобы они приобрели характер организованной толпы; для
этого нужно влияние некоторых возбудителей, природу
которых мы и постараемся определить.

Исчезновение сознательной личности и ориентирова-
ние чувств и мыслей в известном направлении – главные
черты, характеризующие толпу, вступившую на путь орга-
низации, – не требуют непременного и одновременного
присутствия нескольких индивидов в одном и том же мес-
те. Тысячи индивидов, отделенных друг от друга, могут в
известные моменты подпадать одновременно под влияние
некоторых сильных эмоций или какого-нибудь великого на-
ционального события и приобретать, таким образом, все
черты одухотворенной толпы. Стоит какой-нибудь случай-
ности свести этих индивидов вместе, чтобы все их действия
и поступки немедленно приобрели характер действий и по-
ступков толпы. В известные моменты даже шести человек
достаточно, чтобы образовать одухотворенную толпу, меж-
ду тем как в другое время сотня человек, случайно собрав-
шихся вместе, при отсутствии необходимых условий, не
образует подобной толпы. С другой стороны, целый народ
под действием известных влияний иногда становится тол-
пой, не представляя при этом собрания в собственном смысле
этого слова. Одухотворенная толпа после своего образова-
ния приобретает общие черты – временные, но совершен-
но определенные. К этим общим чертам присоединяются
частные, меняющиеся сообразно элементам, образующим
толпу и могущим в свою очередь изменить ее духовный
состав. Одухотворенная толпа может быть подвергнута известной
классификации. Мы увидим далее, что разнокали-
берная толпа, т.е. такая, которая состоит из разнородных
элементов, имеет много общих черт с однородной толпой,
т.е. такой, которая состоит из более или менее родственных
элементов (секты, касты и классы). Рядом с этими общими
чертами, однако, резко выступают особенности, которые
дают возможность различать оба рода толпы.

Прежде чем говорить о различных категориях толпы,
мы должны изучить ее общие черты и будем поступать,
как натуралист, начинающий с описания общих признаков,
существующих у всех индивидов одной семьи, и затем уже
переходящий к частностям, позволяющим различать виды
и роды этой семьи.

Не легко изобразить с точностью душу толпы, так как
ее организация меняется не только сообразно расе и соста-
ву собраний, но и соответственно природе и силе возбуди-
телей, которым подчиняются эти собрания. Впрочем, на
такие же затруднения мы наталкиваемся и приступая к пси-
хологическому изучению отдельного индивида. Только в
романах характер отдельных личностей не меняется в тече-
ние всей их жизни; в действительности же однообразие
среды создает лишь кажущееся однообразие характеров. В
другом месте я указал уже, что в каждой духовной органи-
зации заключаются такие задатки характера, которые тот-
час же заявляют о своем существовании, как только в ок-
ружающей среде произойдет внезапная перемена. Так, нап-
ример, среди наиболее суровых членов Конвента можно
было встретить совершенно безобидных буржуа, которые
при обыкновенных условиях, конечно, были бы простыми
мирными гражданами, занимая должности нотариусов или
судей. Когда гроза миновала, они вернулись к своему нор-
мальному состоянию мирных буржуа, и Наполеон именно
среди них нашел себе самых покорных слуг.

Не имея возможности изучить здесь все степени орга-
низации толпы, мы ограничимся преимущественно толпой,
уже совершенно организованной. Таким образом, из наше-
го изложения будет видно лишь то, чем может быть толпа,
но не то, чем она всегда бывает. Только в этой позднейшей
фазе организации толпы среди неизменных и преобладаю-
щих основных черт расы выделяются новые специальные
черты и происходит ориентирование чувств и мыслей со-
брания в одном и том же направлении, и только тогда
обнаруживает свою силу вышеназванный психологический
закон духовного единства толпы,

Некоторые психологические черты характера толпы
общи у нее с изолированными индивидами; другие же, на-
оборот, присущи только ей одной и встречаются только в
собраниях. Мы прежде всего рассмотрим именно эти спе-
циальные черты, для того чтобы лучше выяснить их важ-
ное значение.

Самый поразительный факт, наблюдающийся в оду-
хотворенной толпе, следующий: каковы бы ни были инди-
виды, составляющие ее, каков бы ни был их образ жизни,
занятия, их характер или ум, одного их превращения в
толпу достаточно для того, чтобы у них образовался род
коллективной души, заставляющей их чувствовать, думать
и действовать совершенно иначе, чем думал бы, действовал
и чувствовал каждый из них в отдельности. Существуют
такие идеи и чувства, которые возникают и превращаются
в действия лишь у индивидов, составляющих толпу. Оду-
хотворенная толпа представляет собой временный организм,
образовавшийся из разнородных элементов, на одно мгно-
вение соединившихся вместе, подобно тому, как соединя-
ются клетки, входящие в состав живого тела и образующие
посредством этого соединения новое существо, обладающее
свойствами, отличающимися от тех, которыми обладает каж-
дая клетка в отдельности.

Вопреки мнению, встречающемуся, к нашему удивле-
нию, у такого проницательного философа, как Герберт Спен-
сер, в агрегате, образующем толпу, нет ни суммы, ни сред-
него входящих в состав ее элементов, но существует ком-
бинация этих элементов и образование новых свойств, по-
добно тому, как это происходит в химии при сочетании
некоторых элементов, оснований и кислот, например, обра-
зующих новое тело, обладающее совершенно иными свой-
ствами, чем те, которыми обладают элементы, послужив-
шие для его образования.

Не трудно заметить, насколько изолированный инди-
вид отличается от индивида в толпе, но гораздо труднее
определить причины этой разницы. Для того, чтобы хоть
несколько разъяснить себе эти причины, мы должны вспом-
нить одно из положений современной психологии, а имен-
но то, что явления бессознательного играют выдающуюся
роль не только в органической жизни, но и в отправлениях
ума. Сознательная жизнь ума составляет лишь очень ма-
лую часть по сравнению с его бессознательной жизнью.
Самый тонкий аналитик, самый проницательный наблюда-
тель в состоянии подметить лишь очень небольшое число
бессознательных двигателей, которым он повинуется. Наши
сознательные поступки вытекают из субстрата бессозна-
тельного, создаваемого в особенности влияниями наслед-
ственности. В этом субстрате заключается бесчисленные
наследственные остатки, составляющие собственно душу
расы. Кроме открыто признаваемых нами причин, руково-
дящих нашими действиями, существуют еще тайные при-
чины, в которых мы не признаемся, но за этими тайными
причинами есть еще более тайные, потому что они неизве-
стны нам самим. Большинство наших ежедневных дей-
ствий вызывается скрытыми двигателями, ускользающими
от нашего наблюдения.

Элементы бессознательного, образующие душу расы,
именно и являются причиной сходства индивидов этой расы,
отличающихся друг от друга главным образом элементами
сознательного, – тем, что составляет плод воспитания или
же результат исключительной наследственности. Самые
несходные между собой по своему .уму люди могут обла-
дать одинаковыми страстями, инстинктами и чувствами; и
во всем, что касается чувства, религии, политики, морали,
привязанностей и антипатий и т.п., люди самые знамени-
тые только очень редко возвышаются над уровнем самых
обыкновенных индивидов. Между великим математиком и
его сапожником может существовать целая пропасть с точ-
ки зрения интеллектуальной жизни, но с точки зрения ха-
рактера между ними часто не замечается никакой разницы
или же очень небольшая.

Эти общие качества характера, управляемые бессоз-
нательным и существующие в почти одинаковой степени у
большинства нормальных индивидов расы, соединяются
вместе в толпе. В коллективной душе интеллектуальные
способности индивидов и, следовательно, их индивидуаль-
ность исчезают; разнородное утопает в однородном, и берут
верх бессознательные качества.

Такое именно соединение заурядных качеств в толпе
и объясняет нам, почему толпа никогда не может выпол-
нить действия, требующие возвышенного ума. Решения,
касающиеся общих интересов, принятые собранием даже
знаменитых людей в области разных специальностей, мало
все-таки отличаются от решений, принятых собранием глуп-
цов, так как и в том и в другом случае соединяются не
какие-нибудь выдающиеся качества, а только заурядные,
встречающиеся у всех. В толпе может происходить накоп-
ление только глупости, а не ума. „Весь мир“, как это часто
принято говорить, никак не может быть умнее Вольтера, а
наоборот, Вольте? умнее, нежели „весь мир“, если под этим
словом надо понимать толпу.

Если бы индивиды в толпе ограничивались только со-
единением заурядных качеств, которыми обладает каждый
из них в отдельности, то мы имели бы среднюю величину,
а никак не образование новых черт. Каким же образом
возникают эти новые черты? Вот этим то вопросом мы и
займемся теперь.

Появление этих новых специальных черт, характер-
ных для толпы и притом не встречающихся у отдельных
индивидов, входящих в ее состав, обусловливается различ-
ными причинами. Первая из них заключается в том, что
индивид в толпе приобретает, благодаря только численнос-
ти, сознание непреодолимой силы, и это сознание дозволя-
ет ему поддаваться таким инстинктам, которым он никогда
не дает волю, когда бывает один. В толпе же он менее
склонен обуздывать эти инстинкты, потому что толпа ано-
нимна и не несет на себе ответственности. Чувство ответ-
ственности, сдерживающее всегда отдельных индивидов,
совершенно исчезает в толпе.

Вторая причина – заразительность или зараза –
также способствует образованию в толпе специальных
свойств и определяет их направление. Зараза представляет
собой такое явление, которое легко указать, но не объяс-
нить; ее надо причислить к разряду гипнотических явлений,
к которым мы сейчас перейдем. В толпе всякое чувство,
всякое действие заразительно, и притом в такой степени,
что индивид очень легко приносит в жертву свои личные
интересы интересу коллективному. Подобное поведение,
однако, противоречит человеческой природе, и потому че-
ловек способен на него лишь тогда, когда он составляет
частицу толпы.

Третья причина, и притом самая главная, обусловли-
вающая появление у индивидов в толпе таких специальных
свойств, которые могут не встречаться у них в изолирован-
ном положении, – это восприимчивость к внушению; за-
раза, о которой мы только что говорили, служит лишь след-
ствием этой восприимчивости. Чтобы понять это явление,
следует припомнить некоторые новейшие открытия физио-
логии. Мы знаем теперь, что различными способами мож-
но привести индивида в такое состояние, когда у него исче-
зает сознательная личность, и он подчиняется всем внуше-
ниям лица, заставившего его прийти в это состояние, со-
вершая по его приказанию поступки, часто совершенно
противоречащие его личному характеру и привычкам. Наб-
людения же указывают, что индивид, пробыв несколько
времени среди действующей толпы, под влиянием ли токов,
исходящих от этой толпы, или каких-либо других причин
– неизвестно, приходит скоро в такое состояние, которое
очень напоминает состояние загипнотизированного субъек-
та. Такой субъект вследствие парализованности своей соз-
нательной мозговой жизни становится рабом бессознатель-
ной деятельности своего спинного мозга, которой гипноти-
зер управляет по своему произволу. Сознательная личность
у загипнотизированного совершенно исчезает, так же как
воля и рассудок, и все чувства и мысли направляются волей
гипнотизера.

Таково же приблизительно положение индивида, со-
ставляющего частицу одухотворенной толпы. Он уже не
сознает своих поступков, и у него, как у загипнотизирован-
ного, одни способности исчезают, другие же доходят до
крайней степени напряжения. Под влиянием внушения та-
кой субъект будет совершать известные действия с неудер-
жимой стремительностью; в толпе же эта неудержимая стре-
мительность проявляется с еще большей силой, так как
влияние внушения, одинакового для всех, увеличивается
путем взаимности. Люди, обладающие достаточно сильной
индивидуальностью, чтобы противиться внушению, в толпе
слишком малочисленны, и потому не в состоянии бороться
с течением. Самое большее, что они могут сделать, – это
отвлечь толпу посредством какого-нибудь нового внуше-
ния. Так, например, удачное слово, какой-нибудь образ,
вызванный кстати в воображении толпы, отвлекали ее иной
раз от самых кровожадных поступков.

Итак, исчезновение сознательной личности, преобла-
дание личности бессознательной, одинаковое направление
чувств и идей, определяемое внушением, и стремление пре-
вратить немедленно в действия внушенные идеи – вот
главные черты, характеризующие индивида в толпе. Он
уже перестает быть самим собой и становится автоматом, у
которого своей воли не существует.

Таким образом, становясь частицей организованной
толпы, человек спускается на несколько ступеней ниже по
лестнице цивилизации. В изолированном положении он, быть
может, был бы культурным человеком; в толпе – это
варвар, т.е. существо инстинктивное. У него обнаружива-
ется склонность к произволу, буйству, свирепости, но так-
же и к энтузиазму и героизму, свойственным первобытно-
му человеку, сходство с которым еще более усиливается
тем, что человек в толпе чрезвычайно легко подчиняется
словам и представлениям, не оказавшим бы на него в изо-
лированном положении никакого влияния, и совершает по-
ступки, явно противоречащие и его интересам, и его при-
вычкам. Индивид в толпе – это песчинка среди массы
других песчинок, вздымаемых и уносимых ветром. Благо-
даря именно этому свойству толпы, нам приходится иной
раз наблюдать, что присяжные выносят приговор, который
каждый из них в отдельности никогда бы не произнес; мы
видим, что парламентские собрания соглашаются на такие
мероприятия и законы, которые осудил бы каждый из чле-
нов этого собрания в отдельности. Члены Конвента, взя-
тые отдельно, были просвещенными буржуа, имевшими
мирные привычки. Но, соединившись в толпу, они уже без
всякого колебания принимали самые свирепые предложе-
ния и отсылали на гильотину людей, совершенно невин-
ных; в довершение они отказались от своей неприкосно-
венности, вопреки своим собственным интересам, и сами
себя наказывали.

Но не одними только поступками индивид в толпе
отличается от самого же себя в изолированном положении.
Прежде чем он потеряет всякую независимость, в его иде-
ях и чувствах должно произойти изменение, и притом на-
столько глубокое, что оно может превратить скупого в ра-
сточительного, скептика – в верующего, честного челове-
ка – в преступника, труса – в героя. Отречение от всех
своих привилегий, вотированное аристократией под влия-
нием энтузиазма в знаменитую ночь 4 августа 1789 года,
никогда не было бы принято ни одним из ее членов в
отдельности.

Из всего вышесказанного мы делаем вывод, что тол-
па в интеллектуальном отношении всегда стоит ниже изо-
лированного индивида, но с точки зрения чувств и поступ-
ков, вызываемых этими чувствами, она может быть лучше
или хуже его, смотря по обстоятельствам. Все зависит от
того, какому внушению повинуется толпа. Именно это об-
стоятельство упускали совершенно из виду все писатели,
изучавшие толпу лишь с точки зрения ее преступности.
Толпа часто бывает преступна – это правда, но часто
также она бывает героична. Толпа пойдет на смерть ради
торжества какого-нибудь верования или идеи; в толпе можно
пробудить энтузиазм и заставить ее, ради славы и чести,
идти без хлеба и оружия, как во времена крестовых похо-
дов, освобождать Гроб Господен из рук неверных, или же,
как в 93-м году, защищать родную землю. Это героизм,
несколько бессознательный, конечно, но именно при его-
то помощи и делается история. Если бы на счет народам
ставились только одни великие дела, хладнокровно обду-
манные, то в мировых списках их значилось бы весьма
немного.

Глава вторая
ЧУВСТВА И НРАВСТВЕННОСТЬ

ТОЛПЫ
 1. Импульсивность, изменчивость и раздражительность тол-
пы. – Импульсы, которым повинуется толпа, достаточно силь-
ны, чтобы уничтожить личные интересы. – Толпа никогда не
поступает преднамеренно.

 2. Податливость внушениям и легковерие толпы. – Исчезно-
вение различия между ученым и глупцом в толпе. – Невозмож-
ность верить показаниям толпы. – Единогласность показаний мно-
гочисленных свидетелей менее всего годится для подтверждения
какого-нибудь факта. – Малоценность исторических сочинений.
 3. Преувеличение и односторонность чувств толпы.
 4. Нетерпимость, авторитетность и консерватизм толпы.
– Временное проявление революционных инстинктов в толпе не
мешает ей быть глубоко консервативной.
 5. Нравственность толпы. – Толпа редко руководствуется
личными интересами, тогда как именно личный интерес чаще
всего служит исключительным двигателем поступков отдельных
индивидов. – Морализирующая роль толпы.

Указав в общих чертах на главные свойства толпы, мы
перейдем теперь к подробному рассмотрению этих свойств.

В числе специальных свойств, характеризующих тол-
пу, мы встречаем, например, такие: импульсивность, раз-
дражительность, неспособность обдумывать, отсутствие
рассуждения и критики, преувеличенную чувствительность
и т.п., которые наблюдаются у существ, принадлежащих к
низшим формам эволюции, как то: у женщин, дикарей и
детей. На эту аналогию, однако, я указываю лишь мимохо-
дом, так как мне пришлось бы нарушить рамки этой рабо-
ты, если бы я захотел ее доказывать. Впрочем, это было
бы бесполезно для людей, знакомых с психологией перво-
бытного человека, тогда как для тех, кто не знаком с нею,
такие доказательства все равно были бы недостаточно убе-
дительны.

Теперь я перехожу к последовательному рассмотре-
нию различных свойств, наблюдаемых в толпе в большин-
стве случаев.

1. ИМПУЛЬСИВНОСТЬ, ИЗМЕНЧИВОСТЬ
И РАЗДРАЖИТЕЛЬНОСТЬ ТОЛПЫ

Изучая основные свойства толпы, мы указали, что
она почти исключительно управляется бессознательным. Ее
действия гораздо более подчиняются влиянию спинного,
нежели головного мозга, и в этом отношении они прибли-
жается к совершенно первобытным существам. Совершен-
ные толпою поступки могут быть превосходны сами по себе,
но так как ум не руководит ими, то индивид в толпе дей-
ствует сообразно случайностям. Толпа служит игралищем
всех внешних возбуждении и отражает все их перемены;
она, следовательно, рабски покоряется импульсам, которые
получает. Отдельный индивид может подвергаться тем же
возбуждениям, какие действуют на него в толпе, но, изоли-
рованный от толпы, он уже подчиняется рассудку и проти-
востоит влиянию этих возбуждений. Физиологически это
можно выразить следующим образом: изолированный ин-
дивид обладает способностью подавлять свои рефлексы,
тогда как толпа этой способности не имеет.

Различные импульсы, которым повинуется толпа, мо-
гут быть, смотря по характеру возбуждении, великодуш-
ными или свирепыми, героическими или трусливыми, но
они всегда настолько сильны, что никакой личный интерес,
даже чувство самосохранения, не в состоянии их подавить.
Так как возбудители, действующие на толпу, весьма раз-
нообразны и толпа всегда им повинуется, то отсюда выте-
кает ее чрезвычайная изменчивость. Вот почему мы видим,
что толпа может внезапно перейти от самой кровожадной
жестокости к великодушию и выказать даже при случае
самый абсолютный героизм. Толпа легко становится палачом,
но так же легко она идет и на мученичество. Из ее
недр лились те потоки крови, которые нужны были для
того, чтобы восторжествовала какая-нибудь вера. Незачем
обращаться к героическому веку для того, чтобы увидеть,
на что способна толпа именно с этой точки зрения. Толпа
никогда не дорожит своей жизнью во время возмущения, и
еще очень недавно один генерал (Буланже?), внезапно
сделавшийся популярным, легко мог бы найти сотни тысяч
человек, готовых умереть за его дело, если бы он только
того потребовал.

В толпе нет предумышленности; она может последо-
вательно пройти всю школу противоречивых чувствований,
но всегда будет находиться под влиянием возбуждений
минуты. Толпа похожа на листья, поднимаемые ураганом и
разносимые в разные стороны, а затем падающие на зем-
лю. Говоря далее о некоторых видах революционной тол-
пы, мы укажем несколько примеров изменчивости ее чувств.

Из-за этой изменчивости толпой очень трудно руко-
водить, особенно если часть общественной власти находит-
ся в ее руках. Если бы нужды обыденной жизни не пред-
ставляли собой род невидимого регулятора вещей, то наро-
додержавие не могло бы долго просуществовать. Но хотя
все желания толпы всегда бывают очень страстными, они
все же продолжаются не долго, и толпа так же мало спо-
собна проявить настойчивую волю, как и рассудительность.

Толпа не только импульсивна и изменчива; как и ди-
карь, она не допускает, чтобы что-нибудь становилось между
ее желанием и реализацией этого желания. Толпа тем ме-нее способна допустить это, что численность создает в ней
чувство непреодолимого могущества. Для индивида в толпе
понятия о невозможности не существует. Изолированный
индивид сознает, что он не может один поджечь дворец,
разграбить магазин, а если даже он почувствует влечение
сделать это, то легко устоит против него. В толпе же у него
является сознание могущества, доставляемого ему числен-
ностью, и достаточно лишь внушить ему идеи убийства и
грабежа, чтобы он тотчас же поддался искушению. Всякое
неожиданное препятствие будет уничтожено толпой со свой-
ственной . ей стремительностью, и если бы человеческий
организм допускал неослабевающее состояние ярости, то
можно было бы сказать, что нормальное состояние толпы,
наткнувшейся на препятствие, – это ярость.

В раздражительности толпы, в ее импульсивности и
изменчивости, так же как и во всех народных чувствах,
которые мы будем рассматривать далее, всегда проявляют-
ся основные черты расы, образующие неизменную почву,
на которой развиваются все наши чувства. Всякая толпа
всегда раздражительна и импульсивна – это вне сомне-
ния. Но степень этой раздражительности и импульсивнос-
ти бывает различна. Так, например, разница в этом отно-
шении между латинской и англосаксонской толпой порази-
тельна, и даже в новейшей истории есть факты, указываю-
щие на это. Достаточно было, например, опубликования
двадцать пять лет тому назад простой телеграммы, сооб-
щающей о предполагаемом оскорблении посланника, для
того, чтобы произошел взрыв ярости, немедленным резуль-
татом которого явилась ужасная война. Несколько лет спу-
стя телеграфное извещение о незначительной неудаче в
Лангсоне опять вызвало новый взрыв, который повлек за
собой низвержение правительства. В то же время гораздо
более значительная неудача английской экспедиции в Хар-
туме вызвала в Англии лишь весьма слабое волнение, и
никакое министерство от этого не пострадало. Толпа все-
гда обнаруживает черты женского характера, и всего резче
эти черты выражаются в латинской толпе. Кто опирается
на нее, тот может взобраться очень высоко и очень быстро,
но постоянно будет прикасаться к Тарпейской скале и все-
гда должен ожидать, что в один прекрасный день он будет
свергнут с этой скалы.

2. ПОДАТЛИВОСТЬ ВНУШЕНИЮ И
ЛЕГКОВЕРИЕ ТОЛПЫ

Мы уже говорили, описывая толпу, что одним из ее
общих свойств является необыкновенная податливость вну-
шению. Мы указывали, что во всякой человеческой агло-
мерации внушение становится заразительным, и этим объяс-
няется быстрое ориентирование чувств в известном направлении.
Как бы ни была нейтральна толпа, она все-таки
находится чаще всего в состоянии выжидательного внима-
ния, которое облегчает всякое внушение. Первое формули-
рованное внушение тотчас же передастся вследствие зара-
зительности всем умам, и немедленно возникает соответ-
ствующее настроение. Как у всех существ, находящихся
под влиянием внушения, идея, овладевшая умом, стремится
выразиться в действии. Толпа так же легко совершит под-
жог дворца, как и какой-нибудь высший акт самоотверже-
ния; все будет зависеть от природы возбудителя, а нс от
тех отношений, которые у изолированного индивида суще-
ствуют между внушенным актом и суммой рассудочности,
противодействующей его выполнению.

Блуждая всегда на границе бессознательного, легко
подчиняясь всяким внушениям и обладая буйными чувства-
ми, свойственными тем существам, которые нс могут под-
чиняться влиянию рассудка, толпа, лишенная всяких кри-
тических способностей, должна быть чрезвычайно легко-
верна. Невероятное для ее не существует, и это надо по-
мнить, так как этим объясняется та необычная легкость, с
которой создаются и распространяются легенды и самые
неправдоподобные рассказы.

Люди, находившиеся в Париже во время осады, видели
множество примеров такого легковерия толпы. Зажженная свеча
в верхнем этаже принималась тотчас же за сигнал неприятелю,
хотя довольно было бы минуты размышления, чтобы убедиться в
нелепости этого предположения, так как, конечно, неприятель не
мог различить пламя свечи на расстоянии нескольких миль.

Образование легенд, легко распространяющихся в тол-
пе, обусловливается не одним только ее легковерием, а так-
же и теми искажениями, которые претерпевают события в
воображении людей, собравшихся толпой. В глазах толпы
самое простое событие быстро принимает совсем другие
размеры. Толпа мыслит образами, и вызванный в ее вооб-
ражении образ в свою очередь вызывает другие, не имею-
щие никакой логической связи с первым. Мы легко поймем
это состояние, если вспомним, какое странное сцепление
мыслей порождает у нас иногда воспоминание о каком-
нибудь факте. Рассудок указывает нам на те несообразно-
сти, которые заключаются в этих образах, но толпа их не
видит и примешивает к действительному событию то, что
создано ее искажающим воображением. Толпа совсем не
отделяет субъективное от объективного; она считает реаль-
ными образы, вызванные в ее уме и зачастую имеющие
лишь очень отдаленную связь с наблюдаемым ею фактом.

Казалось бы, что искажения, которые претерпевает
какое-нибудь событие в глазах толпы, должны иметь весь-
ма разнообразный характер, потому что индивиды, состав-
ляющие толпу, обладают весьма различными темперамен-
тами. Но ничуть не бывало. Под влиянием заразы эти
искажения имеют всегда одинаковый характер для всех
индивидов. Первое искажение, созданное воображением
одного из индивидов собрания, служит ядром заразитель-
ного внушения. Прежде чем изображение св. Георгия было
замечено всеми на стенах Иерусалима и на всех окнах, его
увидел сначала только один из присутствующих, и путем
внушения и заразы чудо, указанное им, было тотчас же
принято на веру всеми остальными.

Таков всегда механизм всех коллективных галлюцина-
ций, о которых часто говорится в истории и достоверность
которых подтверждается тысячами человек. Было бы лиш-
нее, ввиду опровержения вышесказанного, указывать на
умственные качества индивидов, входящих в состав толпы.
Эти качества не имеют значения; невежда и ученый, раз
уж они участвуют в толпе, одинаково лишаются способно-
сти к наблюдению. Положение это может, пожалуй, пока-
заться парадоксальным, но чтобы доказать его, нам при-
шлось бы цитировать такое множество исторических фак-
тов, что на это понадобились бы целые тома. Не желая,
однако, оставлять читателя под впечатлением бездоказа-
тельных утверждений, я приведу несколько примеров, взя-
тых случайно среди той массы фактов, которую мне при-
шлось бы цитировать.

Наиболее типичный случай такой коллективной гал-
люцинации – причем толпа состояла из индивидов всяко-
го рода, как самых невежественных, так и самых образо-
ванных, – рассказан лейтенантом Жюльеном Феликсом в
его книге о морских течениях и был напечатан некогда в
„Revue Scientifique“. Фрегат „La Ве11е Роule“ крейсировал
в море, разыскивая корвет „Веrcеаu“ с которым он был
разъединен сильной бурей. Дело было днем и солнце све-
тило ярко. Вдруг часовой увидал покинутое судно. Экипаж
направил свои взоры на указанный пункт, и все, офицеры
и матросы, ясно заметили плот, нагруженный людьми, при-
крепленный буксиром к лодкам, на которых виднелись сиг-
наль>! бедствия. Все это было, однако, ничем иным, как
коллективной галлюцинацией. Адмирал Дефоссе тотчас же
отправил лодки на помощь погибающим. Приближаясь к
месту катастрофы, офицеры и матросы ясно видели кучи
людей, волнующихся, протягивающих руки, и слышали глухой
и смешанный шум большого количества голосов. Когда же
наконец лодки подошли к этому месту, то оказалось, что
там ничего не было, кроме нескольких ветвей с листьями,
унесенных волнами с соседнего берега. Такие явные дока-
зательства, конечно, заставили галлюцинацию исчезнуть.

На этом примере мы можем ясно проследить меха-
низм образования коллективной галлюцинации. С одной
стороны мы имеем толпу в состоянии выжидательного вни-
мания, с другой – внушение, сделанное часовым, увидев-
шим покинутое судно в море; это внушение уже путем
заразы распространилось на всех присутствовавших, как
офицеров, так и матросов.

Не обязательно толпа должна быть многочисленна,
чтобы способность видеть правильно то, что происходит
перед нею, была бы в ней уничтожена, и чтобы место
реальных фактов заступили галлюцинации, не имеющие с
ними никакой связи. Как только несколько индивидов со-
берутся вместе, то они уже составляют толпу, даже в та-
ком случае, если они – выдающиеся ученые. Иногда они
все-таки приобретают все свойства толпы по отношению
ко всему, что выходит за пределы их специальности. Спо-
собность наблюдения и критики, существующие у каждого
из этих ученых в отдельности, тотчас же исчезают в толпе.
Остроумный психолог Даве представил нам очень любо-
пытный пример такого состояния, описанный в „Annales
des Sciences psychiques“. Созвав выдающихся наблюдате-
лей, в числе которых находился один из первых ученых
Англии, Уоллес, Даве представил перед ними (предвари-
тельно предложив им исследовать все предметы, находя-
щиеся в комнате, и положить всюду печати) все класси-
ческие феномены спиритов, как то: материализацию духов,
писание на доске и т.д. Получив затем от них письменное
подтверждение виденного, в котором заявлялось, что вы-
шеназванные феномены не могут быть произведены иначе,
как при посредстве сверхъестественных сил, Даве сознал-
ся, что эти явления были результатом весьма простого об-
мана. „Самое изумительное в опытах Даве, – говорит
автор рассказа, – это не столько сами фокусы, весьма,
впрочем, диковинные, сколько замечательная несостоятель-
ность показаний, данных свидетелями, не посвященными в
его цели. Из этого следует, что положительные рассказы
многочисленных свидетелей могут быть совершенно невер-
ными, так как в данном случае, например, если признать
верными эти показания, то пришлось бы согласиться, что
описанные явления нельзя объяснить никаким обманом.
Однако методы, употребленные Даве, были так просты,
что надо удивляться его смелости пользоваться ими. Но он
имел такую власть над умами толпы, что мог уверить и в
том, что она видит то, чего нет на самом деле“. И в этом
случае опять-таки мы видим проявление власти гипнотизе-
ра над загипнотизированным, и если этой власти подчиня-
ются высшие умы, недоверие которых предварительно воз-
буждено, то как же легко должна ей подчиняться обыкно-
венная толпа!

Таких примеров множество. В то время как я пишу
эти строки, все газеты переполнены рассказами о двух
маленьких утопленницах, вытащенных из Сены. По край-
ней мере около дюжины свидетелей признали личность этих
детей самым категорическим образом. Все их показания
были так согласны, что в уме следователя не могло воз-
никнуть никакого сомнения, и он написал уже свидетель-
ство о смерти. Но в тот момент, когда хотели хоронить
утопленниц, обнаружилось, что предполагаемые жертвы
живы и только чуть-чуть похожи на утонувших. Как во
всех предыдущих примерах, и тут довольно было уверений
первого свидетеля, поддавшегося иллюзии, чтобы немед-
ленно образовалось внушение, повлиявшее уже и на всех
прочих свидетелей.

Во всех таких случаях источником внушения всегда
является иллюзия, вызванная у одного какого-нибудь ин-
дивида более или менее смутными воспоминаниями. Эта
первоначальная иллюзия путем утверждения становится
источником заразы. Для впечатлительного человека доста-
точно бывает случайного незначительного сходства, какой-
нибудь подробности, напоминающей другое лицо, чтобы
ему показалось, что это именно и есть то самое лицо. Выз-
ванное представление становится, таким образом, ядром
для дальнейшей кристаллизации, заполняющей всю область
разума и парализующей всякие критические способности.
Этим объясняется, например, такой удивительный факт,
как ошибка матери, признавшей в чужом своего собствен-
ного ребенка, как это было в том случае, о котором теперь
напомнили газеты. В этом случае можно проследить такой
же механизм внушения, какой был уже описан мною.

„Ребенок узнал в мертвом своего товарища, но это
было ошибка, вызвавшая тотчас же целый ряд подобных
же ошибок, причем произошла следующая удивительная
вещь: одна женщина, увидев труп ребенка, воскликнула:

„Ах, Боже мой, это мой ребенок! “ Посмотрев ближе, она
заметила шрам на лбу и сказала: „Да, это мой бедный
сынок, пропавший в июле. У меня его похитили и убили!“

Женщина эта была привратницей в улице дю-Фур и
называлась Шаводрэ. Пригласили ее зятя, который без
всякого колебания объявил: „Вот маленький Филибер“.
Несколько обитателей этой улицы также признали в мерт-
вом ребенке Филибера Шаводрэ, и даже его собственный
учитель, заметив медаль, признал в мертвеце своего пре-
жнего ученика.

И что же? Соседи, зять, школьный учитель и мать –
все ошиблись! Шесть недель спустя личность ребенка была
окончательно установлена: оказалось, что это был ребенок
из Бордо, там убитый и привезенный дилижансом в Па-
риж („Ес1аir“, 21 апреля 1895 г.).

Такие ошибочные распознавания, как это уже замече-
но, чаще всего делаются женщинами и детьми, т.е. наибо-
лее впечатлительными субъектами, и указывают нам в то
же время, какое значение для правосудия могут иметь по-
добные свидетельства. Что касается детей например, то их
показания никогда бы не следовало принимать во внима-
ние. Судьи любят повторять, что в детском возрасте не
лгут, но если бы они сколько-нибудь знали психологию, то
им было бы известно, что, наоборот, в этом возрасте все-
гда и лгут. Ложь эта, без сомнения, невинная, но это все-
таки ложь. Лучше было бы жребием решать судьбу како-
го-нибудь подсудимого, нежели произносить приговор, как
это много раз бывало, на основании показаний ребенка!

Возвращаясь к наблюдениям, производимым толпой,
скажем, что эти коллективные наблюдения – самые оши-
бочные из всех и чаще всего представляют не что иное, как
иллюзию одного индивида, распространившуюся путем за-
разы и вызвавшую внушение. Можно было бы до беско-
нечности умножить число таких фактов, указывающих, с
каким недоверием надо относиться к показаниям толпы. ,
Тысячи людей, например, присутствовали при знаменитой
кавалерийской атаке во время Седанской битвы, между тем,
невозможно, ввиду самых противоречивых показаний оче-
видцев, узнать, кто командовал этой атакой. Английский
генерал Уолслей доказывает в своем новом сочинении, что
до сих пор относительно важнейших факторов битвы при
Ватерлоо существуют самые ошибочные представления,
несмотря на то, что эти факты подтверждаются сотнями
свидетелей.

Можем ли мы знать относительно какого бы то ни было
сражения, как оно в действительности происходило? Я сильно в
этом сомневаюсь. Мы знаем, кто были побежденные и победите-
ли, и далее этого наши знания, вероятно, не идут. То, что Д’Ар-
кур, участник и свидетель, рассказывает о Сольферинской битве,
может быть применено ко всяким сражениям: „Генералы, получа-
ющие сведения конечно от сотни свидетелей, составляют свои
официальные доклады; офицеры, которым поручено передавать
приказы, изменяют эти документы и составляют окончательный
проект отчета; начальник главного штаба опровергает его и со-
ставляет сызнова. Тогда уже его несут к маршалу, который вос-
клицает: „Вы решительно ошибаетесь!“ и составляет новую ре-
дакцию. От первоначального доклада уже не остается ничего“.
Д’Аркур рассказывает этот факт, как доказательство невозмож-
ности установить истину даже относительно события, наиболее
поразительного и наиболее известного.

Подобного рода факты достаточно указывают, какое
значение имеют показания толпы. Согласно логике, едино-
гласное показание многочисленных свидетелей следовало
бы, по-видимому, причислить к разряду самых прочных
доказательств какого-нибудь факта. Но то, что нам извес-
тно из психологии толпы, показывает, что именно в этом
отношении трактаты логики следовало бы совершенно пе-
ределать. Самые сомнительные события – это именно те,
которые наблюдались наибольшим числом людей. Говорить,
что какой-нибудь факт единовременно подтверждается ты-
сячами свидетелей, – это значит сказать, в большинстве
случаев, что действительный факт совершенно не похож на
существующие о нем рассказы.

Из всего вышесказанного явственно следует, что к
историческим сочинениям надо относиться как к произве-
дениям чистой фантазии, фантастическим рассказам о фак-
тах, наблюдавшихся плохо и сопровождаемых объяснения-
ми, сделанными позднее. Месить известку – дело гораздо
более полезное, чем писать такие книги. Если бы прошед-
шее не завещало нам своих литературных и художествен-
ных произведений и памятников, то мы бы не знали исти-
ны о прошлом. Разве мы знаем хоть одно слово правды о
жизни великих людей, игравших выдающуюся роль в истории
человечества, например, о Геркулесе, Будде и Магомете? По
всей вероятности, нет! В сущности, впрочем, действительная
жизнь их для нас имеет мало значения; нам интересно знать
этих великих людей только такими, какими их создала народ-
ная легенда. Именно такие легендарные, а вовсе не действи-
тельные герои и оказывали влияние на душу толпы.

К несчастью, легенды, даже когда они записаны, все-
таки не имеют сами по себе никакой устойчивости. Вообра-
жение толпы постоянно меняет их сообразно времени и
особенно сообразно расам. Как далек, например, крово-
жадный библейский Иегова от Бога любви, которому по-
клонялась св.Тереза; и Будда, обожаемый в Китае, не имеет
ничего общего с Буддой, которому поклоняются в Индии!

Не нужно даже, чтобы прошли столетия после смерти
героев, для того, чтобы воображение толпы совершенно
видоизменило их легенду. Превращение легенды соверша-
ется иногда в несколько лет. Мы видели, как менялась
несколько раз, менее чем в пятьдесят лет, легенда об одном
из величайших героев истории. При Бурбонах Наполеон
изображался каким-то идиллическим филантропом и либе-
ралом, другом униженных, воспоминание о котором, по
словам поэтов, должно жить долго под кровлей хижин.
Тридцать лет спустя добродушный герой превратился в
кровожадного деспота, который, завладев властью и сво-
бодой, погубил три миллиона человек, единственно только
для удовлетворения своего тщеславия. Теперь мы присут-
ствуем при новом превращении этой легенды. Когда прой-
дет еще несколько десятков столетий, то ученые будущего,
ввиду таких противоречивых повествований о герое, быть
может, подвергнут сомнению и самое его существование,
подобно тому, как они сомневаются иногда в существовал
нии Будды, и, пожалуй, будут видеть в этих сказаниях о
герое какой-нибудь солнечный миф или же дальнейшее
развитие легенды о Геркулесе. Но эти эти ученые, вероят-
но, легко примирятся с такими сомнениями, так как лучше
нас посвященные в психологию толпы, они будут, конечно,
знать, что история может увековечивать только мифы.

3. ПРЕУВЕЛИЧЕНИЕ И ОДНОСТОРОННОСТЬ
ЧУВСТВ ТОЛПЫ

Каковы бы ни были чувства толпы, хорошие или дур-
ные, характерными их чертами являются односторонность
и преувеличение. В этом отношении, как и во многих дру-
гих, индивид в толпе приближается к примитивным суще-
ствам. Не замечая оттенков, он воспринимает все впечат-
ления гуртом и не знает никаких переходов. В толпе пре-
увеличение чувства обусловливается еще и тем, что это самое
чувство, распространяясь очень быстро посредством внуше-
ния и заразы, вызывает всеобщее одобрение, которое и со-
действует в значительной степени увеличению его силы.

Односторонность и преувеличение чувств толпы ведут
к тому, что она не ведает ни сомнений, ни колебаний. Как
женщина, толпа всегда впадает в крайности. Высказанное
подозрение тотчас превращается в неоспоримую очевид-
ность. Чувство антипатии и неодобрения, едва зарождаю-
щееся в отдельном индивиде, в толпе тотчас же превраща-
ется у него в самую свирепую ненависть.

Сила чувств толпы еще более увеличивается отсут-
ствием ответственности, особенно в толпе разнокалибер-
ной. Уверенность в безнаказанности, тем более сильная,
чем многочисленнее толпа, и сознание значительного, хотя
и временного, могущества, доставляемого численностью, дает
возможность скопищам людей проявлять такие чувства и
совершать такие действия, которые невозможны для от-
дельного человека. В толпе дурак, невежда и завистник
освобождаются от сознания своего ничтожества и бесси-
лия, заменяющегося у них сознанием грубой силы, прехо-
дящей, но безмерной. К несчастью, преувеличение чаще
обнаруживается в дурных чувствах толпы, атавистическом
остатке инстинктов первобытного человека, которые по-
давляются у изолированного и ответственного индивида
боязнью наказания. Это и является причиной легкости, с
которой толпа совершает самые худшие насилия.

Из этого не следует, однако, что толпа неспособна к
героизму, самоотвержению и очень высоким добродетелям.
Она даже более способна к ним, нежели изолированный
индивид. Мы скоро вернемся к этому предмету, изучая
нравственность толпы.

Обладая преувеличенными чувствами, толпа способна
подчиняться влиянию только таких же преувеличенных
чувств. Оратор, желающий увлечь ее, должен злоупотреб-
лять сильными выражениями. Преувеличивать, утверждать,
повторять и никогда не пробовать доказывать что-нибудь
рассуждениями – вот способы аргументации, хорошо из-
вестные всем ораторам публичных собраний. Толпа желает
видеть и в своих героях такое же преувеличение чувств; их
кажущиеся качества и добродетели всегда должны быть
увеличены в размерах. Справедливо замечено, что в театре
толпа требует от героя пьесы таких качеств, мужества, нрав-
ственности и добродетели, ‘какие никогда не практикуются
в жизни. Совершенно верно указывалось при этом, что в
театре существуют специальные оптические условия, но,
тем не менее, правила театральной оптики чаще всего не
имеют ничего общего со здравым смыслом и логикой. Ис-
кусство говорить толпе, без сомнения, принадлежит к ис-
кусствам низшего разряда, но, тем не менее, требует спе-
циальных способностей. Часто совсем невозможно объяс-
нить себе при чтении успех некоторых театральных пьес.

Директора театров, когда им приносят такую пьесу,
зачастую сами бывают неуверены в ее успехе, так как для
того, чтобы судить о ней, они должны были бы превра-
титься в толпу. И здесь, если бы нам можно было войти в
подробности, мы указали бы выдающееся влияние расы.
Театральная пьеса, вызывающая восторги толпы в одной
стране, часто не имеет никакого успеха в другой, или же
только условный успех, потому что она не действует на те
пружины, которые двигают ее новой публикой.

Этим объясняется то, что иногда пьесы, отвергнутые всеми
директорами театров и случайно сыгранные на какой-нибудь сце-
не, имеют поразительный успех. Так, например, пьеса Коппе „Рour
1а соuronneе“, отвергавшаяся в течение десяти лет всеми театрами,
имела недавно огромный успех; такой же успех выпал на долю
„Маrrainе dе Сharlеу“, отвергнутой во всех театрах и в конце
концов поставленной за счет одного биржевого маклера, после
чего она выдержала 200 представлений во Франции и более ты-
сячи – в Англии. Если бы не эта невозможность мысленно
превратиться в толпу, то такие грубые ошибки со стороны дирек-
торов театров, лиц компетентных в этом отношении и наиболее
заинтересованных в этом деле, просто были бы необъяснимы. Я
не могу подробнее разобрать здесь этот вопрос, который заслу-
живал бы, чтобы им занялся какой-нибудь знаток театра и в то
же время тонкий психолог вроде Сарсэ.

Мне нечего прибавлять, что преувеличение выражает-
ся только в чувствах, а не в умственных способностях тол-
пы. Я уже указывал раньше, что одного факта участия в
толпе достаточно для немедленного и значительного пони-
жения интеллектуального уровня. Ученый юрист Тард так-
же констатировал это в своих исследованиях преступлений
толпы. Только в области чувств толпа может подняться
очень высоко или спуститься очень низко.

4. НЕТЕРПИМОСТЬ, АВТОРИТЕТНОСТЬ И
КОНСЕРВАТИЗМ ТОЛПЫ

Толпе знакомы только простые и крайние чувства;
всякое мнение, идею или верование, внушенные ей, толпа
принимает или отвергает целиком и относится к ним или
как к абсолютным истинам, или же как к столь же абсо-
лютным заблуждениям. Так всегда бывает с верованиями,
которые установились путем внушения, а не путем рассуж-
дения. Каждому известно, насколько сильна религиозная
нетерпимость и какую деспотическую власть имеют рели-
гиозные верования над душами.

Не испытывая никаких сомнений относительно того,
что есть истина и что – заблуждение, толпа выражает
такую же авторитетность в своих суждениях, как и нетер-
пимость. Индивид может перенести противоречие и оспа-
ривание, толпа же никогда их не переносит. В публичных
собраниях малейшее прекословие со стороны какого-нибудь
оратора немедленно вызывает яростные крики и бурные
ругательства в толпе, за которыми следуют действия и из-
гнание оратора, если он будет настаивать на своем. Если
бы не мешающее присутствие агентов власти, то жизнь
спорщика весьма часто подвергалась бы опасности.

Нетерпимость и авторитетность суждений общи для
всех категорий толпы, но выражаются все-таки в различ-
ных степенях. Тут также выступают основные свойства расы,
подавляющие все чувства и мысли людей. В латинской тол-
пе нетерпимость и авторитетность преимущественно разви-
ты в высокой степени, и притом настолько, что они совер-
шенно уничтожают то чувство индивидуальной независи-
мости, которое так сильно развито у англосаксов. Латинс-
кая толпа относится чувствительно только к коллективной
независимости своей секты; характерной чертой этой неза-
висимости является потребность немедленно и насильственно
подчинить своей вере всех диссидентов. В латинской толпе
якобинцы всех времен, начиная с инквизиции, никогда не
могли возвыситься до иного понятия о свободе.

Авторитетность и нетерпимость представляют собой
такие определенные чувства, которые легко понимаются и
усваиваются толпой и так же легко применяются ею на
практике, как только они будут ей навязаны. Массы ува-
жают только силу, и доброта их мало трогает, так как они
смотрят на нее как на одну из форм слабости. Симпатии
толпы всегда были на стороне тиранов, подчиняющих ее
себе, а не на стороне добрых властителей, и самые высокие
статуи толпа всегда воздвигает первым, а не последним.
Если толпа охотно топчет ногами повергнутого деспота, то
это происходит лишь оттого, что, потеряв свою силу, дес-
пот этот уже попадает в категорию слабых, которых прези-
рают, потому что их не боятся. Тип героя, дорогого сердцу
толпы, всегда будет напоминать Цезаря, шлем которого
прельщает толпу, власть внушает ей уважение, а меч зас-
тавляет бояться.

Всегда готовая восстать против слабой власти, толпа
раболепно преклоняется перед сильной властью. Если сила
власти имеет перемежающийся характер, то толпа, повину-
ющаяся всегда своим крайним чувствам, переходит попере-
менно от анархии к рабству и от рабства к анархии.

Верить в преобладание революционных инстинктов в
толпе – это значит не знать ее психологии. Нас вводит тут
в заблуждение только стремиггельность этих инстинктов. Взры-
вы возмущения и стремления к разрешению всегда эфемерны
в толпе. Толпа слишком управляется бессознательным и по-
этому слишком подчиняется влиянию вековой наследственно-
сти, чтобы не быть на самом деле чрезвычайно консерватив-
ной. Предоставленная самой себе, толпа скоро утомляется
своими собственными беспорядками и инстинктивно стремит-
ся к рабству. Самые гордые и самые непримиримые из яко-
бинцев именно-то и приветствовали наиболее энергическим
образом Бонапарта, когда он уничтожал все права и дал тя-
жело почувствовать Франции свою железную руку.

Трудно понять историю, и особенно историю народ-
ных революций, если не уяснить себе хорошенько глубоко
консервативных инстинктов толпы. Толпа готова менять
названия своих учреждений и иногда устраивает бурные
революции для того, чтобы добиться такой перемены, но
основы этих учреждений служат выражением наследствен-
ных потребностей расы, и поэтому толпа всегда к ним воз-
вращается. Изменчивость толпы выражается только повер-
хностным образом; в сущности же в толпе действуют кон-
сервативные инстинкты, столь же несокрушимые, как и у
всех первобытных людей. Она питает самое священное ува-
жение к традициям и бессознательный ужас, очень глубо-
кий, ко всякого рода новшествам, способным изменить ре-
альные условия ее существования. Если бы демократия об-
ладала таким же могуществом, как теперь, в ту эпоху, когда
было изобретено машинное производство, пар и железные
дороги, то реализация этих изобретений была бы невозмож-
на, или же она осуществилась бы ценой повторных револю-
ций и побоищ. Большое счастье для прогресса цивилизации,
что власть толпы начала нарождаться уже тогда, когда были
выполнены великие открытия в промышленности и науке.

5. НРАВСТВЕННОСТЬ ТОЛПЫ
Если под словом „нравственность“ понимать неизмен-
ное уважение известных социальных постановлений и по-
стоянное подавление эгоистических побуждений, то, без
сомнения, толпа слишком импульсивна и слишком измен-
чива, чтобы ее можно было назвать нравственной. Но если
мы сюда же причислим и временное проявление известных
качеств, например: самоотвержения, преданности, беско-
рыстия, самопожертвования, чувства справедливости, то
должны будем признать, что толпа может выказать иногда
очень высокую нравственность. Немногие психологи, изу-
чавшие толпу, рассматривали ее лишь с точки зрения се
преступных действий и, наблюдая, как часто толпа совер-
шает такие действия, они пришли к заключению, что нрав-
ственный уровень толпы очень низок. Это верно в боль-
шинстве случаев, но отчего? Просто оттого, что инстинкты
разрушительной свирепости, составляющие остаток перво-
бытных времен, дремлют в глубине души каждого из нас.
Поддаваться этим инстинктам опасно для изолированного
индивида, но когда он находится в неответственной толпе,
где, следовательно, обеспечена ему безнаказанность, он
может свободно следовать велению своих инстинктов. Не
будучи в состоянии в обыкновенное время удовлетворять
эти свирепые инстинкты на наших ближних, мы ограничи-
ваемся тем, что удовлетворяем их на животных. Общерас-
пространенная страсть к охоте и свирепые действия толпы
вытекают из одного и того же источника. Толпа, медленно
избивающая какую-нибудь беззащитную жертву, обнару-
живает, конечно, очень подлую свирепость, но для филосо-
фа в этой свирепости существует много общего со свирепо-
стью охотников, собирающихся дюжинами для одного только
удовольствия присутствовать при том, как их собаки пре-
следуют и разрывают несчастного оленя.

Но если толпа способна на убийство, поджоги и вся-
кого рода преступления, то она способна также и на очень
возвышенные проявления преданности, самопожертвования
и бескорыстия, более возвышенные чем даже те, на кото-
рые способен отдельный индивид. Действуя на индивида в
толпе и вызывая у него чувство славы, чести, религии и
патриотизма, легко можно заставить его пожертвовать даже
своей жизнью. История богата примерами, подобными кре-
стовым походам и волонтерам 93-го года. Только толпа
способна к проявлению величайшего бескорыстия и вели-
чайшей преданности. Как много раз толпа героически уми-
рала за какое-нибудь верование, слова или идеи, которые
она сама едва понимала! Толпа, устраивающая стачки, дела-
ет это не столько для того, чтобы добиться увеличения своего
скудного заработка, которым она удовлетворяется, сколько
для того, чтобы повиноваться приказанию. Личный интерес
очень редко бывает могущественным двигателем в толпе, тог-
да как у отдельного индивида он занимает первое место. Никак
не интерес, конечно, руководил толпой во многих войнах, все-
го чаще недоступных ее понятиям, но она шла на смерть и так
же легко принимала ее, как легко дают себя убивать ласточки,
загипнотизированные зеркалом охотника.

Случается очень часто, что даже совершенные него-
дяи, находясь в толпе, проникаются временно самыми стро-
гими принципами морали. Тэн говорит, что сентябрьские
убийцы приносили в комитеты все деньги и драгоценности,
которые они находили на своих жертвах, хотя им легко
было утаить все это. Завывающая многочисленная толпа
оборванцев, завладевшая Тюильрийским дворцом во время
революции 1848 года, не захватила ничего из великолеп-
ных вещей, ослепивших ее, хотя каждая из этих вещей
могла обеспечить ей пропитание на несколько дней.

Такое нравственное влияние толпы на отдельных ин-
дивидов хотя и не составляет постоянного правила, но все-
таки встречается довольно часто; оно наблюдается даже в
случаях менее серьезных, чем те, о которых я только что
упомянул. Я уже говорил, что в театре толпа требует от
героев пьесы преувеличенных добродетелей, и самое простое
наблюдение указывает, что собрание, даже состоящее из эле-
ментов низшего разряда, обыкновенно обнаруживает боль-
шую щепетильность в этом отношении. Профессиональный
вивер, зубоскал, оборванец и сутенер зачастую возмущаются,
если в пьесе есть рискованные сцены и не совсем приличные
разговоры, которые, однако, в сравнении с их всегдашними
разговорами должны бы показаться очень невинными.

Итак, если толпа часто подпадает под влияние низших
инстинктов, то все же иногда она в состоянии явить приме-
ры очень высокой нравственности. Если считать нравствен-
ными качествами бескорыстие, покорность и абсолютную
преданность химерическому или реальному идеалу, то надо
признать, что толпа очень часто обладает этими качествами
в такой степени, в какой они редко встречаются даже у
самого мудрого из философов. Эти качества толпа прилага-
ет к делу бессознательно, но что за беда! Не будем слиш-
ком сетовать о том, что толпа главным образом управляет-
ся бессознательными инстинктами и совсем не рассуждает.
Если бы она рассуждала иногда и справлялась бы со свои-
ми непосредственными интересами, то, быть может, ника-
кая цивилизация не развилась бы на поверхности нашей
планеты, и человечество не имело бы истории.

Глава третья

ИДЕИ, РАССУЖДЕНИЯ И
ВООБРАЖЕНИЕ ТОЛПЫ

 1. Идеи толпы. – Основные и прибавочные идеи. – Как могут
существовать одновременно самые противоречивые идеи. – Пре-
вращения, которым должны подвергнуться высшие идеи, для
того, чтобы сделаться доступными толпе.
 2. Рассуждения толпы. – Идеи, ассоциируемые толпой, толь-
ко по виду могут представлять последовательность.
 3. Воображение толпы. – Толпа мыслит образами, и эти обра-
зы следуют друг за другом без всякой связи. – Толпа особенно
восприимчива к чудесному. – Чудесное и легендарное являются
истинной опорой цивилизации.

1. ИДЕИ ТОЛПЫ

Изучая в первой части этой книги („Психология на-
родов“) роль идей в эволюции народов, мы указали, что
всякая цивилизация вытекает из небольшого количества
основных идей, очень редко обновляемых. Мы представи-
ли, как эти идеи утверждаются в душе толпы, с какой
трудностью они проникают в нее и какое приобретают мо-
гущество после того, как утвердились в ней. Мы видели,
как часто великие исторические перевороты вытекают из
изменения основных идей толпы.

Я уже достаточно говорил об этом предмете, и потому
не буду к нему возвращаться теперь; скажу только не-
сколько слов об идеях, доступных толпе, и о том, в какой
форме они усваиваются толпой.

Эти идеи можно разделить на два разряда. К первому
мы причисляем временные и скоропреходящие идеи, заро-
дившиеся под влиянием минуты; преклонение перед каким-
нибудь индивидом или доктриной, например; ко второму
– все основные идеи, которым среда, наследственность,
общественное мнение дают очень большую устойчивость,
таковы прежние религиозные верования и нынешние
социальные и демократические идеи.

Основные идеи можно представить себе в виде массы
вод какой-нибудь реки, медленно развивающей свое течение,
тогда как преходящие идеи – это маленькие волны, постоян-
но изменяющиеся и возмущающие поверхность большой мас-
сы вод; эти волны не имеют действительного значения, но
более заметны для глаз, нежели движение самой реки.

В настоящее время великие основные идеи, которыми
жили наши предки, стали расшатываться; они потеряли
всякую прочность, и вследствие этого глубоко поколеба-
лись также и все учреждения, опирающиеся на эти идеи.
Мы наблюдаем ежедневно образование мелких преходя- ‘
щих идей, о которых я только что говорил, но весьма не-
многие из этих идей развиваются далее и могут приобрести
выдающееся влияние.

Каковы бы ни были идеи, внушенные толпе, они мо-
гут сделаться преобладающими не иначе, как при условии
быть облеченными в самую категорическую и простую форму.
В таком случае эти идеи представляются в виде образов, и
только в такой форме они доступны толпе. Такие идеи-
образы не соединяются между собой никакой логической
связью аналогии или последовательности и могут заменять
одна другую совершенно так, как в волшебном фонаре одно
стекло заменяется другим рукой фокусника, вынимающего
их из ящика, где они были сложены вместе. Вот почему в
толпе удерживаются рядом идеи самого противоречивого
характера. Сообразно случайностям минуты, толпа подпа-
дает под влияние одной из разнообразных идей, имеющих-
ся у нее в запасе, и поэтому может совершать самые про-
тивоположные действия; отсутствие же критической спо-
собности мешает ей заметить эти противоречия.

Такое явление, однако, не составляет специального
свойства толпы; его можно заметить у многих изолирован-
ных индивидов, и не только у первобытного человека, но и
у всех тех, которые какой-нибудь стороной своего ума при-
ближаются к нему, например, у последователей какого-ни-
будь резко выраженного религиозного верования. Я на-
блюдал это явление у ученых индусов, воспитанных в на-
ших европейских университетах и имеющих дипломы. На
незыблемых основных религиозных или наследственных
специальных идей у них положен был слой западных идей,
нисколько не изменивший прежних основ и не имеющий с
ними никакой родственной связи. Под влиянием случайно-
стей минуты, те или другие из этих идей выступали на
поверхность, вызывая соответствующие поступки и речи, и
один и тот же индивид мог на этом основании представить
самые резкие противоречия. Впрочем, все эти противоре-
чия больше кажущиеся, нежели действительные, потому
что лишь одни только наследственные идеи обладают та-
кой силой в изолированном индивиде, что могут руково-
дить всеми его поступками. Только тогда, когда вслед-
ствие скрещивания человек очутился под влиянием различ-
ных наследственных импульсов, его поступки на самом деле
становятся противоречивыми. Было бы лишне настаивать
здесь на этих явлениях, хотя их психологическое значение
и очень важно; но я думаю, что нужно по крайней мере
десять лет наблюдений и путешествий для того, чтобы их
понять как следует.

Идеи, доступные толпе лишь в самой простой форме,
для того, чтобы сделаться популярными, часто должны
претерпеть глубокие изменения. В области философских и
научных, более возвышенных, идей в особенности можно
заметить глубину изменений, которые необходимы для того,
чтобы эти идеи могли постепенно спуститься до уровня
понятий толпы. Изменения эти находятся в зависимости от
категории и расы, к которым принадлежит толпа, но всегда
имеют упрощающий и понижающий характер. Вот почему,
с социальной точки зрения, не существует в действительно-
сти идейной иерархии, т.е. более или менее возвышенных
идей. Уже одного факта проникновения идеи в толпу и выра-
жения ее в действиях бывает достаточно, чтобы лишить ее
всего того, что способствовало ее возвышенности и величию,
как бы она ни была истинна и велика при своем начале.

С социальной точки зрения иерархическая ценность
идеи, впрочем, не имеет значения, а принимать во внима-
ние надо только ее последствия. Средневековые мистичес-
кие идеи, демократические идеи прошлого века, современ-
ные социальные идеи нельзя назвать очень возвышенными.
С философской точки зрения нельзя не считать их доволь-
но прискорбными заблуждениями, а между тем, их роль
была и будет очень велика, и они долго будут считаться
самыми существенными факторами в поведении государств.

Но даже когда идея претерпела изменения, сделавшие
ее доступной толпе, она все-таки действует лишь в том
случае, если посредством известных процессов, о которых
будет речь в другом месте, она проникла в область бессоз-
нательного и стала чувством, а на это требуется всегда
довольно продолжительное время.

Не следует думать, что идея производит впечатление,
даже на культурные умы, лишь в том случае, если доказана
ее справедливость. Легко убедиться в этом, наблюдая, как
мало действуют даже самые непреложные доказательства
на большинство людей. Очевидность, если она очень бро-
сается в глаза, может быть замечена каким-нибудь образо-
ванным индивидом в толпе, но новообращенный, находясь
под властью бессознательного, все-таки очень быстро вер-нется к своим первоначальным воззрениям. Если вы уви-
дитесь с ним через несколько дней, то он вам снова пред-
ставит все свои прежние аргументы и в тех же самых выра-
жениях, так как находится под влиянием прежних идей,
сделавшихся чувствами; эти-то последние служат глубоки-
ми двигателями наших речей и поступков. В толпе проис-
ходит то же самое.

Когда посредством известных процессов идея прони-
кает, наконец, в душу толпы, она получает непреодолимую
власть над нею и порождает ряд последствий, которые при-
ходится переносить. Философские идеи, приведшие к фран-
цузской революции, потребовали целое столетие для того,
чтобы укрепиться в душе толпы. Известно уже, какую не-
преодолимую силу они приобрели после того, как укрепи-
лись. Стремление целого народа к приобретению социаль-
ного равенства, к реализации абстрактных прав и вольно-
стей расшатало все троны и глубоко потрясло западный
мир. В течение целых двадцати лет народы устремлялись
друг на друга, и Европа пережила такие гекатомбы, кото-
рые могли бы испугать Чингисхана и Тамерлана. Никогда
еще миру не приходилось наблюдать в такой степени ре-
зультаты владычества какой-нибудь идеи.

Нужно очень долгое время для того, чтобы идеи укре-
пились в душе толпы, но не менее времени надо и для того,
чтобы они исчезли из нее. Поэтому-то толпа в отношении
идей всегда отставала на несколько поколений от ученых и
философов. Все государственные люди знают в настоящее
время, как много ошибочного заключается в основных иде-
ях, о которых я только что говорил, но так как влияние
этих идей еще очень сильно, то государственные деятели
вынуждены управлять согласно принципам, в истинность
которых они сами уже не верят более.

2. РАССУЖДЕНИЯ ТОЛПЫ

Нельзя утверждать абсолютным образом, что толпа
не рассуждает и не подчиняется рассуждениям. Но аргу-
менты, употребляемые ею, и те, которые на нее действуют,
принадлежат с точки зрения логики к такому разряду, что
разве только на основании аналогии их можно назвать рас-
суждениями.

Рассуждения толпы, несмотря на свое невысокое дос-
тоинство, также основываются на ассоциациях, как и рас-
суждения более возвышенного рода, но они связаны между
собой лишь кажущейся аналогией и последовательностью.
В них замечается точно такая же связь, как и в идеях
эскимоса, знающего по опыту, что лед прозрачен и тает во
рту, и выводящего отсюда заключение, что и стекло, как
прозрачное тело, должно также таять во рту; или же в
идеях дикаря, полагающего, что если он съест сердце му-
жественного врага, то тем самым усвоит себе его храб-
рость; или в идеях рабочего, подвергавшегося эксплуата-
ции со стороны своего хозяина и выводящего отсюда зак-
лючение, что все хозяйства должны быть эксплуататорами.

Ассоциация разнородных вещей, имеющих лишь ка-
жущееся отношение друг к другу, и немедленное обобще-
ние частных случаев – вот характеристичные черты рас-
суждений толпы. Подобного рода аргументация всегда вы-
ставляется теми, кто умеет управлять толпой, и это един-
ственная, которая может влиять на нее. Сцепление логи-
ческих рассуждений совершенно непонятно толпе, вот по-
чему нам и дозволяется говорить, что толпа не рассуждает
или рассуждает ложно и не подчиняется влиянию рассуж-
дений. Не раз приходится удивляться, как плохи в чтении
речи, имевшие огромное влияние на толпу, слушавшую их.
Не следует, однако, забывать, что эти речи предназнача-
лись именно для того, чтобы увлечь толпу, а нс для того,
чтобы их читали философы. Оратор, находящийся в тесном
общении с толпой, умеет вызвать образы, увлекающие ее.
Если он успеет в этом, то цель его будет достигнута, и
двадцать томов речей, всегда придуманных потом, зачас-
тую не стоят нескольких удачных фраз, произнесенных в
должную минуту и подействовавших на умы тех, кого нуж-
но было убедить.

Считаем лишним прибавлять здесь, что эта неспособ-
ность толпы правильно рассуждать мешает ей критически
относиться к чему-либо, т.е. отличать истину от заблужде-
ний и имеет определенное суждение о чем бы то ни было.
Суждения толпы всегда навязаны ей и никогда не бывают
результатом всестороннего обсуждения. Но как много есть
людей, которые не возвышаются в данном случае над уров-
нем толпы! Легкость, с которой распространяются иногда
известные мнения, именно и зависит от того, что большин-
ство людей не в состоянии составить себе частное мнение,
основывающееся на собственных рассуждениях.

3. ВООБРАЖЕНИЕ ТОЛПЫ
Как у всех существ, неспособных к рассуждению, вос-
производительная способность воображения толпы очень
развита, очень деятельна, и очень восприимчива к впечат-
лениям. Вызванные в уме толпы каким-нибудь лицом об-
разы, представление о каком-нибудь событии или случае
по своей живости почти равняются реальным образам. Толпа
до некоторой степени напоминает спящего, рассудок кото-
рого временно бездействует и в уме которого возникают
образы чрезвычайно живые, но эти образы скоро рассея-
лись бы, если бы их можно было подчинить размышлению.
Для толпы, неспособной ни к размышлению, ни к рассуж-
дению, не существует поэтому ничего невероятного, а ведь
невероятное-то всегда и поражает всего сильнее.

Вот почему толпа поражается больше всего чудесной
и легендарной стороной событий. Подвергая анализу ка-
кую-нибудь цивилизацию, мы видим, что в действительно-
сти настоящей ее опорой является чудесное и легендарное.
В истории кажущееся всегда играло более важную роль,
нежели действительное, и нереальное всегда преобладает в
ней над реальным.

Толпа, способная мыслить только образами, воспри-
имчива только к образам. Только образы могут увлечь ее
или породить в ней ужас и сделаться двигателями ее по-
ступков.

Театральные представления, где образы представля-
ются толпе в самой явственной форме, всегда имеют на нее
огромное влияние. Хлеб и зрелища некогда составляли для
римской черни идеал счастья, и она больше ничего не тре-
бовала. Века прошли, но этот идеал мало изменился. Нич-
то так не действует на воображение толпы всех категорий,
как театральные представления. Вся зрительная зала испы-
тывает одни и те же эмоции, и если они не превращаются
немедленно в действия, то это потому что даже самый бес-
сознательный из зрителей не может не знать в данном
случае, что он – жертва иллюзии и что он смеялся и
плакал над воображаемыми, а не истинными приключения-
ми. Иногда, впрочем, внушенные образами чувства быва-
ют так сильны, что стремятся, подобно обыкновенным вну-
шениям, выразиться в действиях. Много раз уже цитиро-
валась история одного народного театра, где всегда игра-
лись на сцене лишь одни только мрачные драмы. Актер,
изображавший изменника, подвергался постоянной опасно-
сти при выходе из театра, и его должны были охранять,
так как зрители, возмущенные его воображаемыми пре-
ступлениями, готовы были растерзать его. Я полагаю, что
это может служить одним из самых замечательных указа-
ний умственного состояния толпы и того в особенности, как
легко она поддается внушению. Нереальное действует на
нее почти так же, как и реальное, и она имеет явную склон-
ность не отличать их друг от друга.

Могущество победителей и сила государств именно-то
и основываются на народном воображении. Толпу увлека-
ют за собой, действуя главным образом на се воображение.
Все великие исторические события – буддизм, христиан-
ство, исламизм, реформа и революция и угрожающее в наши
дни нашествие социализма – являются непосредственным
или отдаленным последствием сильных впечатлений, про-
изведенных на воображение толпы. Таким образом, все
государственные люди всех веков и стран, включая сюда и
абсолютных деспотов, всегда смотрели на народное вооб-
ражение, как на основу своего могущества, и никогда не
решались действовать наперекор ему. „Представившись
католиком, – сказал Наполеон в государственном совете,
– я мог окончить вандейскую войну; представившись му-
сульманином, я укрепился в Египте, а представившись уль-
трамонтаном, я привлек на свою сторону итальянских па-
теров. Если бы мне нужно было управлять еврейским на-
родом, то я восстановил бы храм Соломона“. Никогда еще
со времен Александра и Цезаря ни один человек не умел
лучше Наполеона действовать на воображение толпы. Он
постоянно думал только о том, как бы поразить ее вообра-
жение; он заботился об этом во всех своих победах, речах,
во всех своих действиях и даже на одре смерти.

Как действуют на воображение толпы – это мы ско-
ро увидим. Теперь же ограничимся только тем замечанием,
что влиять на толпу нельзя, действуя на ее ум и рассудок,
т.е. путем доказательств. Антонию, например, удалось воз-
будить народ против убийц Цезаря никак не посредством
искусной риторики, а посредством чтения его завещания и
указания на его труп.

Образы, поражающие воображение толпы, всегда
бывают простыми и ясными, не сопровождающимися ни-
какими толкованиями, и только иногда к ним присоединя-
ются какие-нибудь чудесные или таинственные факты: ве-
ликая победа, великое чудо, крупное преступление, вели-
кая надежда. Толпе надо всегда представлять вещи в цель-
ных образах, не указывая на их происхождение. Мелкие
преступления и несчастные случаи вовсе не поражают во-
ображения толпы, как бы они ни были многочисленны;
наоборот, какой-нибудь крупный несчастный случай или
преступление глубоко действуют на толпу, хотя бы по-
следствия их были далеко не так пагубны, как послед-
ствия многочисленных, но мелких несчастных случаев и
преступлений.

Эпидемия инфлюэнцы, унесшая несколько лет тому
назад в Париже около 5000 жертв, очень мало подейство-
вала на народное воображение. Эта настоящая гекатомба
не выразилась какими-нибудь явственными образами, и на
нее указывали лишь еженедельные статистические отчеты.
Но какой-нибудь другой крупный несчастный случай, на-
пример, падение Эйфелевой башни, причем если погибло
бы не 5000, а всего 500 человек, но зато единовременно и
в общественном месте, непременно подействовал бы гораз-
до сильнее на воображение толпы. Предполагаемая гибель

одного трансатлантического парохода на том основании, что
о нем долго не получалось известий, сильно поразила вооб-
ражение толпы, между тем как официальная статистика
указывает, что в одном только 1894 году погибло 850 па-
русных судов и 203 паровых. Эта гибель судов, гораздо
более важная, если смотреть на нее с точки зрения потери
человеческих жизней и товаров, нежели гибель трансатлан-
тического парохода, не произвела ровно никакого впечат-
ления на толпу. Из этого следует, что не факты сами по
себе поражают народное воображение, а то, каким образом
они распределяются и представляются толпе. Необходимо,
чтобы, сгущаясь, если мне будет позволено так выразить-
ся, эти факты представили бы такой поразительный образ,
что он мог бы овладеть всецело умом толпы и наполнить
всю область ее понятий. Кто владеет искусством произво-
дить впечатление на воображение толпы, тот и обладает
искусством ею управлять.

Глава IV
РЕЛИГИОЗНЫЕ ФОРМЫ,
В КОТОРЫЕ ОБЛЕКАЮТСЯ
ВСЕ УБЕЖДЕНИЯ ТОЛПЫ

Что составляет религиозное чувство. – Оно независимо от обожа-
ния какого-нибудь божества. – Его характеристика. – Могуще-
ство убеждений, облеченных в религиозную форму. Различные
примеры. – Народные боги никогда не исчезали. – Новые фор-
мы, в которых они возрождаются. Религиозные формы атеизма.
– Значение этих понятий с исторической точки зрения. – Ре-
форма, Варфоломеевская ночь, террор и аналогичные события
являются последствием религиозных чувств толпы, а не отдель-
ных индивидов.

Мы уже говорили о том, что толпа не рассуждает, что
она принимает или отбрасывает идеи целиком, не перено-
сит ни споров, ни противоречий, что внушения всецело ов-
ладевают ее мыслительными способностями и немедленно
стремятся перейти в действие. Мы указывали, что толпа
под влиянием соответствующего внушения готова принести
себя в жертву ради внушенного ей идеала и что ей свой-
ственны только сильные и крайние чувства, причем симпа-
тия у нее быстро превращается в обожание, а антипатия,
едва народившись, тотчас же превращается в ненависть.
Эти общие указания дозволяют нам предугадывать убеж-
дения толпы.

Исследуя ближе убеждения толпы как во время эпох
веры, так и во время великих политических переворотов,
например, переворотов предшествовавшего века, можно
видеть, что всегда эти убеждения принимают специальную
форму, которую я не могу лучше определить, как назвав ее
религиозным чувством. Это чувство характеризуется очень
просто: обожание предполагаемого верховного существа,
боязнь приписываемой ему магической силы, слепое подчи-
нение его велениям, невозможность оспаривать его догма-
ты, желание распространять их, стремление смотреть как
на врагов на всех тех, кто не признает их – вот главные
черты этого чувства. Относится ли это чувство к невиди-
мому Богу, к каменному или деревянному идолу, или к
герою, к политической идее, – с того самого момента, как
в нем обнаруживаются вышеуказанные черты, оно уже имеет
религиозную сущность. Сверхъестественное и чудесное
встречаются в нем в одинаковой степени. Толпа бессозна-
тельно награждает таинственной силой политическую фор-
мулу или победоносного вождя, возбуждающего в данный
момент ее фанатизм.

Религиозность обусловливается нс одним только обо-
жанием какого-нибудь божества; она выражается и тогда,
когда все средства ума, подчинение воли, пылкость фана-
тизма всецело отдаются на службу какому-нибудь делу или
существу, которое становится целью и руководителем по-
мыслов и действий толпы.

Нетерпимость и фанатизм составляют необходимую
принадлежность каждого религиозного чувства и неизбеж-
ны у тех, кто думает, что обладает секретом земного или
вечного блаженства. Эти черты встречаются в каждой группе
людей, восстающих во имя какого-нибудь убеждения. Яко-
бинцы времен террора были так же глубоко религиозны,
как и католики времен инквизиции, и их свирепая пылкость
вытекала из одного и того же источника.

Все убеждения толпы имеют такие черты слепого под-
чинения, свирепой нетерпимости, потребности в самой не-
истовой пропаганде, которые присущи религиозному чув-
ству; вот почему мы и вправе сказать, что верования тол-
пы всегда имеют религиозную форму. Герой, которому по-
клоняется толпа, поистине для нее Бог. Наполеон был им
в течение пятнадцати лет, и никогда еще ни одно божество
нс имело таких преданных поклонников и ни одно из них
не посылало с такой легкостью людей на смерть. Язычес-
кие и христианские боги никогда не пользовались такой
абсолютной властью над покоренными ими душами. Осно-
ватели религиозных или политических верований только
потому могли достигнуть цели, что умели внушить толпе
чувство фанатизма, заставляющее человека находить счас-
тье в обожании и подчинении и с готовностью жертвовать
своей жизнью для своего идола. Так было во все времена.
В своей прекрасной книге о римской Галлии Фюстель де
Куланж указывает, что римская империя держалась не си-
лой, а чувством религиозного восхищения, которое она вну-

ла. „Это был бы беспримерный случай в истории, –
говорит он не без основания, – когда режим, ненавиди-
мый народом, держался целых пять веков… Нельзя было
бы объяснить себе, как тридцать легионов империи могли
принуждать к послушанию стомиллионный народ. Если же
эти миллионы людей повиновались, то потому лишь, что
император, олицетворявший в их глазах римское величие,
пользовался обожанием с общего согласия, подобно боже-
ству. В самой маленькой деревушке империи императору
воздвигались алтари. В душе народа, от одного края импе-
рии до другого, народилась новая религия, в которой бо-
жествами были императоры. За несколько лет до христи-
анской эры вся Галлия, составляющая шестьдесят городов,
воздвигла сообща храм Августу близ Лиона… Священни-
ки, выбранные собранием галльских городов, были пер-
выми лицами в стране… Нельзя приписывать все это
чувству страха и раболепству. Целые народы раболепны
быть не могут или, во всяком случае, не могут раболеп-
ствовать в течение трех веков. Императора обожали не
царедворцы, а Рим, и не только Рим, а вся Галлия, Испа-
ния, Греция и Азия“.

В настоящее время великим завоевателям душ не строят
больше алтарей, но зато им воздвигают статуи, и культ, ока-
зываемый им теперь, не отличается заметным образом от того,
который им оказывали в прежние времена. Философия исто-
рии становнгся нам понятной лишь тогда, когда мы вполне
усвоим себе основные пункты психологии толпы, указывающие,
что для толпы надо быть богом или ничем.

Не следует думать, что эти предрассудки прошлых
веков окончательно изгнаны рассудком. В своей вечной
борьбе против разума чувство никогда не бывало побеж-
денным. Толпа не хочет более слышать слов „божество“ и
„религия“, во имя которых она так долго порабощалась, но
никогда еще она не обладала таким множеством фетишей,
как в последние сто лет, и никогда не воздвигала столько
алтарей и памятников своим старым божествам. Изучав-
шие народное движение последних лет, известное под име-
нем буланжизма, должны были убедиться, с какой легко-
стью возрождаются религиозные инстинкты толпы. Не было
ни одной деревенской гостиницы, в которой не имелось бы
изображения героя. Ему приписывалась сила уничтожить
все бедствия и восстановить справедливость; тысячи людей
готовы были отдать за него свою жизнь. Какое бы место
он мог занять в истории, если бы его характер оказался на
высоте этой легенды!

Незачем повторять здесь, что толпа нуждается в ре-
лигии, так как все верования, политические, божественные
и социальные, усваиваются ею лишь в том случае, если они
облечены в религиозную форму, недопускающую оспарива-
ний. Если бы было возможно заставить толпу усвоить ате-
изм, то он выразился бы в такой же пылкой нетерпимости,
как и всякое религиозное чувство, и в своих внешних фор-
мах скоро превратился бы в настоящий культ. Эволюция
маленькой секты позитивистов любопытным образом под-
тверждает это положение. С нею случилось то же, что с
тем нигилистом, историю которого нам рассказывает глу-
бокий писатель Достоевский. Озаренный в один прекрас-
ный день светом разума, этот нигилист разбил изображе-
ния божества и святых, украшавшие алтарь его часовни,
потушил восковые свечи и, не теряя ни минуты, заменил
уничтоженные изображения творениями философов-атеис-
тов, таких как Бюхнер и Молешотт, и снова благоговейно
зажег свечи. Предмет его религиозных верований изме-
нился, но можно ли сказать в самом деле, что изменилось
также и его религиозное чувство?

Некоторые исторические события, и притом наиболее
важные, только тогда становятся понятными, – еще раз
повторяю это, – когда мы вполне уясним себе ту религи-
озную форму, в которую всегда в конце концов облекаются
все убеждения толпы. Существуют социальные явления,
которые надо изучать скорее с точки зрения психолога,
нежели натуралиста. Наш великий историк Тэн изучал ре-
волюцию только как натуралист, вот почему генезис собы-
тий часто ускользал от него. Он прекрасно наблюдал фак-
ты, но, не зная психологии толпы, не всегда добирался до
их источников. Факты испугали его своим кровожадным,
анархистским и свирепым характером; он видел в героях
этой великой эпопеи только стаю диких эпилептиков, пови-
нующихся без всяких преград своим инстинктам; однако
все насилия революции, убийства, потребность в пропаган-
де, объявление войны всем королям, легко объясняются,
если смотреть на них просто как на возникновение нового
религиозного верования в душе толпы. Реформа, Варфоло-
меевская ночь, религиозные войны, инквизиция, террор –
все это явления тожественные, совершенные толпой, воо-
душевленной религиозными чувствами, которые необходи-
мым образом требуют истребления огнем и мечом всего
того, что противится упрочению нового верования. Методы
инквизиции – это методы всех искренно убежденных лю-
дей, и эти люди не были бы таковыми, если бы употребля-
ли другие методы.

Перевороты, аналогичные тем, которые я только что
приводил, не были бы возможны, если бы душа толпы не
вызывала их. Ни один из самых абсолютных деспотов не
мог бы их вызвать. Когда историки рассказывают нам, что

Варфоломеевская ночь была делом короля, то они лишь
указывают этим, что психология толпы им так же незнако-
ма, как и психология королей. Подобного рода манифеста-
ции порождаются только душою толпы; самый абсолют-
ный из монархов, самый деспотичный может только или
ускорить их появление, или же замедлить их. Не короли
создали Варфоломеевскую ночь, религиозные войны, и не
Робеспьер, Дантон или Сен-Жюст создали террор. Во всех
этих событиях действовала душа толпы, а не могущество
королей.

Отдел второй
МНЕНИЯ И ВЕРОВАНИЯ ТОЛПЫ

Глава 1

ОТДАЛЕННЫЕ ФАКТОРЫ МНЕНИЙ
И ВЕРОВАНИЙ ТОЛПЫ

Подготовительные факторы верований толпы. – Развитие этих
верований есть последствие предшествующей обработки.
 1. Раса. – Ее преобладающее влияние. – В этом влиянии выра-
жаются внушения предков.

 2. Традиции, – Традиции служат выражением синтеза души
расы. – Социальное значение традиций. – В чем заключается их
вред. – Толпа является самой стойкой хранительницей традици-
онных идей.

 3. Время. – Оно последовательно подготавливает упрочение ве-
рований, а затем их разрушение. – Благодаря его влиянию из
хаоса восстанавливается порядок.

 4. Политические и социальные учреждения. – Ошибочное пред-
ставление об их роли. – Они представляют собой следствие, а не
причины. – Учреждения – не что иное как ярлыки, которые
прикрывают одним общим названием самые несходные вещи. –
Как создаются конституции. – Потребность некоторых народов в
известных, теоретически дурных, учреждениях, как например цен-
трализация.

 5. Образование и воспитание. – Современное ошибочное пред-
ставление о влиянии образования на толпу. – Статистические
указания. – Деморализующая роль латинского воспитания. –
Роль, которую могло бы исполнять образование. – Примеры, ко-
торые можно встретить у разных народов.

Изучив духовное устройство толпы, ее способы мыс-
лить, чувствовать и рассуждать, мы переходим теперь к
исследованию того, как возникают и устанавливаются ее
мнения и верования.

Факторы, определяющие характер мнений и верова-
ний толпы, бывают двоякого рода: факторы непосредствен-
ные и факторы отдаленные.

Отдаленные факторы – это те, которые делают тол-
пу доступной к восприятию известных убеждений и совер-
шенно неспособной проникнуться некоторыми другими взгля-
дами. Эти факторы подготавливают почву, на которой впос-
ледствии внезапно развиваются какие-нибудь новые идеи,
поражающие своей силой и результатами. Впрочем, вне-
запность появления этих идей только кажущаяся. Действи-
тельно, некоторые идеи зачастую возникают в толпе и при-
водятся в исполнение с быстротой молнии, но это так лишь
с первого взгляда, так как на самом деле этот взрыв всегда
является результатом долгой предшествующей работы.

Непосредственные факторы, влияющие на толпу, дей-
ствуют уже на подготовленную отдаленными факторами
почву и без этого не вызвали бы никаких результатов; они
порождают в толпе активную уверенность, т.е. облекают в
известную форму идею и развивают ее со всеми ее послед-
ствиями. Благодаря этим непосредственным факторам, в
толпе возникают решения, увлекающие ее; благодаря им
разражается бунт, устраивается стачка, или же громадное
большинство вдруг возносит какого-нибудь человека к власти
или низвергает какое-нибудь правительство.

Во всех великих событиях истории мы можем наблю-
дать последовательное действие этих двойных факторов.
Возьмем один из самых разительных примеров – фран-
цузскую революцию. Отдаленными факторами этого собы-
тия были творения философов, вымогательства аристокра-
тии, успехи научной мысли. Подготовленная таким обра-
зом душа толпы легко уже была увлечена непосредствен-
ными факторами, как то: речами ораторов и сопротивлени-
ем двора по поводу самых незначительных реформ.

К числу отдаленных факторов принадлежат такие об-
щие факторы, которые встречаются в глубине всех верова-
ний и мнений толпы, это раса, традиции, время, учрежде-
ния и воспитание. Постараемся теперь изучить роль всех
этих разнообразных факторов.

1. РАСА

Этот фактор, раса, должен стоять в первом ряду, так
как своим значением он превосходит все другие. Ранее мы
указали на его влияние и потому не будем больше возвра-
щаться к этому вопросу. В предшествующем труде мы го-
ворили о том, что такое историческая раса и какую она
получает силу, благодаря закону наследственности, после
того, как сформировались окончательно ее черты; тогда ее
верования, учреждения и искусства, одним словом, все эле-
менты ее цивилизации являются уже не чем, иным, как
только внешним выражением ее души. Влияние расы тако-
во, что ни один из этих элементов не может перейти от
одного народа к другому, не претерпев самых глубоких
изменений. Среда, обстоятельства и события служат лишь
выражением социальных внушений минуты. Все это может
иметь значительное влияние, но оно всегда бывает крат-
ковременным, если только идет вразрез с внушенными иде-
ями расы, т.е. целого ряда предков.

Нам еще представится случай не раз вернуться к это-
му влиянию расы и указать, как оно велико и как оно
преобладает даже в специальных чертах души толпы. Этим
объясняется, например, тот факт, что толпа разных стран
имеет большие различия в своих верованиях и поступках и
что на нее нельзя влиять одинаковым образом.

2. ТРАДИЦИИ

В традициях выражаются идеи, потребности и чувства
прошлого расы; в них заключается синтез расы, всей своей
тяжестью давящий на нас.

Так как эта высказанная мною мысль еще нова, – историю
же трудно понять без нее, – я посвятил ей в своем предшеству-
ющем труде („Психология народов“) четыре главы. Читатель
увидит из этих глав, что, несмотря на обманчивую внешность, ни
язык, ни религия, ни искусства, одним словом, ни один из эле-
ментов цивилизации не переходит в неприкосновенном виде от
одного народа к другому.

Биологические науки претерпели большие изменения с
тех пор, как эмбриология показала, какое громадное влия-
ние имеет прошлое на эволюцию живых существ. Такое же
изменение произойдет и в исторической науке, когда идея о
влиянии прошлого получит большее распространение. До
сих пор еще она недостаточно распространилась и многие
государственные люди проникнуты еще идеями теоретиков
прошлого века, думавших, что общество может порвать со
своим прошлым и может быть переделано во всех направ-
лениях, если будет руководствоваться светом разума.

Народ – это организм, созданный прошлым, и как
всякий организм, он может быть изменен не иначе, как
посредством долгих наследственных накоплений.

Люди руководствуются традициями особенно тогда,
когда они находятся в толпе, причем меняются легко толь-
ко одни названия, внешние формы.

Жалеть об этом нечего. Без традиций не может быть
ни национальной души, ни цивилизации. Поэтому-то од-
ним из главных занятий человека с тех пор, как он суще-
ствует было создание сети традиции и разрушение ее после
того, как благодетельное действие традиций иссякало. Без
традиций не может быть цивилизации; без разрушения тра-
диций не может быть никакого прогресса. Трудность зак-
лючается в том, чтобы отыскать равновесие между посто-
янством и изменчивостью, и эта трудность очень велика.
Если какой-нибудь народ допустит прочно укрепиться при-
вычкам в течение нескольких поколений, он уже более не
может измениться и, как Китай, становится неспособным к
совершенствованию. Насильственные революции тут ничего
не могут сделать, так как обломки разорванной цепи либо
снова спаиваются вместе, и прошлое опять, без всяких изме-
нений, приобретает свою власть, либо эти обломки остаются
рассеянными, и тогда за анархией вскоре следует упадок.

Таким образом, идеал каждого народа состоит в со-
хранении учреждений прошлого и в постепенном и нечув-
ствительном их изменении мало-помалу. Но этот идеал очень
трудно достижим. Древние римляне и современные англи-
чане – единственные, реализовавшие этот идеал.

Именно толпа и является самой стойкой хранительни-
цей традиционных идей и всего упорнее противится их из-
менениям, – особенно те категории толпы, которые име-
нуются кастами. Я указывал уже на этот консервативный
дух толпы и говорил, что самые бурные возмущения ведут
лишь к перемене слов. Имея в виду разрушенные церкви в
конце прошлого столетия, казни и изгнания священников и
общее преследование, которым подвергался весь католи-
ческий культ, можно было думать, конечно, что старые
религиозные идеи потеряли окончательно свою власть. А
между тем, прошло лишь несколько лет после этого, и
отмененный культ был восстановлен вследствие общих тре-
бований. Вытесненные на время традиции снова вернули
свое царство.

В докладе бывшего члена конвента Фуркруа, цитированном
Тэном, говорится об этом отношении вполне определенно:

„Повсеместное празднование воскресного дня и посещение
церквей указывает, что масса французов желает возвращения к
прежним обычаям, и теперь не время противиться этой нацио-
нальной склонности… Огромная масса людей нуждается в рели-
гии, культе и священниках. Ошибка нескольких современных
философов, в которую я и был вовлечен, заключалась именно в
том, что они полагали, будто образование, если оно достаточно
распространится в народе, может уничтожить религиозные пред-
рассудки. Эти предрассудки служат источником утешения для
огромного числа несчастных… Надо, следовательно, оставить на-
родной массе ее священников, ее алтари и культ“.

Ни один пример не показывает лучше этого, какую
власть имеют традиции над душой толпы. Не в храмах
надо искать самых опасных идолов, и не во дворцах обита-
ют наиболее деспотические из тиранов. И те, и другие
могут быть разрушены в одну минуту. Но истинные, неви-
димые властелины, царящие в нашей душе, ускользают от
всякой попытки к возмущению и уступают лишь медленно-
му действию веков.

3. ВРЕМЯ

В социальных, как и в биологических, проблемах од-
ним из самых энергичных факторов служит время. Время
является единственным истинным творцом и единственным
великим разрушителем. Время воздвигло горы из песчинок
и возвысило до степени человеческого достоинства безвес-
тную клетку геологических эпох. Достаточно вмешатель-
ства веков для того, чтобы какое-нибудь явление подверг-
лось полному изменению. Справедливо говорят, что мура-
вей мог бы сгладить Монблан, если б только ему было
дано на это время. Если бы какое-нибудь существо полу-
чило магическую власть изменять течение времени по же-
ланию, то эта власть была бы равносильна могуществу,
которое приписывается верующими только Богу.

Мы ограничимся здесь рассмотрением влияния време-
ни на генезис мнений толпы. В этом отношении действие
его очень велико, и ему подчиняются такие великие силы,
как расы, которые не могли бы образоваться без него. Время
способствует возникновению, развитию и уничтожению ве-
рований; время дает им силу и могущество, и время же
лишает их и того, и другого. Время подготавливает мнения
и верования толпы или, по крайней мере, почву, на которой
они могут развиваться. Вот почему некоторые идеи могут
быть осуществимы только в известные эпохи, так как они
развиваются и возникают вовсе не внезапно и не случайно,
и корни каждой из них можно найти в очень отдаленном
прошлом. Если наступает расцвет этих идей, значит время
подготовило его. И генезис этих идей становится понятен
лишь если мы обратимся к прошлому. Идеи – это дочери
прошлого и матери будущего и всегда – рабыни времени!

Таким образом, нашим истинным властелином являет-
ся время, и нам надо только предоставить ему действовать,
чтобы видеть перемену во всем. В настоящий момент нас
тревожат грозные притязания толпы и те разрушения и
перевороты, которые они, по-видимому, готовят нам. Но
время позаботится о том, что бы восстановить равновесие.
„Никакой режим не возник в один день, – говорит Ла-
восс. – Политические и социальные организации созда-
ются веками. Феодализм существовал в бесформенном и
хаотическом виде в течение многих веков, пока не подчи-
нился известным правилам. Абсолютная монархия суще-
ствовала также многие века, пока не найден был правиль-
ный правительственный режим, – и во все эти переход-
ные периоды всегда были большие смуты“.

4. ПОЛИТИЧЕСКИЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ
УЧРЕЖДЕНИЯ

Еще довольно распространена та идея, что учрежде-
ния могут служить к исправлению недостатков общества,
что прогресс народов является последствием усовершен-
ствования учреждений и правительств, и социальные пере-
мены можно производить с помощью декретов. Французс-
кая революция имела своей исходной точкой именно эту
идею, и современные социальные теории в ней находят
точку опоры.

Продолжительный опыт все-таки не в состоянии был
серьезно поколебать эту опасную химеру, и напрасно исто-
рики и философы пробовали доказать ее неосновательность.
Им, однако, не трудно было бы доказать, что все учреж-
дения представляют собой продукт идей, чувств и нравов,
и что эти идеи, чувства и нравы нельзя так легко переде-
лать посредством одного только изменения кодексов. На-
род не сам выбирает для себя учреждения, точно так же,
как и не сам выбирает для себя цвет глаз и волос. Учреж-
дения и правительства – это продукт расы, и не они
создают эпоху, а эпоха их создает. Народы управляются
не так, как того требует их характер. Нужны целые века
для образования какого-нибудь политического режима, и
точно так же нужны века для его изменения. Учреждения
сами по себе не могут быть ни хороши, ни дурны, и те,
которые хороши для какого-нибудь народа в данную мину-
ту, могут быть совершенно непригодны для него в другое
время. Поэтому-то не во власти народа изменять эти уч-
реждения на самом деле; он может только посредством
насильственных революций менять название учреждений,
но сущность их не изменится. Названия, впрочем, не име-
ют значения – это не более как ярлыки, и историк, про-
никающий в самую суть вещей, не станет обращать на них
особенного внимания. Так, например, самая демократичес-
кая страна на свете, Англия, управляется монархическим
режимом, между тем в испано-американских республиках,
несмотря на существующие там республиканские учрежде-
ния, господствует самый тяжелый деспотизм. Судьбы на-
родов определяются их характером, а никак не правитель-
ствами. В предшествующей своей работе я старался дока-
зать это яркими примерами.

Это признается даже в Соединенных Штатах самыми пере-
довыми из республиканцев. Американский журнал „Forum“ выс-
казал по этому поводу следующее категорическое мнение, кото-
рое я заимствую из „Review of Reviews“ за декабрь 1894 года:

„Даже самые ярые враги аристократии не должны забы-
вать, что Англия – самая демократическая страна на свете, где
наиболее уважаются права личности и где личность пользуется
наибольшей свободой“.

Таким образом, тщательное сочинение конституции
представляется совсем ненужным и бесполезным упражне-
нием в риторике, так как время и нужда сами позаботятся
о том, чтобы выработать подходящую форму конституции,
если мы предоставим действовать этим двум факторам.
Именно так поступали англосаксы, как это мы узнаём от
великого английского историка Маколея, слова которого,
сказанные по этому поводу, следовало бы выучить наи-
зусть всем политикам латинских стран, доказав, как много
добра сделали законы, казавшиеся с точки зрения чистого
разума собранием нелепостей и противоречий. Маколей
сравнивает разные конституции, погибшие во время волнений
латинских народов Европы и Америки, с конституцией
Англии и говорит, что эта последняя изменялась медленно,
частями, под влиянием непосредственной нужды, но никог-
да не на основании спекулятивных рассуждений. „Не забо-
титься о симметрии, – говорит Маколей, – но больше
всего думать о пользе; не отменять аномалий только на том
основании, что это аномалии; не вводить новое, пока не
ощущается чувство неловкости, причем нововведения до-
пускаются лишь постольку, поскольку они нужны для уст-
ранения этого чувства; не переходить за пределы того час-
тного случая, которому надо помочь, – вот правила, кото-
рыми обыкновенно руководствовались наши 250 парламен-
тов со времен Иоанна до эпохи Виктории“.

Надо изучить отдельно законы и учреждения каждого
народа, чтобы составить себе ясное понятие о том, до ка-
кой степени они служат выражением потребностей расы и
уже поэтому не могут быть изменены насильственным об-
разом. Можно, например, рассуждать с философской точ-
ки зрения о преимуществах и невыгодах централизации, но
если мы вспомним, что великая революция, стремившаяся
низвергнуть все учреждения прошлого, все-таки вынужде-
на была не только уважать эту централизацию, но даже
еще увеличила ее, то поневоле должны будем признать, что
это учреждение – продукт настоятельной необходимости
и что оно составляет одно из условий существования наро-
да; поэтому-то нам и приходится пожалеть об ограничен-
ности некоторых политических деятелей, требующих ее унич-
тожения. Если бы случайно им удалось достигнуть своей
цели, это послужило бы немедленно сигналом к ужасной
гражданской войне, которая опять-таки привела бы к но-
вой централизации, еще более тяжелой, нежели прежняя.

Если мы проведем параллель между нынешними глубокими
религиозными и политическими разногласиями, разделяющими
различные партии во Франции и составляющими главным обра-
зом расовый вопрос, и сепаратистскими тенденциями, обнару-
жившимися в эпоху революции и снова заявившими о себе к
концу франко-прусской войны, то увидим, что различные расы,
существующие во Франции, далеко не слились между собой.
Энергичная централизация и учреждение искусственных департа-
ментов, которые должны были произвести слияние прежних про-
винций, без сомнения, были самым полезным делом революции.
Но если бы можно было произвести децентрализацию, о которой
так много толкуют теперь непредусмотрительные люди, то она
очень скоро привела бы к самым кровавым раздорам. Не призна-
вать этого – значит игнорировать всю историю нашей страны.

Из всего вышесказанного мы должны вывести то зак-
лючение, что нельзя действовать посредством учреждений
на душу толпы. Если мы видим, что некоторые страны,
например. Соединенные Штаты, достигли высокой степе-
ни процветания, имея демократические учреждения, в дру-
гих же, например, испано-американских республиках, гос-
подствует самая печальная анархия, несмотря на такие же
точно учреждения, то все же тут учреждения нисколько не
виноваты ни в величии одних, ни в упадке других. Народы
управляются свойствами своего характера, и такие учреж-
дения, которые не соответствуют самым точным образом
характеру расы, представляют собой не что иное, как заим-
ствованные одежды, временное переодевание. Кровавые
войны и бурные революции не раз возникали и будут воз-
никать с целью ввести учреждения, которым приписывает-
ся, как реликвиям святых, сверхъестественная сила созда-
вать счастье людей. В некотором смысле, конечно, можно
было бы сказать, что учреждения действуют на душу тол-
пы потому что они порождают подобные восстания, но на
самом деле тут действуют вовсе не учреждения, так как
будут ли они побеждены или восторжествуют, они все-таки
сами по себе не обладают никакими качествами. На толпу
действуют только иллюзии и особенно слова, химерические
и сильные, и мы укажем в скором времени, как велико их
изумительное влияние на толпу.

5. ОБРАЗОВАНИЕ И ВОСПИТАНИЕ
В первом ряду идей, имеющих преобладающее значе-
ние в какую-нибудь эпоху и обладающих силой, несмотря
на свой часто иллюзорный характер и свою немногочислен-
ность, мы должны поставить в настоящее время следую-
щую: образование в состоянии значительно изменить лю-
дей и непременно должно улучшить их и даже создать
между ними равенство. Путем повторения это уверение
сделалось одним из самых непоколебимых догматов демок-
ратии, и в настоящее время так же трудно касаться его, как
некогда было трудно касаться догматов церкви.

Но относительно этого пункта, как и относительно
многих других, демократические идеи оказались в полном
разногласии с данными психологии и опыта. Многие зна-
менитые философы, в том числе Герберт Спенсер, без тру-
да доказали, что образование не делает человека ни более
нравственным, ни более счастливым и не изменяет ни его
инстинктов, ни его наследственных страстей, а иногда даже,
если только оно дурно направлено, причиняет более вреда,
нежели пользы. Статистики подтвердили этот взгляд, по-
казав нам, что преступность увеличивается вместе с обоб-
щением образования или, по крайней мере, с обобщением
известного рода образования. В недавнем своем труде
Адольф Гилльо указывает, что в настоящее время на 1000
необразованных преступников приходится 3000 образован-
ных, и в промежуток 50 лет количество преступников воз-
росло с 227 на 100000 жителей до 552 и, следовательно,
увеличилась на 143%.

Без сомнения, никто не станет отрицать, что правиль-
но направленное образование может дать очень полезные
практические результаты, если не в смысле повышения
нравственности, то, во всяком случае, в смысле развития
профессиональных способностей. К сожалению, латинские
народы, особенно в течение последних 25 лет, основали
свои образовательные системы на совершенно ложных прин-
ципах и, несмотря на слова самых знаменитых людей, та-
ких как Брюль, Фюстель де Куланж, Тэн и др., они про-
должают настаивать на своих печальных заблуждениях. Я
указал уже в одной из своих прежних работ, как наша
современная воспитательная система превращает во врагов
общества тех, кто получил это воспитание, и как она подго-
тавливает последователей самых худших видов социализма.

Главная опасность этой воспитательной системы, вполне
справедливо именуемой латинской системой, заключается в
том, что она опирается на то основное психологическое
заблуждение, будто заучиванием наизусть учебников раз-
вивается ум. Исходя из такого убеждения, заставляют учить
как можно больше, и от начальной школы до получения
ученой степени молодой человек только и делает, что зау-
чивает книги, причем ни его способность к рассуждению,
ни его инициатива нисколько не упражняются. Все учение
заключается для него в том, чтобы отвечать наизусть и
слушаться. „Учить уроки, – пишет один из бывших мини-
стров народного просвещения, Жюль Симон, – знать наи-
зусть грамматику или конспект, хорошенько повторять и
подражать – вот забавная воспитательная система, где
всякое усилие является лишь актом веры в непогрешимость
учителя и ведет лишь к тому, чтобы нас умалить и сделать
беспомощными“.

Если бы такое воспитание было только бесполезно, то
можно было бы ограничиться сожалением о несчастных
детях, которым предпочитают преподавать генеалогию сы-
новей Клотария, или историю борьбы Невстрии и Австро-
зии, или зоологические классификации, вместо того, чтобы
обучить их в первоначальной школе чему-нибудь полезно-
му. Но такая система воспитания представляет собой го-
раздо более серьезную опасность: она внушает тому, кто ее
получил, отвращение к условиям своего общественного по-
ложения, так что крестьянин уже не желает более оста-
ваться крестьянином, и самый последний из буржуа не ви-
дит для своего сына другой карьеры, кроме той, которую
представляют должности, оплачиваемые государством. Вме-
сто того, чтобы подготавливать людей для жизни, школа
готовит их только к занятию общественных должностей,
где можно достигнуть успеха, не проявляя ни малейшей
инициативы и не действуя самостоятельно. Внизу лестницы
такая воспитательная система создает целые армии недо-
вольных своей судьбой пролетариев, готовых к возмуще-
нию, вверху – легкомысленную буржуазию, скептическую
и легковерную, питающую суеверное доверие к провиден-
циальной силе государства, против которого, однако, она
постоянно фрондирует, и всегда обвиняет правительство в
своих собственных ошибках, хотя в то же время сама ре-
шительно неспособна предпринять что бы то ни было без
вмешательства власти.

Государство, производящее всех этих дипломирован-
ных господ, может использовать из них лишь очень не-
большое число, оставляя всех прочих без всякого дела, и
таким образом оно питает одних, а в других создает себе
врагов. Огромная масса дипломированных осаждает в на-
стоящее время все официальные посты, и на каждую, даже
самую скромную, официальную должность кандидаты счи-
таются тысячами, между тем как какому-нибудь негоциан-
ту, например, очень трудно найти агента, который мог бы
быть его представителем в колониях. В одном только де-
партаменте Сены насчитывается 20000 учителей и учи-
тельниц без всяких занятий, которые, презирая ремесла и
полевые работы, обращаются к государству за средствами
к жизни. Так как число избранных ограничено, то неиз-
бежно возрастает число недовольных, и эти последние го-
товы принять участие во всякого рода возмущениях, како-
вы бы ни были их цели и каковы бы ни были их вожди.
Приобретение таких познаний, которые затем не могут быть
приложены к делу, служит верным средством к тому, что-
бы возбудить в человеке недовольство.

Это явление свойственно не только латинским странам; мы
можем наблюдать то же самое в Китае – стране, также управ-
ляемой солидной иерархией мандаринов, где звание мандарина,
так же как у нас, достигается путем конкурса, причем все испы-
тание заключается в безошибочном цитировании наизусть тол-
стых руководств. Армия ученых, не имеющих никаких занятий,
считается в настоящее время в Китае истинным национальным
бедствием. То же самое стало наблюдаться и в Индии после того,
как англичане открыли там школы не для воспитания, как это
делается в Англии, а для того только, чтобы обучать туземцев. В
следствие этого в Индии и образовался специальный класс уче-
ных, бабу, которые, не получая занятий, становятся непримири-
мыми врагами английского владычества. У всех бабу – имеющих
занятия или нет – первым результатом полученного ими образо-
вания было понижение уровня нравственности. Этот факт, о ко-
тором я много говорил в своей книге „Les Civilizations de L’Inde“,
констатируется всеми авторами, посещавшими Индию.

Вернуться назад теперь, по-видимому, слишком по-
здно. Только опыт, последний воспитатель народов, возьмет
на себя указать нам наши ошибки и только опыт в состоя-
нии будет убедить нас в необходимости заменить наши сквер-
ные руководства, наши жалкие конкурсы профессиональ-
ным воспитанием, которое вернет нашу молодежь к полю,
мастерским и колониальным предприятиям, избегаемым ею
всеми средствами в настоящее время.

Это профессиональное воспитание, которого так до-
биваются теперь все просвещенные умы, существовало у
нас некогда, и народы, властвующие теперь над миром сво-
ей волей, инициативой и духом предприимчивости, сумели
сохранить его. Великий мыслитель Тэн ясно доказал в сво-
ем замечательном труде, что прежнее воспитание у нас
было почти такое же, какое существует в настоящее время
в Англии и Америке, и, проведя замечательную параллель
между латинской и англосаксонской воспитательной систе-
мой, он явственно указал последствия обоих методов.
Быть может, в крайнем случае и можно было бы при-
мириться со всеми неудобствами нашего классического вос-
питания, хотя бы оно и создавало недовольных да выбитых
из колеи, если бы поверхностное приобретение такого мно-
жества знаний, заучивание наизусть такого множества ру-
ководств в самом деле могло бы повысить умственный уро-
вень. Увы, это не так! Рассудок, опыт, инициатива и ха-
рактер – вот условия успеха в жизни; книги же этого не
дают. Книги – это словари, очень полезные для наведе-
ния справок, но совершенно бесполезно хранить в своей
голове целые длинные отрывки из них!

Насколько профессиональное образование может бо-
лее классического содействовать развитию ума, Тэн объяс-
няет следующим образом:

„Идеи образуются только в своей естественной и нор-
мальной среде. Развитию зародыша этих идей способству-
ют бесчисленные впечатления, которые юноша получает
ежедневно в мастерской, на руднике, в суде, в классе, на
верфи, в госпитале, при виде инструментов, материалов и
операций, в присутствии клиентов, рабочих, труда, рабо-
ты, хорошо или дурно сделанной, убыточной или прибыль-
ной. Все эти мелкие частные восприятия глаз, уха, рук и
даже обоняния, непроизвольно удержанные в памяти и тайно
переработанные, организуются в уме человека, чтобы рано
или поздно внушить ему ту или иную новую комбинацию,
упрощение, экономию, улучшение или изобретение. Моло-
дой француз лишен всех этих драгоценных восприятий,
соприкосновения с элементами, легко усваиваемыми и не-
обходимыми, и притом лишен в самом плодотворном воз-
расте. В течение семи или восьми лет он заперт в школе,
вдали от непосредственного и личного опыта, который мог
бы дать ему точное и глубокое понятие о вещах, людях и
различных способах обращаться с ними.

…По крайней мере девять из десяти потеряли свое время
и труд в течение нескольких лет своей жизни и притом в
такие годы, которые могут считаться наиболее действенными,
важными и даже решающими. Вычтите прежде всего поло-
вину или две трети из тех, которые являются на экзамены,
т.е. отвергнутых; затем из числа принятых, получивших
ученые степени, свидетельства, дипломы, отнимите также
половину или две трети – я говорю о переутомленных. От
них потребовали слишком многого, заставив их в такой-то
день, сидя на стуле или перед какой-нибудь картиной, изоб-
ражать из себя в течение двух часов в присутствии группы
ученых живой запас всех человеческих познаний. Действи-
тельно, они были таким вместилищем в течение двух часов
в этот день, но через месяц они уже не в состоянии были
бы выдержать снова этот экзамен. Приобретенные ими
познания, слишком многочисленные и слишком тяжеловес-
ные, непрерывно исчезают из их ума, а новых они не при-
обретают. Умственная сила их поколебалась, плодоносные
соки ее иссякли; перед нами человек уже „готовый и часто
совершенно конченный. Устроившись, женившись и поко-
рившись необходимости вращаться в одном и том же кру-
гу, он замыкается в узких пределах своей службы, которую
выполняет корректным образом, но далее этого не идет…

Знаменитый психолог указывает нам затем разницу,
существующую между нашей системой и системой англо-
саксов. У этих последних нет такого множества специаль-
ных школ, как у нас; у них обучают не книги, а сами
предметы. Инженер обучается там прямо в мастерской, а
не в школе, и это дает возможность каждому приобрести
познания, отвечающие его умственным способностям, ос-
таться простым рабочим или сделаться мастером, если он
не в состоянии идти дальше, или же стать инженером, если
это дозволяют его способности. Такой метод, без сомне-
ния, гораздо более демократичен и гораздо более полезен
обществу, чем такой, который ставит всю карьеру 18-ти
или 20-летнего человека в зависимость от испытания, про-
должающегося всего лишь несколько часов.

„В госпитале, на рудниках, на фабрике, у архитекто-
ра, у адвоката ученик, поступающий в очень молодых го-
дах, проходит весь курс учения и практики, почти так же,
как у нас проходит его клерк в конторе или живописец в
мастерской. Перед тем, до поступления в учение, он мог
пройти уже какой-нибудь краткий общий курс, который
служит основой, на которую наслаиваются новые знания.
Кроме того у него под рукой часто имеются какие-нибудь
технические курсы, которые он может посещать в свобод-
ные часы, чтобы приводить в порядок вынесенные им из
своего ежедневного опыта наблюдения. При таком режиме
практические способности ученика увеличиваются и разви-
ваются сами собой, как раз в такой степени, какая отвеча-
ет его природным дарованиям, и в направлении, нужном
для -его будущей деятельности, для того специального дела,
к которому он хочет приспособить себя. Таким образом, в
Англии и Соединенных Штатах юноше очень скоро удает-
ся извлечь всю пользу из своих дарований. В 25 лет, если
только в нем нет недостатка в содержательности и в уме,
он уже может быть не только полезным исполнителем, но
даже предпринимателем, не только машиной, но и двигате-
лем. Во Франции, где взяла верх противоположная система,
принимающая с каждым поколением все более и более китай-
ский характер, общая сумма теряемых сил очень велика“.

И великий философ приходит к следующему заключе-
нию относительно все возрастающего несоответствия меж-
ду нашим латинским воспитанием и жизнью:

„Во всех трех стадиях учения – в детском, отрочес-
ком и юношеском возрасте – теоретическая и школьная
подготовка с помощью книг стала длиннее и обременитель-
нее ввиду экзамена и получения степеней, и дипломов и
свидетельств. Это удлинение и отягощение школьных заня-
тий вызывается применением противоестественного режи-
ма, выражающегося в откладывании практического учения,
искусственных упражнений и механического набивания го-
ловы ненужными сведениями, переутомлением. При этом
не принимаются во внимание последующие годы и обязан-
ности, которые выпадают на долю взрослого человека, –
одним словом, ни реальный мир, куда должен вступить
юноша, ни окружающее его общество, к которому он дол-
жен заранее приспособиться, ни житейские столкновения,
к которым юноша должен быть заранее хорошо подготов-
лен, укреплен и вооружен (иначе он не в состоянии будет
ни устоять, ни защищаться), не принимаются в расчет этой
системой воспитания. Наши школы не дают своим учени-
кам такой подготовки, более важной, чем всякая другая, не
снабжают его необходимой твердостью здравого смысла,
воли и нервов. Наоборот, вместо того чтобы подготовить
ученика для предстоящих ему условий жизни, школа лиша-
ет его необходимых для этого качеств. Отсюда вытекает
то, что его вступление в жизнь, его первые шаги на попри-
ще практической деятельности часто сопровождаются ря-
дом неприятных поражений, вызывающих у него чувство
огорчения и оскорбления, долго не исчезающее и порой
искалечивающее его навсегда. Это тяжелое и опасное ис-
пытание; нравственное и умственное равновесие может по-
страдать от этого и рискует никогда вполне не восстано-
виться. Разочарование наступает слишком внезапно и бы-
вает слишком полным; заблуждение было слишком велико
и слишком велики будут неприятности“.

Это были приблизительно последние страницы, напи-
санные Тэном. Они превосходно резюмируют результаты
долгого опыта великого философа. Я думаю, что они со-
вершенно непонятны, к сожалению, для профессоров на-
шего университета, не бывавших за границей. Воспитание
– единственное средство, которым мы обладаем, чтобы
несколько действовать на душу народа, и грустно думать,
что во Франции почти нет никого, кто бы мог понять, что
наше современное воспитание составляет опасный элемент
быстрого упадка, и вместо того чтобы развивать нашу мо-
лодежь, оно извращает и унижает ее.

Полезно было бы сопоставить эти страницы Тэна с
наблюдениями, произведенными над воспитательной систе-
мой в Америке Полем Бурже, и собранными в его пре-
красной книге „Outre-Mer“. Признав также, что наша вос-
питательная система создает только ограниченных буржуа
без инициативы и без воли или анархистов, – „два типа,
одинаково опасных, – цивилизованного человека, бесплодно
вращающегося среди бессильной пошлости, либо увлечен-
ного безумием разрушения“, – автор приводит сравнения,
весьма заслуживающие внимания. Он сравнивает наши
французские лицеи, эти фабрики дегенерации, и американ-
ские школы, превосходно подготавливающие человека для
жизни. Тут можно ясно видеть, какая пропасть существует
между действительно демократическими народами и таки-
ми, у которых демократические идеи существуют только в
речах, а не в мыслях.

Мы нисколько не удалились от психологии толпы в
предшествовавших строках. Чтобы понять идеи и верова-
ния, гнездящиеся в толпе в настоящую минуту и готовые
завтра же проявиться в полном развитии, надо знать, как
готовилась почва для этого. Образование, которое дается
молодому поколению в какой-нибудь стране, позволяет нам
предвидеть, какая участь ожидает эту страну. Воспитание,
получаемое современным поколением, оправдывает самые
мрачные предсказания в этом отношении. Образование и
воспитание до некоторой степени могут улучшить или ис-
портить душу толпы. Необходимо было указать, как дей-
ствует на нее современная система и как масса равнодуш-
ных и нейтральных индивидов превратилась постепенно в
громадную армию недовольных, готовых повиноваться вся-
ким внушениям утопистов и риторов. В школах-то именно
и подготавливается будущее падение латинских народов.

Глава вторая

НЕПОСРЕДСТВЕННЫЕ ФАКТОРЫ
МНЕНИЙ ТОЛПЫ

 1. Образы, слова и формулы, – Магическая сила слов и фор-
мул. – Могущественное влияние слов связано с образами, кото-
рые ими вызываются, и не зависит от их реального значения. –
Образы меняются соответственно времени и расе. – Обветшание
слов. – Изменение смысла слов сообразно расе. -Различное зна-
чение слова „демократия“ в Европе и Америке.
 2. Иллюзии. – Их значение. – Они лежат в основе всех циви-
лизаций. – Социальная необходимость иллюзий. – Толпа всегда
предпочитает их истине.

 3. Опыт. – Только опыт может упрочить в душе толпы необхо-
димые истины и разрушить иллюзии, сделавшиеся опасными. –
Во что обходится необходимый для убеждения толпы опыт.
 4. Рассудок. – Ничтожность его влияния на толпу. На толпу
можно влиять, действуя на ее бессознательные чувства. – Роль
логика в истории. – Тайные причины невероятных событий.

В предшествующей главе мы изучили отдаленные и
подготовительные факторы, развивающие в душе толпы
особенную восприимчивость, благодаря которой в толпе
возникают известные чувства и идеи. Теперь нам нужно
рассмотреть факторы, действующие на толпу непосредствен-
ным образом. В следующей главе мы увидим, как надо
обращаться с этими факторами, чтобы они оказали свое
действие.

В первой части нашего труда мы изучили чувства,
идеи и рассуждения толпы и можем отсюда вывести общее
заключение о способах воздействия на душу толпы. Мы
уже знаем, что поражает воображение толпы, какой силой
и заразительностью обладают внушения, особенно те, ко-
торые представляются в форме образов; но так как проис-
хождение внушений бывает весьма разнообразно, то и фак-
торы, способные действовать на душу толпы, могут быть
очень различны; поэтому-то и необходимо изучить их от-
дельно, и такое изучение не будет бесполезной работой.
Толпа несколько напоминает сфинкса из античной сказки:
надо или научиться разрешать загадки, предлагаемые нам
ее психологией, или же безропотно покориться тому, что
толпа поглотит нас.

1. ОБРАЗЫ, СЛОВА И ФОРМУЛЫ
Изучая воображение толпы, мы видели, что на него
очень легко действовать, в особенности образами. Такие
образы не всегда имеются в нашем распоряжении, но их
можно вызывать посредством умелого применения слов и
формул. Искусно обработанные формулы получают дей-
ствительно ту магическую силу, которая им приписывалась
некогда адептами магии. Они могут возбудить в душе тол-
пы самые грозные бури, но умеют также и успокаивать их.
Можно было бы воздвигнуть пирамиду, гораздо более вы-
сокую, чем пирамида Хеопса, из костей лишь тех людей,
которые пали жертвами могущества слов и формул.

Могущество слов находится в тесной связи с вызыва-
емыми ими образами и совершенно не зависит от их реаль-
ного смысла. Очень часто слова, имеющие самый неопре-
деленный смысл, оказывают самое большое влияние на толпу.
Таковы, например, термины: демократия, социализм, равен-
ство, свобода и т.д., до такой степени неопределенные, что
даже в толстых томах не удается с точностью разъяснить их
смысл. Между тем, в них, несомненно, заключается магичес-
кая сила, как будто на самом деле в них скрыто разрешение
всех проблем. Они образуют синтез всех бессознательных
разнообразных стремлений и надежд на их реализацию.

Ни рассудок, ни убеждение не в состоянии бороться
против известных слов и известных формул. Они произно-
сятся перед толпой с благоговением, и тотчас же выраже-
ние лиц становится почтительным, и головы склоняются.
Многие смотрят на них как на силы природы или сверхъе-
стественные силы. Они вызывают в душе грандиозные и
смутные образы, и окружающая их неопределенность толь-
ко увеличивает их таинственное могущество. Они являются
таинственными божествами, скрытыми позади скинии, к
которым верующие приближаются с благоговейной дрожью.

Образы, вызванные словами независимо от их смыс-
ла, меняются соответственно времени и народам, хотя сами
формулы остаются неизменными. С некоторыми словами
временно связаны всем известные образы, вызываемые ими.
Слово играет в таком случае роль звонка, вызывающего их
появление.

Не все слова и формулы обладают способностью вы-
зывать образы. Бывает так, что слова, вызывавшие рань-
ше образы, изнашиваются и уже более ничего не пробуж-
дают в уме. Они становятся тогда пустыми звуками, един-
ственная польза которых заключается в том, что они из-
бавляют тех, кто их употребляет, от обязанности думать.
Имея маленький запас таких формул и общих мест, зау-
ченных нами в молодости, мы обладаем всем, что нужно,
чтобы прожить жизнь, не утомляя себя размышлениями.

Слова, входящие в состав какого-нибудь известного
определенного языка, с течением веков изменяются очень
медленно, но беспрестанно меняются образы, которые они
вызывают, и смысл, который им придается. Вот почему
раньше я высказал уже мнение, что точный перевод выра-
жений какого-нибудь языка, особенно если дело идет об
исчезнувшем народе, – вещь совершенно невозможная. В
самом деле, что мы делаем, например, подставляя фран-
цузский термин вместо латинского, греческого или санск-
ритского, или стараясь понять книгу, написанную на нашем
родном языке два, три столетия тому назад? Мы просто-
напросто заменяем образами и идеями, образовавшимися в
нашем уме под влиянием современной жизни, те понятия и
образы, совершенно непохожие на наши, которые зароди-
лись под влиянием древней жизни в душе рас, находив-
шихся в совершенно других условиях существования. Ког-
да люди революции копировали древних греков и римлян,
разве они не придавали словам древних именно тот смысл,
которого у них никогда не было? Какое сходство может,
например, существовать между учреждениями древних гре-
ков и теми, которые в наше время носят аналогичные на-
звания? Чем была в те времена республика, как не учреж-
дением, аристократическим по существу, собранием малень-
ких деспотов, господствующих над толпой рабов, находя-
щихся в самом абсолютном подчинении? Эти коммуналь-
ные аристократии, опирающиеся на рабство, не могли бы
существовать и одной минуты без него.

А слово „свобода“, разве оно могло означать то же
самое, что означает теперь, в такую эпоху, когда даже не
подозревалась возможность свободно мыслить и не было
более великого и более редкого преступления, как рассуж-
дения о богах, законах и обычаях государства? Слово „оте-
чество“, например, в душе какого-нибудь афинянина или
спартанца было только культом Афин или Спарты, а вовсе
не целой Греции, состоявшей из соперничающих между
собой городов, ведших постоянную войну друг с другом.
Какой смысл имело это же самое слово „отечество“ у древ-
них галлов, разделенных на соперничающие племена, отли-
чавшиеся своей расой, языком и религией, и легко побеж-
денных Цезарем, так как он постоянно имел среди них
союзников? Только Рим дал галлам отечество, доставив им
политическое и религиозное единство. Даже не заглядывая
так далеко, мы видим, что всего лишь два столетия назад
слово „отечество“ понималось совсем не так, как теперь,
французскими аристократами вроде великого Конде, кото-
рые вступили в союз с иностранцами против своего монар-
ха. И разве то же самое слово не имело другого смысла
для эмигрантов, думавших, что они повинуются законам
чести, сражаясь против Франции? Со своей точки зрения
они, без сомнения, повиновались этим законам, ибо фео-
дальный закон прикрепляет вассала к его властелину, а не
к земле, и следовательно, где находится этот властелин,
там и есть истинное отечество.

Очень многочисленны слова, смысл которых изменил-
ся подобным образом, и добраться до первоначального их
смысла вовсе не легко. Справедливо говорят, что надо много
прочесть, прежде чем в состоянии будешь сколько-нибудь
уяснить себе, что означали для наших предков такие слова,
как король и королевская фамилия. Что же можно сказать
относительно более сложных терминов?

И так, значение слов бывает непостоянным, времен-
ным и меняется сообразно векам и народам. Если мы хо-
тим действовать этими словами на толпу, то прежде всего
должны знать, что они означают в данную минуту, а никак
не то, что они некогда означали, или могут означать для
индивидов, обладающих другой духовной организацией.

Таким образом, когда после разных политических пе-
реговоров и перемен религиозных верований в толпе возни-
кает глубокая антипатия к образам, вызываемым известны-
ми словами, то первой обязанностью настоящего государ-
ственного человека должно быть изменение слов. При этом
он, разумеется, не должен касаться сущности вещей, так
как эти последние слишком тесно связаны с наследствен-
ной организацией народа, чтобы их можно было изменить.
Рассудительный Токвиль давно уже обращал внимание на
то, что труды консульства и империи состояли главным
образом в том, чтобы нарядить в новые слова большинство
учреждений прошлого, т.е. заменить слова, вызывавшие
неприятные образы в воображении толпы, другими, новиз-
на которых мешала появлению этих образов. Так изменены
были, например, названия налогов, хотя налоги и сборы
остались по существу те же.

Самой главной обязанностью государственных людей
должно быть, следовательно, переименование и поименова-
ние популярными или же нейтральными названиями тех
вещей, которых толпа уже не выносит более под их пре-
жними именами. Могущество слов так велико, что стоит
только придумать изысканные названия для каких-нибудь
самых отвратительных вещей, чтобы толпа тотчас же при-
няла их. Тэн справедливо замечает, что именно призывая
свободу и братство, – слова очень популярные в те време-
на, – якобинцы могли „водворить деспотизм, достойный
Дагомеи, суд, достойный инквизиции, и организовать че-
ловеческие гекатомбы, напоминающие гекатомбы древней
Мексики“. Искусство правителей, а также адвокатов, именно
и заключается в том, чтобы уметь обращаться со словами.
Главная трудность этого искусства состоит в том, что в
одном и том же обществе, но в разных социальных слоях,
одни и те же слова весьма часто имеют совершенно раз-
личный смысл. Внешне в этих общественных слоях упот-
ребляют такие же точно слова, но эти слова никогда не
имеют того же самого значения.

В предшествующих примерах мы указывали на время
как на главный фактор изменения смысла слов. Если мы
включим сюда и расу, то увидим, что в одну и ту же эпоху
у народов одинаково цивилизованных, но различной расы,
одни и те же слова выражают часто очень различные идеи.
Трудно понять все эти различия, не совершив многочис-
ленных путешествий, поэтому-то я и не буду на них наста-
ивать. Я ограничусь лишь указанием на то, что слова,
наиболее употребляемые толпой, обладают различным смыс-
лом у разных народов. К таковым принадлежат, например,
„демократия“ и „социализм“, столь часто употребляемые в
настоящее время. Эти слова в действительности вызывают
совершенно противоположные образы в душе романских и
англосаксонских народов. У латинян слово „демократия“
означает главным образом исчезновение воли и инициати-
вы индивида перед волей и инициативой общин, представ-
ляемых государством. На государство все более и более
налагается обязанность руководить всем, централизовать,
монополизировать и фабриковать все, к государству обра-
щаются постоянно все партии без исключения – радика-
лы, социалисты или монархисты. У англосаксов в Америке
то же самое слово „демократия“ означает, наоборот, самое
широкое развитие воли и индивида и насколько возможно
большее устранение государства, которому ничем, даже
делом народного просвещения, не дают управлять, за ис-
ключением полиции, армии и дипломатических сношений.
Итак, то же самое слово, которое у одного народа обо-
значает устранение воли и индивидуальной инициативы
и преобладание государства, у другого получает совсем
иной смысл и означает чрезмерное развитие именно ин-
дивидуальной воли и инициативы и полное устранение
государства.

В первой книге этого труда („Психология народов“) я осо-
бенно указывал на различие, которое существует между демокра-
тическим идеалом романских народов и англосаксов. Совершенно
независимо от меня Поль Бурже на основании своих путешествий
пришел в своей последней книге „Outre-Mer“ к выводам, почти
одинаковым с моими.

2. ИЛЛЮЗИИ

Начиная с самой зари цивилизации, толпа постоянно
подпадала под влияние иллюзий. Наибольшее число хра-
мов, статуй и алтарей было воздвигнуто именно творцам
иллюзий. Некогда властвовали религиозные иллюзии, те-
перь на сцену выступают философские и социальные, но
эти грозные владычицы всегда находились во главе циви-
лизаций, последовательно развивавшихся на нашей плане-
те. Во имя иллюзий сооружались храмы Халдеи и Египта,
средневековые религиозные здания, и во имя этих же ил-
люзий совершился переворот в Европе сто лет тому назад.
Все наши художественные, политические или социальные
понятия непременно носят на себе могущественный отпеча-
ток иллюзий. Человек иногда повергает в прах эти иллю-
зии ценой ужасных переворотов, но он всегда бывает вы-
нужден снова извлечь их из-под развалин.

Без этих иллюзий ему не удалось бы выйти из состо-
яния примитивного варварства, и без них он скоро снова
впал бы в то же состояние. Все это пустые тени, дщери
наших мечтаний, но они вынудили народы создать все то,
что составляет теперь славу искусства и величие нашей
цивилизации.

„Если бы уничтожить в музеях и библиотеках и раз-
бить о камни паперти все произведения и художественные
памятники, вдохновленные религией, что же осталось бы
от великой мечты человечества? Доставлять людям надеж-
ды и иллюзии, без которых они не могли бы существовать,
– вот назначение богов, героев и поэтов. Наука стара-
лась выполнить эту задачу в течение пятидесяти лет. Но в
сердцах, жаждущих идеала, ее погубило то, что она не
осмеливается обещать больше и не умеет достаточно лгать“.

Философы последнего столетия с большим рвением
старались уничтожить религиозные, политические и соци-
альные иллюзии, которыми жили наши предки. Но уничто-
жая эти иллюзии, они в то же время опустошили источники
надежды и смирения. И позади разбитых химер они на-
ткнулись на слепые и скрытые силы природы, неумолимые,
безжалостные к слабости и чуждые сострадания.

Несмотря на весь свой прогресс, философия до сих
пор не дала еще толпе никаких идеалов, которые могли бы
прельстить ее; но так как толпе нужны иллюзии во что бы
то ни стало, то она инстинктивно, как бабочка, летящая на
свет, направляется к тем, кто ей их доставляет. Главным
фактором эволюции народов никогда не была истина, но

сегда заблуждение. И если социализм так могуществен в
настоящее время, то лишь потому что он представляет со-
бой единственную уцелевшую иллюзию. Несмотря на все
научные демонстрации, он продолжает все-таки расти, и
социальная иллюзия царит в настоящее время над всеми
обломками прошлого, и ей принадлежит будущее. Толпа
никогда не стремилась к правде; она отворачивается от
очевидности, не нравящейся ей, и предпочитает поклонять-
ся заблуждению, если только заблуждение это прельщает
ее. Кто умеет вводить толпу в заблуждение, тот легко ста-
новится ее повелителем; кто же стремится образумить ее,
тот всегда бывает ее жертвой.

3. ОПЫТ

Опыт является, наверное, единственным действитель-
ным средством для прочного укрепления какой-нибудь ис-
тины в душе толпы и разрушения иллюзий, сделавшихся
чересчур опасными. Нужно, однако, чтобы опыт совершен
был в широких размерах, и чтобы он повторился несколько
раз. Опыт одного поколения обыкновенно нс приносит
пользы следующему, вот почему лишне пользоваться исто-
рическими фактами как примерами. Единственное значение
таких демонстраций заключается лишь в том, что они пока-
зывают, до какой степени необходимо из века в век повто-
рять опыт, чтобы он мог оказать какое-либо влияние и
пошатнуть хотя бы одно-единственное заблуждение, если
только оно прочно укоренилось в душе толпы.

Наш век, так же, как и предшествующий, будет, ве-
роятно, приводиться историками будущего в пример, как
эра любопытных опытов. И действительно, ни в какие дру-
гие века их не производилось так много!

Самым гигантским из всех этих опытов была, без со-
мнения, Французская революция. Для обнаружения исти-
ны, заключающейся в том, что нельзя переделать во всех
отношениях какое-нибудь общество лишь на основании ука-
заний чистого разума, понадобилось погубить несколько
миллионов человеческих жизней и волновать Европу в те-
чение целых двадцати лет. Чтобы доказать на опыте, как
дорого обходятся народам Цезари, которых они привет-
ствуют радостными криками, понадобился целый ряд разо-
рительных испытаний в течение целых пятидесяти лет, но,
несмотря на всю их очевидность, они все еще, по-видимо-
му, недостаточно убедительны. Между тем, первый из этих
опытов стоил три миллиона человеческих жизней и был
причиной нашествия; второй же вызвал разложение и не-
обходимость содержать постоянные армии. Третий опыт
чуть-чуть нс был сделан недавно и, вероятно, рано или
поздно будет-таки сделан. Чтобы убедить целый народ в
том, что огромная германская армия вовсе не представляет
собой, как учили нас лет тридцать тому назад, только без-
вредную национальную гвардию, понадобилась ужасная
война, стоившая нам очень дорого.

Мнение толпы составилось в данном случае путем грубых
ассоциаций предметов, совершенно несходных между собой, ме-
ханизм образования которых я изложил выше. Наша национальная
гвардия тех времен состояла из миролюбивых лавочников без
всякого следа дисциплины, и к ней нельзя было относиться серь-
езно; поэтому все, что носило аналогичное название, вызывало те
же самые образы и вследствие этого считалось таким же безвред-
ным учреждением; заблуждение толпы разделялось в то время,
как это вообще часто бывает с какими-нибудь общими мнениями,
так же и ее вожаками. В своей речи, произнесенной 31 декабря
1887 г. в палате депутатов и воспроизведенной Е.Олливье в его
книге, Тьер, часто следовавший за мнением толпы, но никогда
его не опережавший, утверждал, что Пруссия помимо действую-
щей армии, приблизительно равняющейся французской армии, не
имеет ничего другого, кроме национальной гвардии, такой же, как
и французская национальная гвардия, и, следовательно, не пред-
ставляющей серьезного значения. Эти утверждения вышеназван-
ного государственного человека оказались столь же верными, как
и его предвидения незначительной будущности ‘железных дорог.

Чтобы признать, наконец, что протекционизм разоря-
ет народы, которые вводят его у себя, понадобится так же
по крайней мере двадцатилетний бедственный опыт. При-
меры эти можно увеличить до бесконечности.

4. РАССУДОК

Перечисляя факторы, способные производить впечат-
ление на душу толпы, мы могли бы совершенно не упоми-
нать о рассудке, если бы это не было нужно нам для того,
чтобы указать на отрицательное значение его влияния.

Мы указали уже, что на толпу нельзя влиять рассуж-
дениями, так как ей доступны только грубые ассоциации
идей. Поэтому-то факторы, умеющие производить впечат-
ление на толпу, всегда обращаются к ее.чувствам, а не к ее
рассудку. Законы логики не оказывают на нее никакого
действия. Чтобы убедить толпу, надо сначала хорошенько
ознакомиться с воодушевляющими ее чувствами, притво-
риться, что разделяешь их, затем попытаться их изменить,
вызывая посредством первоначальных ассоциаций какие-
нибудь прельщающие толпу образы. Надо также уметь
вернуться назад в случае нужды, и главное – уметь уга-
дывать ежеминутно те чувства, которые порождаешь в толпе.

Мои первые наблюдения над искусством производить впе-
чатление на толпу и над тем, как мало действует логика в данном
случае, относятся ко времени осады Парижа, к тому дню, когда я
увидел, как вели в Лувр, где заседало в то время правительство,
маршала В., которого неистовая толпа обвиняла в том, что он
снимал план укреплений с целью продать его пруссакам. Один из
членов правительства, знаменитый оратор Г.П., вышел, чтобы
уговорить толпу, требовавшую немедленной казни своего пленни-
ка. Я ожидал, что оратор докажет толпе нелепость ее обвинений,
сказав, что маршал, которого она обвиняет, сам был одним из
строителей этих укреплений, и что планы этих укреплений прода-
ются у всех книгопродавцев. К моему величайшему изумлению (я
был тогда очень молод), я услышал совсем другую речь. „Рас-
права будет произведена, – закричал оратор приближаясь к плен-
нику, – и расправа самая безжалостная. Предоставьте прави-
тельству национальной обороны закончить ваше расследование.
Мы же покамест запрем пленника“. Толпа немедленно успокои-
лась, удовлетворенная этим кажущимся исполнением своих требова-
ний, и спустя четверть часа маршал мог спокойно вернуться домой.
Но он неминуемо был бы разорван на части, если бы оратор начал
приводеть толпе, находящейся в состоянии ярости, логические дово-
ды, которые мне по молодости лет казались столь убедительными.

Необходимость постоянно менять свою речь сообраз-
но с производимым ею в ту минуту впечатлением, заранее
осуждает на неуспех всякие подготовленные и заученные
речи. В такой речи оратор следит только за развитием
своей собственной мысли, а не за развитием мыслей своих
слушателей, и уже поэтому одному влияние его совершенно
ничтожно.

Логические умы, привыкшие всегда иметь дело с це-
лой цепью рассуждений, вытекающих одно из другого, не-
пременно прибегают к такому же способу убеждения, когда
обращаются к толпе, и всегда бывают изумлены тем, как
мало действуют на нее аргументации. Попробуйте подей-
ствовать рассуждениями на примитивные умы, на дикарей
или детей, например, и вы тогда вполне убедитесь, как
мало значения имеет подобный метод аргументации.

Незачем, однако, спускаться до примитивных существ,
чтобы убедиться в полной несостоятельности их рассужде-
ний, когда им приходится бороться с чувствами. Припом-
ним только, как упорно держались в течение долгих веков
религиозные суеверия, противоречащие даже самой про-
стой логике. В течение более чем двух тысяч лет самые
блестящие гении склонялись перед их властью, и лишь в
современные эпохи явилась возможность оспаривать их
достоверность. В средние века и в эпоху Возрождения было
не мало просвещенных людей, но не было ни одного, кото-
рого путем рассуждений можно было бы убедить в ребя-
ческом характере всех этих суеверий и возбудить в нем
хотя бы слабые сомнения насчет злодеяний дьявола и необ-
ходимости костра для колдуний.

Следует ли сожалеть о том, что толпа никогда не уп-
равляется рассудком? Мы не решились бы утверждать это.
Вряд ли голос рассудка мог бы увлечь человечество на
путь цивилизации и сообщить ему ту горячность и сме-
лость, которую вызвали в нем химеры. Без сомнения, эти
химеры, дщери бессознательного, были необходимы. Каж-
дая раса заключает в своей духовной организации те зако-
ны, которые управляют ее судьбой, и быть может, она
повинуется именно этим законам, движимая роковым ин-
стинктом во всех своих побуждениях, даже явно самых
безрассудных. Иногда нам кажется, что народы подчиня-
ются тайным силам, подобным тем, которые заставляют
желудь развиваться постепенно в дуб и вынуждают комету
двигаться по своей орбите.

То немногое, что мы можем узнать об этих силах, мы
должны отыскивать в общем ходе эволюции народа, а не в

отдельных фактах, из которых слагается эта эволюция. Если
же принимать во внимание только такие изолированные
факты, то может показаться, что историей управляют са-
мые невероятные случайности. Разве это не невероятный
факт, например, что несколько арабских шаек, вышедших
из пустынь, в состоянии были победить самую большую
часть старого греко-римского мира и основать империю,
еще более великую, нежели империя Александра? Разве не
невероятно также, что в старой иерархической Европе ка-
кой-то безвестный артиллерийский поручик мог царство-
вать над множеством народов и королей.

Представим, следовательно, разум философам, но не
будем требовать от него слишком большого вмешательства
в дело управления людьми. Не при помощи рассудка, а
всего чаще помимо него, народились такие чувства, как
честь, самоотвержение, религиозная вера, любовь к славе и
к отечеству – чувства, которые были до сих пор главными
пружинами всякой цивилизации.

Глава третья
ВОЖАКИ ТОЛПЫ
И ИХ СПОСОБЫ УБЕЖДЕНИЯ

 1. Вожаки толпы. – Инстинктивная потребность всех индиви-
дов в толпе повиноваться вожаку. – Психология вожаков. – Толь-
ко вожаки могут создать веру и дать организацию толпе. – На-
сильственный деспотизм вожаков. – Их Классификация. – Роль,
которую играет воля.

 2. Способы действия вожаков. – Утверждение, повторение и
зараза. – Относительная роль всех этих факторов. – Как рас-
пространяется зараза из низших слоев общества в высшие. –
Популярное мнение быстро становится общим мнением.
 3. Обаяние. – Определение и классификация обаяния. – Обая-
ние приобретенное и личное. – Различные примеры. – Как исче-
зает обаяние.

Духовная организация толпы нам уже известна, и мы
знаем также, какие двигатели могут действовать на ее душу.
Теперь нам остается рассмотреть способы применения этих
двигателей и указать, кто может ими пользоваться.

1. ВОЖАКИ ТОЛПЫ

Лишь только известное число живых существ собе-
рется вместе, все равно, будет ли то стадо животных или
толпа людей, они инстинктивно подчиняются власти своего
вождя. В толпе людей вождь часто бывает только вожа-
ком, но, тем не менее, роль его значительна. Его воля
представляет то ядро, вокруг которого кристаллизуются и
объединяются мнения. Он составляет собой первый эле-
мент организации разнородной толпы и готовит в ней орга-
низацию сект. Пока же это не наступит, он управляет ею,
так как толпа представляет собой раболепное стадо, кото-
рое не может обойтись без властелина.

Вожак обыкновенно сначала сам был в числе тех, кого
ведут; он так же был загипнотизирован идеей, апостолом
которой сделался впоследствии. Эта идея до такой степени
завладела им, что все вокруг исчезло для него, и всякое
противное мнение ему казалось уже заблуждением и пред-
рассудком. Потому-то Робеспьер, загипнотизированный
идеями Руссо, и пользовался методами инквизиции для их
распространения.

Обыкновенно вожаки не принадлежат к числу мысли-
телей – это люди действия. Они не обладают проница-
тельностью, так как проницательность ведет обыкновенно
к сомнениям и бездействию. Чаще всего вожаками бывают
психически неуравновешенные люди, полупомешанные, на-
ходящиеся на границе безумия. Как бы ни была нелепа
идея, которую они защищают, и цель, к которой они стремят-
ся, их убеждения нельзя поколебать никакими доводами рас-
судка. Презрение и преследование не производят на них впе-
чатления или же только еще сильнее возбуждают их. Личный
интерес, семья – все ими приносится в жертву. Инстинкт
самосохранения у них исчезает до такой степени, что един-
ственная награда, к которой они стремятся, – это мучениче-
ство. Напряженность их собственной веры придает их словам
громадную силу внушения. Толпа всегда готова слушать че-
ловека, одаренного сильной волей и умеющего действовать на
нее внушительным образом. Люди в толпе теряют свою волю
и инстинктивно обращаются к тому, кто ее сохранил.

В вожаках у народов никогда не бывало недостатка,
но эти вожаки всегда должны были обладать очень твер-
дыми убеждениями, так как только такие убеждения созда-
ют апостолов. Часто вожаками бывают хитрые ораторы,
преследующие лишь свои личные интересы и действующие
путем поблажки низким инстинктам толпы. Влияние, кото-
рым они пользуются, может быть и очень велико, но все-
гда бывает очень эфемерно. Великие фанатики, увлекав-
шие душу толпы, Петр Пустынник, Лютер, Савонарола,
деятели революции, только тогда подчинили ее своему оба-
янию, когда сами подпали под обаяние известной идеи.
Тогда им удалось создать в душе толпы ту грозную силу,
которая называется верой и содействует превращению че-
ловека в абсолютного раба своей мечты.

Роль всех великих вожаков главным образом заклю-
чается в том, чтобы создать веру, все равно, религиозную
ли, политическую, социальную, или веру в какое-нибудь
дело, человека или идею, вот почему их влияние и бывало
всегда очень велико. Из всех сил, которыми располагает
человечество, сила веры всегда была самой могуществен-
ной, и не напрасно в Евангелии говорится, что вера может
сдвинуть горы. Дать человеку веру – это удесятерить его
силы. Великие исторические события произведены были
безвестными верующими, вся сила которых заключалась в
их вере- Не ученые и не философы создали великие рели-
гии, управлявшие миром и обширные царства, распростра-
нявшиеся от одного полушария до другого!

Во всех этих случаях, конечно, действовали великие
вожаки, а их не так много в истории. Они образуют вер-
шину пирамиды, постепенно спускающейся от этих могу-
щественных властителей над умами толпы до того оратора,
который в дымной гостинице медленно подчиняет своему
влиянию слушателей, повторяя им готовые формулы, смыс-
ла которых он сам не понимает, но считает их способными
непременно повести за собой реализацию всех мечтаний и
надежд.

Во всех социальных сферах, от самых высших до низ-
ших, если только человек не находится в изолированном
положении, он легко подпадает под влияние какого-нибудь
вожака. Большинство людей, особенно в народных массах,
за пределами своей специальности не имеет почти ни о чем
ясных и более или менее определенных понятий. Такие
люди не в состоянии управлять собой, и вожак служит им
руководителем.

Власть вожаков очень деспотична, но именно этот
деспотизм и заставляет ей подчиняться. Не трудно убе-
диться, как легко они вынуждают рабочие классы, даже
самые буйные, повиноваться себе, хотя для поддержания
своей власти у них нет никаких средств. Они назначают
число рабочих часов, величину заработной платы, органи-
зуют стачки и заставляют их начинаться и прекращаться в
определенный час.

В настоящее время вожаки толпы все более и более
оттесняют общественную власть, теряющую свое значение
вследствие распрей. Тирания новых властелинов покоряет
толпу и заставляет ее повиноваться им больше, чем она
повиновалось какому-нибудь правительству. Если же вслед-
ствие какой-нибудь случайности вожак исчезает и не заме-
щается немедленно другим, то толпа снова становится про-
стым сборищем без всякой связи и устойчивости. Во время
последней стачки кучеров омнибусов в Париже достаточно
было арестовать двух вожаков, руководивших ею, чтобы
она тотчас же прекратилась. В душе толпы преобладает не
стремление к свободе, а потребность подчинения; толпа
так жаждет повиноваться, что инстинктивно покоряется тому,
кто объявляет себя ее властелином.

Класс вожаков удобно подразделяется на две опреде-
ленные категории. К одной принадлежат люди энергичные,
с сильной, но появляющейся у них лишь на короткое время
волей; к другой – вожаки, встречающиеся гораздо реже,
обладающие сильной, но в тоже время и стойкой волей.
Первые – смелы, буйны, храбры; они особенно пригодны
для внезапных дерзких предприятий, для того, чтобы ув-
лечь массы несмотря на опасность и превратить в героев
вчерашних рекрутов. Таковы были, например. Ней и Мю-
рат во времена первой Империи. В наше время таким был
Гарибальди, не обладавший никакими особенными талан-
тами, но очень энергичный, сумевший овладеть целым не-
аполитанским королевством, располагая лишь горстью лю-
дей, тогда как королевство имело в своем распоряжении
дисциплинированную армию для своей защиты.

Но энергия этих вожаков, хотя и очень могуществен-
ная, держится недолго и исчезает вместе с возбудителем,
вызвавшим ее появление. Очень часто герои, проявившие
такую энергию, вернувшись к обыденной жизни, обнару-
живали самую изумительную слабость и полную неспособ-
ность руководить своими поступками даже при самых обык-
новенных условиях, хотя они с виду так хорошо умели ру-
ководить другими людьми. Такие вожаки могут выполнять
свою функцию лишь при том условии, если ими руководят
и возбуждают их постоянно, и если всегда над ними нахо-
дится человек или идея, указывающие им их поведение.

Вторая категория вожаков, обладающих стойкой во-
лей, не столь блестяща, но имеет гораздо большее значе-
ние. К этой категории и принадлежат истинные основатели
религии и творцы великих дел: св. Павел, Магомет, Хри-
стофор Колумб, Лессепс. Умны ли они, или ограничены –
все равно, мир будет всегда им принадлежать! Их упорная
воля представляет собой такое бесконечно редкое и беско-
нечно могущественное качество, которое всё заставляет себе
покоряться. Часто не отдают себе достаточно отчета в том,
чего можно достигнуть посредством упорной и сильной воли,
а между тем, ничто не может противостоять такой воле –
ни природа, ни боги, ни люди.

Ближайшим примером того, что достигается сильной
волей, служит знаменитый человек, разделивший два мира
и выполнивший задачу, которую напрасно пытались вы-
полнить в течение трех тысяч лет многие из величайших
государей. Позднее он потерпел неудачу в подобном же
предприятии, но тогда уже наступила старость, перед ко-
торой все стушевывается, даже воля. История тех трудно-
стей, которые надо было преодолеть при прорытии Суэц-
кого канала, лучше всего указывает во всех своих подроб-
ностях, как много может сделать одна только сильная воля.
Очевидец, доктор Казалес, в нескольких захватывающих
строчках резюмирует это великое дело, об осуществлении
которого рассказывал сам его бессмертный автор: „Он рас-
сказывал изо дня в день все эпизоды эпопеи канала, –
говорит Казалес. Он рассказывал, как ему надо было по-
бедить невозможное и сделать его возможным, восторже-
ствовать над всеми препятствиями, коалициями, неудачами,
несчастиями и неуспехами всякого рода. Однако ничто не
могло ввергнуть его в уныние, заставить упасть духом. Он
вспоминал, как восстала и безустанно нападала на него
Англия, какую нерешительность выказывали Египет и
Франция; как французский консул больше других мешал
началу работ, и как ему нужно было противодействовать,
влияя на рабочих, подвергая их жажде и отказывая им в
пресной воде; он говорил, что морское министерство, инже-
неры, все люди серьезные, опытные, ученые, но естествен-
ным образом настроенные враждебно против его идеи и при-
том убежденные в его гибели, предсказывали эту гибель в
такой-то день и час, точно дело шло о солнечном затмении“.

Книга, в которой была бы рассказана жизнь всех ве-
ликих вожаков толпы, конечно, не могла бы заключать в
себе много имен, но все эти имена стояли во главе важней-
ших событий нашей цивилизации и истории.

2. СПОСОБЫ ДЕЙСТВИЯ ВОЖАКОВ:
УТВЕРЖДЕНИЕ, ПОВТОРЕНИЕ, ЗАРАЗА

Когда бывает нужно на мгновение увлечь толпу, зас-
тавить ее совершить какой-нибудь акт, например, ограбить
дворец, погибнуть, защищая укрепление или баррикаду, надо
действовать посредством быстрых внушений, и самым луч-
шим внушением является все-таки личный пример. Однако
толпа, чтобы повиноваться внушению, должна быть подго-
товлена к этому раньше известными обстоятельствами, и
главное – надо, чтобы тот, кто хочет увлечь ее за собой,
обладал особенным качеством, известным под именем оба-
яния, о котором мы будем говорить далее.

Когда же дело идет о том, чтобы заставить душу тол-
пы проникнуться какими-нибудь идеями или верованиями,
например, современными социальными теориями, то при-
меняются другие способы, преимущественно следующие:
утверждение, повторение, зараза. Действие этих способов
медленное, но результаты, достигаемые ими, очень стойки.

Простое утверждение, не подкрепляемое никакими
рассуждениями и никакими доказательствами, служит од-
ним из самых верных средств для того, чтобы заставить
какую-нибудь идею проникнуть в душу толпы. Чем более
кратко утверждение, чем более оно лишено какой бы то ни
было доказательности, тем более оно оказывает влияние на
толпу. Священные книги и кодексы всех веков всегда дей-
ствовали посредством простого утверждения; государствен-
ные люди, призванные защищать какое-нибудь политичес-
кое дело, промышленники, старающиеся распространять свои
продукты с помощью объявлений, хорошо знают, какую
силу имеет утверждение.

Утверждение тогда лишь оказывает действие, когда
оно повторяется часто и, если возможно, в одних и тех же
выражениях. Кажется, Наполеон сказал, что существует
только одна заслуживающая внимания фигура риторики –
это повторение. Посредством повторения идея водворяется
в умах до такой степени прочно, что в конце концов она
уже принимается как доказанная истина.

Влияние утверждения на толпу становится понятным,
когда мы видим, какое могущественное действие оно ока-
зывает на самые просвещенные умы. Это действие объяс-
няется тем, что часто повторяемая идея в конце концов
врезается в самые глубокие области бессознательного, где
именно и вырабатываются двигатели наших поступков.
Спустя некоторое время мы забываем, кто был автором
утверждения, повторявшегося столько раз, и в конце кон-
цов начинаем верить ему, отсюда-то и происходит изуми-
тельное влияние всяких публикаций. После того, как мы
сто, тысячу раз прочли, что лучший шоколад – это шоко-
лад X, нам начинает казаться, что мы слышали это с раз-
ных сторон, и мы в конце концов совершенно убеждаемся
в этом. Прочтя тысячи раз, что мука V спасла таких-то и
таких-то знаменитых людей от самой упорной болезни, мы
начинаем испытывать желание прибегнуть к этому сред-
ству, лишь только заболеваем аналогичной болезнью. Чи-
тая постоянно в одной и той же газете, что А – совер-
шенный негодяй, а В – честнейший человек, мы конце
концов становимся сами в убежденными в этом, конечно,
если только не читаем при этом еще какую-нибудь другую
газету, высказывающую совершенно противоположное мне-
ние. Только утверждение и повторение в состоянии состя-
заться друг с другом, так как обладают в этом случае оди-
наковой силой.

После того, как какое-нибудь утверждение повторя-
лось уже достаточное число раз, и повторение было едино-
гласным (как это можно наблюдать, скажем, на примере
некоторых финансовых предприятий, пользующихся извес-
тностью и достаточно богатых, чтобы купить себе поддер-
жку общественного мнения), образуется то, что называется
течением, и на сцену выступает могущественный фактор
– зараза. В толпе идеи, чувства, эмоции, верования –
все получает такую же могущественную силу заразы, какой
обладают некоторые микробы. Это явление вполне есте-
ственное, и его можно наблюдать даже у животных, когда
они находятся в стаде. Паника, например, или какое-ни-
будь беспорядочное движение нескольких баранов быстро
распространяется на целое стадо. В толпе все эмоции так-
же точно быстро становятся заразительными, чем и объяс-
няется мгновенное распространение паники. Умственные
расстройства, например, безумие, также обладают зарази-
тельностью. Известно, как часто наблюдаются случаи умо-
помешательства среди психиатров, а в последнее время за-
мечено даже, что некоторые формы, например агорафобия,
могут даже передаваться от человека животным.

Появление заразы не требует одновременного присут-
ствия нескольких индивидов в одном и том же месте; оно
может проявлять свое действие и на расстоянии, под влия-
нием известных событий, ориентирующих направление мыс-
лей в известном смысле и придающих ему специальную
окраску, соответствующую толпе. Это заметно особенно в
тех случаях, когда умы уже подготовлены заранее отдален-
ными факторами, о которых я говорил выше. Поэтому-то
революционное движение 1348 года, начавшись в Париже,
сразу распространилось на большую часть Европы и по-
шатнуло несколько монархий. Подражание, которому при-
писывается такая крупная роль в социальных явлениях, в
сущности составляет лишь одно из проявлений заразы. В
другом месте я уже достаточно говорил о влиянии подра-
жания и поэтому здесь ограничусь лишь тем, что воспроиз-
веду то, что было сказано мною об этом предмете пятнад-
цать лет тому назад и развито в последствии другими авто-
рами в новейших сочинениях:

„Человек так же, как и животное, склонен к подража-
нию; оно составляет для него потребность при условии,
конечно, если не обставлено затруднениями. Именно эта
потребность и обусловливает могущественное влияние так
называемой моды. Кто же посмеет не подчиниться ее вла-
сти, все равно, касается ли это мнений, идей, литературных
произведений или же просто-напросто одежды? Управля-
ют толпой не при помощи аргументов, а лишь при помощи
образцов. Во всякую эпоху существует небольшое число
индивидов, внушающих толпе свои действия, и бессозна-
тельная масса подражает им. Но эти индивиды не должны
все-таки слишком удаляться от преобладающих в толпе идей,
иначе подражать будет трудно, и тогда все их влияние
сведется к нулю. По этой-то причине люди, стоящие много
выше своей эпохи, не имеют вообще на нее никакого вли-
яния. Они слишком отдалены от нее. Поэтому-то и евро-
пейцы со всеми преимуществами своей цивилизации имеют
столь незначительное влияние на народы Востока; они слиш-
ком отличаются от этих народов…

Двойное влияние – прошлого и взаимного подража-
ния – в конце концов вызывает у людей одной и той же
страны и одной и той же эпохи такое сходство, что даже
те, кто менее всего должен был бы подаваться такому вли-
янию, – философы, ученые и литераторы – обнаружива-
ют все же такое семейное сходство в своих мыслях и стиле,
что по этим признакам можно тотчас же узнать эпоху, к
которой они принадлежат. Достаточно короткого разговора
с каким-нибудь человеком, чтобы получить полное понятие
о том, что он читает, какие его обычные занятия и в какой
среде он живет“.

Зараза настолько могущественна, что она может вну-
шать индивидам не только известные мнения, но и извест-
ные чувства. Благодаря именно такой заразе, в известную
эпоху подвергались презрению известные произведения,
например, „Тангейзер“, спустя несколько лет возбудив-
ший восторги тех же самых людей, которые его осмеяли.

Мнения и верования распространяются в толпе имен-
но путем заразы, а не путем рассуждений, и верования
толпы всех эпох возникали посредством такого же точно
механизма: утверждения, повторения и заразы. Ренан со-
вершенно справедливо сравнивает первых основателей хри-
стианства „с рабочими социалистами, распространяющими
свои идеи по кабакам“. Вольтер также говоря о христиан-
ской религии, сказал, „что в течение более чем ста лет ее
последователями была только самая презренная чернь“.

На примерах, аналогичных тем, на которые я уже ука-
зывал здесь, можно ясно проследить, как зараза, действу-
ющая вначале только в народных слоях, постепенно пере-
ходит в высшие слои общества; мы можем убедиться в
этом на наших современных социалистских доктринах, ко-
торыми в настоящее время начинают увлекаться уже те,
кто осужден сделаться первыми жертвами их торжества.
Действие заразы настолько сильно и могущественно, что
перед ним отступает всякий личный интерес.

Вот почему всякое мнение, сделавшись популярным, в
конце концов получает такую силу, что проникает и в са-
мые высшие социальные слои и становится там господству-
ющим, хотя бы нелепость его была вполне очевидна. В
этом явлении заключается очень любопытная реакция низ-
ших социальных слоев на высшие, тем более любопытная,
что все верования толпы всегда проистекают из какой-ни-
будь высшей идеи, не пользовавшейся никаким влиянием в
той среде, в которой она народилась. Обыкновенно вожа-
ки, подпавшие под влияние этой идеи, завладевают ею,
извращают се, создают секту, которая в свою очередь из-
вращает и затем распространяет ее в недрах масс, продол-
жающих извращать ее все более и более. Сделавшись на-
конец народной истиной, эта идея некоторым образом воз-
вращается к своему первоначальному источнику и тогда
уже действует на высшие слои нации. В конце концов мы
видим, что все-таки ум управляет миром. Философы, со-
здавшие какие-нибудь идеи, давно уже умерли и преврати-
лись в прах, но благодаря описанному мною механизму,
мысль их все-таки торжествует в конце концов.

&3. ОБАЯНИЕ

Идеи, распространяемые путем утверждения, повторе-
ния и заразы, обязаны своим могуществом главным образом
таинственной силе, которую они приобретают, – обаянию.

Идеи или люди, подчинявшие себе мир, господствова-
ли над ним преимущественно благодаря этой непреодоли-
мой силе, именуемой обаянием. Мы все понимаем значе-
ние этого слова, но оно употребляется часто в таких раз-
личных смыслах, что объяснить его нелегко. Обаяние мо-
жет слагаться из противоположных чувств, например, вос-
хищения и страха. В основе обаяния действительно часто
заложены именно эти чувства, но иногда оно существует и
без них. Наибольшим обаянием, например, пользуются
умершие, следовательно, – существа, которых мы не бо-
имся: Александр, Цезарь, Магомет, Будда. С другой сто-
роны есть такие предметы и фикции, которые нисколько не
возбуждают в нас восхищения, например, чудовищные бо-
жества подземных храмов Индии, но которые, тем не менее,
имеют огромное обаяние.
В действительности обаяние – это род господства
какой-нибудь идеи или какого-нибудь дела над умом инди-
вида. Это господство парализует все критические способ-
ности индивида и наполняет его душу удивлением и почте-
нием. Вызванное чувство необъяснимо, как и все чувства,
но, вероятно, оно принадлежит к тому же порядку, к како-
му принадлежит очарование, овладевающее замагнитизи-
рованным субъектом. Обаяние составляет самую могуще-
ственную причину всякого господства; боги, короли и жен-
щины не могли бы никогда властвовать без него.

Различные виды обаяния можно, однако, подразде-
лить на две главные категории: обаяние приобретенное и
обаяние личное. Приобретенное обаяние – то, которое
доставляется именем, богатством, репутацией; оно может
совершенно не зависеть от личного обаяния. Личное же
обаяние носит более индивидуальный характер и может су-
ществовать одновременно с репутацией, славой и богат-
ством, но может обходиться и без них.

Приобретенное или искусственное обаяние гораздо
больше распространено. Уже одного того факта, что какой-
нибудь индивид занимает известное социальное положе-
ние, обладает известным богатством и титулами, бывает
зачастую достаточно, чтобы придать ему обаяние, как бы
ни было ничтожно его личное значение. Военный в своем
мундире, судья в своей мантии всегда пользуются обаяни-
ем. Паскаль совершенно справедливо указывал на необхо-
димость облачить судей в мантии и парики. Без этого они
бы лишились на три четверти своего авторитета. Самый
свирепый социалист всегда бывает несколько смущен при виде
принца или маркиза; стоит присвоить себе такой титул, и
самый прозорливый коммерсант легко даст себя обморочить.

Это влияние титулов, орденов и мундиров на толпу встреча-
ется во всех странах, даже там, где больше всего развито чувство
личной свободы. Я приведу по этому поводу отрывок из новой
книги одного путешественника, рассказывающего следующее о
том обаянии, которым пользуются некоторые личности в Англии:

„Много раз мне приходилось наблюдать особенное состоя-
ние опьянения, которое овладевает даже самыми благоразумными
англичанами при виде и общении с каким-нибудь пэ

ром Англии.
Они заранее уже любят его, лишь бы богатство его соответство-
вало его положению, и в его присутствии они всё переносят от
него с восторгом. Они краснеют от удовольствия, когда он при-
ближается к ним или заговаривает с ними; сдерживаемая радость
сообщает непривычный блеск их глазам. У них „лорд находится в
крови“, если позволено будет так выразиться, как мы выражаем-
ся, например, про испанца, что у него танцах в крови, про немца
– что у него музыка в крови, и про француза – что у него в
крови революция- Их страсть к лошадям и Шекспиру менее сильна,
и они менее извлекают из нее наслаждений. Книга пэров имеет
огромный сбыт и ее можно найти в самых отдаленных местах и у
всех так же, как Библию“.

Я касаюсь здесь лишь обаяния, которое имеют люди;
но рядом с этим можно поставить и обаяние мнений, лите-
ратурных и художественных произведений и т.д. В после-
днем случае чаще всего обаяние является результатом уси-
ленного повторения. История и в особенности история ли-
тературы и искусства, представляет собой не что иное, как
повторение все одних и тех же суждений, которые никто не
смеет оспаривать и в конце концов все повторяют их так,
как выучили в школе. Есть имена и вещи, которых никто
не смеет коснуться. Для современного читателя, например,
чтение Гомера доставляет, конечно, огромную и непреодо-
лимую скуку, но кто же посмеет сознаться в этом? Парфе-
нон в его настоящем виде является несчастной развалиной,
лишенной всякого интереса, но эта развалина обладает оба-
янием именно потому что она представляется нам не в том
виде, в каком она есть, а в сопровождении всей свиты
исторических воспоминаний. Главное свойство обаяния имен-
но и заключается в том, что оно не допускает видеть пред-
меты в их настоящем виде и парализует всякие суждения. ~
Толпа всегда, а индивиды – весьма часто нуждаются в
готовых мнениях относительно всех предметов. Успех этих
мнений совершенно не зависит от той частицы истины или
заблуждения, которая в них заключается, а исключительно
лишь от степени их обаяния.

Теперь я буду говорить о личном обаянии. Этот род
обаяния совершенно отличается от искусственного или при-
обретенного обаяния и не зависит ни от титула, ни от вла-
сти; оно составляет достояние лишь немногих лиц и сооб-
щает им какое-то магнетическое очарование, действующее
на окружающих, несмотря даже на существование между
ними равенства в социальном отношении и на то, что они
не обладают никакими обыкновенными средствами для ут-
верждения своего господства. Они внушают свои идеи,
чувства тем, кто их окружает, и те им повинуются, как
повинуются, например, хищные звери своему укротителю,
хотя они легко могли бы его разорвать.

Великие вожаки толпы: Будда, Магомет, Жанна д’Арк,
Наполеон обладали в высшей степени именно такой фор-
мой обаяния и благодаря ей подчиняли себе толпу. Боги,
герои и догматы внушаются, но не оспариваются; они исче-
зают, как только их подвергают обсуждению.

Великие люди, об обаянии которых я только что гово-
рил, без этого обаяния не могли бы сделаться знамениты-
ми. Конечно, Наполеон, находясь в зените своей славы,
пользовался огромным обаянием, благодаря своему могу-
ществу, но все же это обаяние существовало у него и тогда
еще, когда он не имел никакой власти и был совершенно
неизвестен. Благодаря протекции, он был назначен коман-
довать армией в Италии и попал в кружок очень строгих,
старых воинов-генералов, готовых оказать довольно-таки
сухой прием молодому собрату, посаженному им на шею.

Но с первой же минуты, с первого свидания, без вся-
ких фраз, угроз или жестов, будущий великий человек по-
корил их себе. Тэн заимствует из мемуаров современников
следующий интересный рассказ об этом свидании:

„Дивизионные генералы, в том числе Ожеро, старый
вояка, грубый, но героичный, очень гордившийся своим
высоким ростом и своей храбростью, прибыли в главную
квартиру весьма предубежденными против выскочки, при-
сланного из Парижа. Ожеро заранее возмущался, уже со-
ставив себе мнение о нем по описанию и готовясь непови-
новаться этому „фавориту Барраса“, „генералу Вандемье-
ра“, „уличному генералу“, на которого все смотрели как на
медведя, потому что он всегда держался в стороне и был
задумчив, притом этот малорослый генерал имел репута-
цию математика и мечтателя. Их ввели. Бонапарт заставил
себя ждать. Наконец он вышел, опоясанный шпагой, и,
надев шляпу, объяснил генералам свои намерения, отдал
приказания и отпустил их. Ожеро безмолвствовал, и только
когда они уже вышли на улицу, он спохватился и разразился
своими обычными проклятиями, соглашаясь вместе с Массе-
ной, что этот маленький генерал внушил ему страх, и он
решительно не может понять, почему с первого взгляда он
почувствовал себя уничтоженным перед его превосходством“.

Обаяние Наполеона еще более увеличилось под влия-
нием его славы, когда он сделался великим человеком. Тогда
уже его обаяние сделалось почти равносильно обаянию ка-
кого-нибудь божества. Генерал Вандамм, революционный
вояка, еще более грубый и энергичный, чем Ожеро, гово-
рил о нем маршалу д’Oрнано в 1815 году, когда они вместе
поднимались по лестнице в Тюильрийском дворце: „Мой
милый, этот человек производит на меня такое обаяние, в
котором я не могу отдать себе отчета, и притом до такой
степени, что я, не боящийся ни Бога, ни черта, приближа-
ясь к нему, дрожу, как ребенок; и он бы мог заставить
меня пройти через игольное ушко, чтобы затем бросить
меня в огонь“.

Наполеон оказывал такое же точно обаяние на всех
тех, кто приближался к нему.

Сознавая вполне свое обаяние. Наполеон понимал, что он
только увеличивает его, обращаясь даже хуже, чем с конюхами, с
теми важными лицами, которые его окружали и в числе которых
находились знаменитые члены Конвента, внушавшие некогда страх
Европе. Рассказы, относящиеся к тому времени, заключают в
себе много знаменательных фактов в этом отношении. Однажды
в государственном совете Наполеон очень грубо поступил с Бе-
ньо, с которым обошелся, как с неучем и лакеем. Достигнув же-
лаемого действия, Наполеон подошел к нему и сказал: „Ну, что,
большой дурак, нашли вы, наконец, свою голову?“ Беньо, высо-
кий, как тамбур-мажор, нагнулся очень низко, и маленький чело-
вечек, подняв руку, взял его за ухо, „что было знаком упоитель-
ной милости, – пишет Беньо, – обычным жестом смилостивив-
шегося господина“. Подобные примеры дают ясное понятие о
степени низости и пошлости, вызываемой обаянием в душе неко-
торых людей, объясняют, почему великий деспот питал такое гро-
мадное презрение к людям, его окружавшим, на которых он дей-
ствительно смотрел, лишь как на пушечное мясо.

Даву, говоря о своей преданности и преданности Маре
Бонапарту, прибавлял: „Если бы император сказал нам
обоим: „Интересы моей политики требуют, чтобы я разрушил
Париж, и притом так, чтобы никто не мог из него выйти и
бежать“, – то Маре, без сомнения, сохранил бы эту тайну,
я в том уверен, но тем не менее, не мог бы удержаться и
вывел бы из Парижа свою семью и тем подверг бы тайну
опасности. Ну, а я из боязни, чтобы никто не догадался об
этой тайне, оставил бы в Париже свою жену и детей“.

Надо иметь в виду именно эту удивительную способ-
ность Наполеона производить обаяние, чтобы объяснить
себе его удивительное возвращение с острова Эльбы и эту
победу над Францией одинокого человека, против которо-
го выступили все организованные силы великой страны,
казалось, уставшей уже от его тирании. Но стоило ему
только взглянуть на генералов, присланных для того, чтобы
завладеть им, и поклявшихся им завладеть, и все они не-
медленно подчинились его обаянию.

„Наполеон, – пишет английский генерал Уолслей,
– высаживается во Франции почти один, как беглец с
маленького острова Эльбы, и в несколько недель ему уда-
ется без всякого кровопролития ниспровергнуть всю орга-
низацию власти во Франции, во главе которой находился
ее законный король. Существуют ли случаи, где личное
превосходство человека проявлялось бы более поразитель-
ным образом? В продолжении всей этой последней его кам-
пании можно ясно видеть, какую власть он имел над союз-
никами, заставляя их следовать его инициативе, и как мало
было нужно, чтобы он их раздавил окончательно“.

Его обаяние пережило его и продолжало увеличиваться.
Благодаря именно этому обаянию попал в императоры
его безвестный племянник. Наблюдая затем, как возрож-
дается его легенда, мы можем убедиться, насколько еще
могущественна его великая тень. Обращайтесь дурно с
людьми сколько вам угодно, убивайте их миллионами, вы-
зывайте нашествия за нашествиями, и все вам будет про-
щено, если вы обладаете достаточной степенью обаяния и
талантом для поддержания этого обаяния.

Я привел тут совершенно исключительный пример
обаяния, но необходимо было указать именно на такой слу-
чай, чтобы происхождение великих религий, великих докт-
рин и великих империй сделалось нам понятным. Генезис
всего этого неясен, если не принять во внимание могуще-
ственную силу обаяния.

Но обаяние основывается не исключительно на лич-
ном превосходстве, на военной славе или религиозном страхе.
Оно может иметь гораздо более скромное происхождение
и все-таки быть весьма значительным. Наш век указывает
нам много таких примеров. Одним из самых разительных
является история знаменитого человека (Лессепса), изме-
нившего вид земного шара и коммерческие сношения наро-
дов, отделив два континента. Он успел в своем предприя-
тии не только вследствие громадной воли, но и вследствие
обаяния, которое он имел на всех окружающих. Чтобы по-
бедить почти всеобщее недоверие, ему надо было только
показаться. Он говорил несколько минут, и благодаря его
очарованию, противники быстро превращались в его сто-
ронников. Англичане в особенности восставали против его
проекта, но стоило ему лишь показаться в Англии, и все
уже были на его стороне. Когда позднее он проезжал через
Саутхемптон, колокола звонили в его честь, а теперь Анг-
лия собирается воздвигнуть ему статую. „Победив все –
вещи, людей, болота, скалы и пески“, он уже нс верил
более в препятствия и вздумал было возобновить Суэз в
Панаме. Он начал с теми же средствами, но пришла ста-
рость; кроме того, вера, сдвигающая горы, двигает ими
лишь тогда, когда они не слишком высоки. Но горы, одна-
ко, устояли и возникшая из этого катастрофа уничтожила
блестящий ореол славы, окружавший этого героя. Его жизнь
лучше всего показывает, как возникает обаяние и как оно
может исчезнуть. Сравнившись в величии с самыми знаме-
нитыми героями истории, он был низвергнут простыми су-
дьями своей страны в ряды самых презренных преступни-
ков. Когда он умер, толпа отнеслась к этому совершенно
равнодушно, и только иностранные государи сочли нужным
почтить память одного из величайших людей в истории.

Одна иностранная газета, а именно „Neue Freie Presse“,
высказала по поводу судьбы Лессепса психологически верные
замечания, которые я и воспроизвожу здесь:

„После осуждения Фердинанда Лессепса нам нечего изум-
ляться печальному концу Христофора Колумба. Если Фердинан-
да Лессепса считать мошенником, то всякую благородную иллю-
зию надо признавать преступлением. Древний мир увенчал бы
память Лессепса ореолом славы и возвел бы его на Олимп, пото-
му что он изменил поверхность земли и выполнил дело, совер-
шенствующее ее. Своим приговором Фердинанду Лессепсу пред-
седатель суда создал себе бессмертие, так как народы всегда
будут спрашивать имя человека, не побоявшегося унизить свой
век, нарядив в халат каторжника старика, жизнь которого была
славой его современников… Пусть нам не говорят более о неумо-
лимости правосудия там, где царит бюрократическая ненависть ко
всяким великим, смелым делам. Нации нуждаются в таких сме-
лых людях, верующих в себя и преодолевающих все препятствия
без внимания к своей собственной особе. Гений не может быть
осторожен; руководствуясь осторожностью, он никогда не мог бы
расширить круг человеческой деятельности.

…Фердинанд Лессепс пережил и опьянение успеха, и го-
речь разочарований – это Суэз и Панама. Душа возмущается
против этой морали успеха. Когда ему удалось соединить два
моря, государи и нации воздали ему почести, но после того, как
он потерпел поражение, не совладав со скалами Кордильеров, он
превратился в обыкновенного мошенника… Тут проявляется борьба
классов общества, неудовольствие бюрократов и чиновников, мстя-
щих посредством уголовного кодекса тем, кто хотел бы возвы-
ситься над другими. …Современные законодатели приходят в за-
мешательство перед такими великими идеями человеческого ге-
ния; публика же в них понимает еще меньше, и какому-нибудь
генеральному адвокату, конечно, не трудно доказать, что Стэнли
– убийца, а Лессепс – обманщик“.

Все эти различные примеры, приведенные нами, каса-
ются лишь крайних форм обаяния. Чтобы установить во
всех подробностях его психологию, нам бы нужно было
поставить эти формы в конце ряда, спускающегося от ос-
нователей религий и государств до какого-нибудь субъекта,
старающегося ослепить своего соседа блеском нового кос-
тюма или орденами.

Между обоими концами такого ряда можно вместить
все формы обаяния в различных элементах цивилизации:
науках, искусствах, литературе и т.д., тогда будет видно,
что обаяние составляет основной элемент всякого убежде-
ния. Сознательно или нет, но существо, идея или вещь,
пользующиеся обаянием, тотчас же, путем заразы, вызы-
вают подражание и внушают целому поколению известный
способ чувствований и выражения своих мыслей. Подра-
жание чаще всего бывает бессознательным, и именно это и
обусловливает его совершенство. Современные художни-
ки, воспроизводящие в своих произведениях бледные цве-
та и застывшие позы некоторых примитивных живописцев,
и не подозревают, конечно, откуда у них явилось такое
вдохновение. Они сами верят в свою искренность, а между
тем, если бы один знаменитый художник не воскресил бы
эту форму искусства, то мы бы продолжали в ней видеть
лишь наивные стороны и более низкую степень искусства.
Те же художники, которые по примеру другого знамени-
того мастера переполняют свои картины фиолетовыми те-
нями, вовсе не замечают в природе преобладания фиолето-
вой краски более, чем это замечалось лет пятьдесят тому
назад, но на них до такой степени подействовали личные и
специальные впечатления одного художника, что они под-
чинились этому внушению, тем более, что несмотря на та-
кую странность, художник сумел приобрести большое оба-
яние. Во всех элементах цивилизации можно легко найти
много таких примеров.

Из всего предыдущего мы видим, что в генезисе оба-
яния участвуют многие факторы, и одним из самых глав-
ных был всегда успех. Всякий человек, имеющий успех,
всякая идея, завладевающая умами, уже на этом самом
основании становятся недоступными никаким оспаривани-
ям. Доказательством того, что успех составляет одну из
главных основ обаяния, является одновременное исчезнове-
ние обаяния с исчезновением успеха. Герой, которого толпа
превозносила только накануне, может быть на другой день
осмеян ею, если его постигла неудача. Реакция будет тем
сильнее, чем больше было обаяние. Толпа смотрит тогда на
павшего героя как на равного себе и мстит за то, что по-
клонялась прежде его превосходству, которого не признает
теперь. Когда Робеспьер посылал на казнь своих коллег и
множество современников, он пользовался огромным обая-
нием. Но стоило лишь перемещению нескольких голосов
лишить его власти, и он немедленно потерял свое обаяние,
и толпа провожала его на гильотину градом таких же про-
клятий, какими она осыпала его прежние жертвы. Верую-
щие всегда с особенной яростью разбивают богов, которым
поклонялись некогда.

Под влиянием неудачи обаяние исчезает внезапно. Оно
может прийти в упадок и вследствие оспаривания, но это
совершается медленнее. Однако именно такой способ раз-
рушения обаяния гораздо более действен. Обаяние, кото-
рое подвергается оспариваний), уже перестает быть обая-
нием. Боги и люди, сумевшие долго сохранить свое обаяние,
не допускали оспариваний. Чтобы вызывать восхищение тол-
пы, надо всегда держать ее на известном расстоянии.

Глава четвертая

ГРАНИЦЫ ИЗМЕНЧИВОСТИ МНЕНИЙ
И ВЕРОВАНИЙ ТОЛПЫ

 1. Постоянные верования, – Неизменность некоторых общих
верований. Они служат путеводителями цивилизаций. – Слож-
ность их искоренения. – В каком отношении нетерпимость со-
ставляет добродетель. – Нелепость какого-нибудь верования в фи-
лософском отношении не может вредить его распространению.
 2. Непостоянные мнения толпы, – Чрезвычайная изменчи-
вость мнений, не проистекающих из общих верований. – Кажу-
щиеся изменения идей и верований. Действительные границы этих
изменений. – Исчезновение общих верований и чрезвычайное рас-
пространение печати обусловливают необыкновенную подвижность
мнений в наше время. – В толпе обнаруживается склонность к
индифферентизму. – Бессилие правительств руководить мнения-
ми толпы. – Нынешняя раздробленность мнений препятствует
их тирании.

1. ПОСТОЯННЫЕ ВЕРОВАНИЯ
Между анатомическими и психологическими призна-
ками живых существ наблюдается тесный параллелизм. В
анатомических признаках мы наталкиваемся на некоторые
элементы, остающиеся неизменными или изменяющиеся так
медленно, что нужны целые геологические эпохи, чтобы
вызвать эти изменения. Но рядом с постоянными, неизме-
няющимися признаками существуют другие, очень подвиж-
ные, подвергающиеся изменению под влиянием среды или
при помощи искусства; скотоводы и садоводы, например,
могут по произволу изменять эти признаки, притом иногда
до такой степени, что они совершенно скрывают основные
черты от взоров не очень внимательного наблюдателя. В
нравственных чертах наблюдается такое же явление. Рядом
с неизменными психологическими элементами какой-нибудь
расы встречаются элементы подвижные и изменяющиеся.
Вот почему, изучая верования и мнения какого-нибудь на-
рода, мы наталкиваемся в глубине на очень стойкое осно-
вание, на которое наслаиваются мнения, столь же подвиж-
ные, как и песок, покрывающий какую-нибудь скалу.

Мнения и верования толпы образуют, следовательно,
два разряда, резко отличающиеся друг от друга. К первому
мы отнесем все великие постоянные верования, удержива-
ющиеся в течение многих столетий, и на которых покоится
вся цивилизация; таковы, например, идеи христианства,
феодализма, реформации, а в наше время – принцип на-
ционализма, демократические и социальные идеи; ко вто-
рому относятся временные и переменчивые мнения, проис-
текающие большей частью из общих понятий, которые на-
рождаются и исчезают с каждой эпохой – это, например,
теории, руководящие искусствами и литературой в извест-
ные времена, те, которые вызвали появление романтизма,
натурализма, мистицизма и т. д. Эти теории большей час-
тью столь же поверхностны, как и мода, и подвергаются
таким же изменениям, как она, напоминая маленькие вол-
ны, которые беспрестанно то появляются, то исчезают на
поверхности какого-нибудь глубокого озера.

Число великих общих верований очень невелико. На-
рождение этих верований и их исчезновение составляют
для каждой исторической расы кульминационные пункты
ее истории и образуют истинный остов всякой цивилизации.
Не трудно внушить толпе какое-нибудь преходящее
мнение, но очень трудно утвердить в се душе прочное ве-
рование, и также трудно уничтожить это последнее, когда
оно уже установилось. Изменение таких установившихся
верований достигается чаще всего лишь при помощи очень
бурных революций, да и те в состоянии произвести это
только тогда, когда верование почти совсем уже потеряло
свою власть над душами. Революция же окончательно сме-
тает то, что и так уже совсем расшатано, но держится
лишь благодаря привычке; поэтому-то начинающаяся рево-
люция всегда знаменует конец какого-нибудь верования.
Не трудно распознать тот день, когда какое-нибудь вели-
кое верование отмечается печатью смерти. Это бывает тог-
да, когда оно подвергается обсуждению, так как всякое
общее верование представляет собой только фикцию, кото-
рая может существовать лишь при том условии, чтобы ее
не подвергали исследованию.

Но если даже какое-нибудь верование и поколеба-
лось, все-таки учреждения, основанные на нем, могут дол-
го сохранять свою силу и лишь постепенно теряют ее. Ког-
да же оно падет окончательно, то все, что оно поддержива-
ло, рушится вслед за ним. Народ может изменить свои
верования не иначе, как при условии полного изменения
всех элементов своей цивилизации, и эти изменения будут
происходить до тех пор, пока не установится какое-нибудь
новое общее верование; пока же этого не произойдет, на-
род поневоле будет находиться в состоянии анархии. Об-
щие верования необходимы для поддержки цивилизаций,
так как они дают известное направление идеям и только
они одни могут внушить веру и создать долг.

Народы всегда сознавали пользу приобретения общих
верований, инстинктивно понимая, что исчезновение этих ве-
рований знаменует для них час упадка. Фанатический культ
Рима был для римлян именно таким верованием, которое сде-
лало их властелинами мира, и когда верование это исчезло,
Рим пришел в упадок. Варвары же, уничтожившие римскую
цивилизацию, только тогда достигли некоторой сплоченности
и могли выйти из анархии, в которой находились до тех пор,
когда усвоили себе некоторые общие верования.

Итак, народы не без основания защищали свои веро-
вания с такой ярой нетерпимостью. Подобная нетерпимость,
заслуживающая осуждения с философской точки зрения, в
жизни народов составляет одну из необходимейших добро-
детелей. Для основания или же поддержания общих веро-
ваний воздвигалось в средние века такое множество кост-
ров и так много погибло изобретателей или новаторов. Для
защиты этих верований мир столько раз подвергался по-
трясениям, столько миллионов людей легли костьми на по-
лях битв и, вероятно, столько же их погибнет в будущем!

Очень трудно установить общее верование, но когда
оно установлено наконец-то, сила его долгое время бывает
непреодолима, и как бы ни были ложны его философские
основы, все-таки даже самые просвещенные умы подчиня-
ются ему. Разве европейские народы не считали в течение
чуть ли не пятнадцати веков неопровержимой истиной та-
кие религиозные легенды, которые при ближайшем иссле-
довании оказываются столь же варварскими, как и леген-
ды Молоха. Ужасающая нелепость такой легенды не была
замечена в течение многих веков, и даже такие могуще-
ственные гении как Галилей, Ньютон и Лейбниц ни на
одну минуту не допускали возможности ее оспаривания.
Ничто не может лучше этого факта доказать гипнотизиру-
ющее влияние общих верований, но в то же время и ни что
так ясно не указывает на унизительные границы, постав-
‘ ленные человеческому уму!

Лишь только какой-нибудь новый догмат утвердился
в душе толпы, он немедленно становится вдохновителем
всех ее учреждений, ее искусства и ее поведения. Власть
его над душами абсолютна. Люди долго только и мечтают
об его реализации, законодатели хлопочут об его примене-
нии в жизни, философы же, артисты и литераторы занима-
ются его разъяснением, воспроизводя его в различных фор-
мах. Из основного верования могут, конечно, возникнуть
временные побочные идеи, но они всегда будут носить на
себе отпечаток того верования из которого произошли; еги-
петская цивилизация, средневековая европейская цивили-
зация, мусульманская цивилизация арабов – все они про-
исходят из того небольшого числа религиозных верований,
которые наложили свой отпечаток на самомалейшие эле-
менты этих цивилизаций, вследствие чего можно с первого
же взгляда распознать эти основные верования. Итак, бла-
годаря общим верованиям, люди каждой эпохи бывают ок-
ружены сетью традиций, мнений и привычек, от ига кото-
рых они не в состоянии избавиться и которые обусловлива-
ют их взаимное сходство. Эти верования управляют людь-
ми так же, как и вытекающие из них обычаи, руководящие
всеми малейшими актами нашего существования настолько,
что даже самый независимый ум не может совершенно ос-
вободиться от их власти. Истинной тиранией может быть
только такая, которая бессознательно действует на души,
так как с нею нельзя бороться. Тиберий, Чингисхан, На-
полеон, без сомнения, были опасными тиранами, но Мои-
сей, Будда, Магомет и Лютер из глубины своих могил еще
сильнее властвовали над душами. Заговор может свергнуть
тирана, но что он может сделать против какого-нибудь
прочно установившегося верования? В яростной борьбе с
католицизмом, несмотря даже на кажущееся сочувствие на-
родных масс и на все способы истребления, столь же немило-
сердные, как и во времена инквизиций, побежденной оказа-
лась все-таки великая революция. Единственные настоящие
тираны, которых знало человечество, всегда были тени умер-
ших или же иллюзии, созданные самим же человечеством.
Нелепость многих общих верований с философской точки зрения
никогда не препятствовала их торжеству. Даже более: торже-
ство это только и возможно при условии, если в верованиях
заключается какой-нибудь таинственный вздор; так что оче-
видная нелепость некоторых современных верований никак не
может препятствовать им овладеть душою толпы.

2. НЕПОСТОЯННЫЕ МНЕНИЯ ТОЛПЫ
Над прочно установившимися верованиями, о которых
только что шла речь, лежит поверхностный слой мнений,
идей и мыслей, постоянно нарождающихся и исчезающих.
Некоторые из них держатся всего лишь один день, но даже
более или менее важные из них не продолжаются дольше
жизни одного поколения. Мы говорили уже, что измене-
ния, которым подвергаются мнения, иногда имеют более
поверхностный, нежели существенный характер, и всегда
носят на себе отпечаток характера расы. Рассматривая,
например, политические учреждения страны, в которой мы
живем, мы указывали, что самые противоположные с виду
партии: монархисты, радикалы, империалисты, социалисты
и т.п. в сущности имеют совершенно одинаковый идеал,
что зависит исключительно от умственного строения нашей
расы, так как в другой расе под этим же названием подра-
зумевается совершенно противоположный идеал. Никакие
названия, присваиваемые мнениям, ни ложное применение
их в жизни не могут изменить сущности вещей. Буржуа
революции, пропитанные латинской литературой и вперившие
свои взоры в римскую республику, заимствовали у нее ее
законы, ее пуки прутьев, скрывавшие секиры, и тоги, стара-
ясь перенять ее учреждения и следуя во всем ее примеру. Но
они не сделались римлянами от этого, хотя и находились под
влиянием могущественного исторического внушения. Роль
философа, следовательно, заключается в том, чтобы разыс-
кать то, что уцелело от старых верований под изменившейся
внешностью, и различить, что в этом движущемся потоке
мнений надо отнести на счет общих верований и души расы.

Не обладая таким философским критерием, можно было
бы думать, что толпа меняет свои религиозные и полити-
ческие убеждения очень часто и когда ей вздумается. В
самом деле, вся история, политическая, религиозная, худо-
жественная и литературная указывает на это. Возьмем,
например, очень краткий период нашей истории, от 1790
до 1820 г. – тридцатилетний промежуток времени, захва-
тывающий лишь одно поколение. Мы видим, что толпа
сначала была монархической, затем чрезвычайно револю-
ционной, потом она стала империалистской и наконец опять
вернулась к монархизму. В религии в это же время толпа
переходит от католицизма к атеизму, затем к деизму и
наконец возвращается к самым преувеличенным формам
католицизма. Но так поступает не одна только толпа, а и
те, кто руководит ею; мы с удивлением видим, как эти же
самые члены Конвента, заклятые враги королей, не при-
знающие ни богов, ни монархов, становятся самыми сми-
ренными слугами Наполеона и с благочестием несут воско-
вые свечи в процессиях при Людовике XVIII.

А в последующие семьдесят лет сколько перемен про-
изошло в мнениях толпы! „Коварный Альбион“ становится
в начале этого века союзником Франции при наследнике
Наполеона, и Россия, подвергавшаяся дважды нашему на-
шествию и так радовавшаяся нашей последней неудаче,
внезапно стала признаваться нами лучшим нашим другом.

В литературе, искусствах и философии такие перемены
совершаются еще быстрее. Романтизм, натурализм, мисти-
цизм и т.п. нарождаются и погибают один за другим, и артист
и писатель, которые вчера еще превозносились нами, сегодня
уже возбуждают только одно глубокое презрение.

Если мы будем анализировать все эти перемены, ка-
жущиеся нам столь глубокими, то увидим, что все, что
противоречит общим верованиям и чувствам расы, имеет
лишь эфемерное существование, и на время уклонившееся
течение реки возвращается всегда снова к своему прежне-
му направлению. Мнения, не связанные ни с каким общим
верованием или чувством расы и, следовательно, не имею-
щие прочности, находятся во власти всяких случайностей,
другими словами, зависят от малейших изменений среды.
Возникнув под влиянием внушения и заразы, мнения эти
всегда имеют временный характер: они нарождаются и ис-
чезают, иногда с такой же быстротой, как песчаные дюны,
наносимые ветром на берегу моря.

В наши дни количество подвижных мнений толпы ста-
ло больше, нежели когда-либо, и это обусловливается сле-
дующими тремя причинами:

Первая причина – это постепенное ослабление пре-
жних верований, которые все более и более теряют свою
власть и не могут уже действовать на преходящие мнения
толпы, давая им известное направление. Исчезновение об-
щих верований предоставляет место массе частных мнений,
не имеющих ни прошлого, ни будущего.

Вторая – это все возрастающее могущество толпы,
которая встречает все менее и менее противовеса, и вслед-
ствие этого необыкновенная подвижность идей, наблюдаю-
щаяся в толпе, может проявляться совершенно свободно,
не встречая нигде помехи.

Третья – печать, распространяющая самые противо-
речивые мнения и внушениями одного рода быстро сменя-
ющая внушения другого рода. Таким образом, ни одно
мнение не может утвердиться и осуждается на гибель прежде,
чем оно успеет распространиться настолько, чтобы сде-
латься общим.

Все эти причины вызвали совершенно новое явление в
истории мира и притом в высшей степени характерное для
современной эпохи – это бессилие правительств руково-
дить мнением толпы.

Некогда, еще не так давно, действие правительств, вли-
яние нескольких писателей и весьма небольшого количества
органов печати были истинными регуляторами мнений толпы.
В настоящее время писатели потеряли всякое влияние, журна-
лы же служат лишь отражением мнений толпы. Что касается
государственных людей, то вместо того чтобы направлять
мнение толпы, они стараются за ним следовать. Они боятся
этого мнения, и эта боязнь, иногда доходящая даже до степе-
ни ужаса, лишает их устойчивости в поступках.

Таким образом, мнение толпы стремится все более и
более к тому, чтобы сделаться высшим регулятором поли-
тики. В настоящее время оно уже настолько пользуется
властью, что может навязывать государству известные со-
юзы, как это можно было наблюдать недавно в деле союза
с Россией, вызванного исключительно народным движени-
ем. Характерным симптомом для наших дней является так-
же согласие пап, королей и императоров давать интервью и
излагая свои мысли относительно данного предмета, отда-
вать их на суд толпы. Некогда говорили, что политика не
должна быть делом чувства, но можно ли это сказать те-
перь, когда политика все более и более руководствуется
импульсами непостоянной толпы, не признающей разума и
подчиняющейся только чувству?

Что же касается печати, некогда руководившей мне-
ниями толпы, то и она, подобно правительствам, должна
была стушеваться перед могуществом толпы. Конечно, пе-
чать и теперь еще представляет значительную силу, но только
потому что она служит отражением мнений толпы и их
беспрестанных изменений. Сделавшись простым справоч-
ным агентством, печать отказалась от проведения в толпу
каких бы то ни было идей или доктрин. Она следит за
всеми изменениями общественного мнения, причем условия
конкуренции заставляют ее следить за этим очень тщатель-
но из опасения лишиться своих читателей. Старые органы
печати, серьезные и влиятельные, например, „Constitutionnel“,
„Debats“, „Siecle“, к которым предшествующее поколение
прислушивалось с таким же благоговением, как к орато-
рам, исчезли или превратились в справочные листки, поме-
щающие смехотворную летопись, светские сплетни и фи-
нансовые рекламы. Где же можно найти у нас теперь на-
столько богатую газету, чтобы редакторы ее могли позво-
лить себе высказывать свои личные мнения? Да и какай
вес могут иметь эти мнения в глазах читателей, желающих
только, чтобы им доставляли сведения и забавляли их, и
постоянно опасающихся, что за всякой рекомендацией га-
зеты скрывается спекуляция? Критика не решается даже
рекомендовать какую-нибудь книгу или театральную пьесу,
потому что этим она может только повредить им, а никак
не помочь. Журналы до такой степени сознают бесполез-
ность критики или какого-нибудь личного мнения, что они
мало-помалу уничтожили все отделы литературной критики
и ограничиваются лишь тем, что печатают только одно на-
звание книги, прибавляя две-три строчки рекламы и более
ничего. Через двадцать лет, вероятно, такая же участь по-
стигнет и театральную критику.

Прислушивание к мнению толпы составляет в настоя-
щее время главную заботу печати и правительств. Какое

действие произвело то или иное событие, законодательный
проект, речь – вот что им постоянно надо знать! Но это
далеко не легко, так как ни что не может быть изменчивее
мыслей толпы, и нередко можно наблюдать, как толпа под-
вергает проклятьям то, что она превозносила накануне.

Такое полное отсутствие руководства мнениями толпы
так же, как и разрушение общих верований, имели своим
конечным результатом полное распадение всяких убежде-
ний и все увеличивающееся равнодушие толпы ко всему
тому, что не касается ее непосредственных интересов. Воп-
росы, относящиеся к таким доктринам как социализм, на-
ходят убежденных защитников лишь в совершенно негра-
мотных слоях, каковы рабочие на фабриках и копях. Мел-
кие буржуа и рабочие, получившие некоторое образование,
или заразились скептицизмом, или же сделались необык-
новенно изменчивы в своем образе мыслей.

Совершившаяся в течение двадцати пяти лет эволю-
ция в этом направлении действительно поразительна. В
предшествующую и даже не очень отдаленную эпоху мне-
ния все-таки указывали на некоторое ориентирование в
известном направлении, они вытекали из какого-нибудь
основного общего верования. Монархист роковым образом
должен был иметь известные, очень определенные убежде-
ния как в истории, так и в науке, а республиканец должен
был иметь совершенно противоположные идеи. Монархист,
например, был совершенно убежден в том, что он не происхо-
дит от обезьяны, тогда как республиканец был убежден в
противном. Монархист должен был с ужасом отзываться о
революции, а республиканец – с уважением. Одни имена
произносились с благоговением, другие же нельзя было про-
износить иначе, как с проклятием. Даже в Сорбонне гос-
подствовало подобное же наивное отношение к истории.
В настоящее время вследствие обсуждений и анализа
мнения теряют свое обаяние, их резкости быстро сглажива-
ются. Лишь весьма немногие из этих мнений сохранили
еще настолько силы, чтобы увлекать нас, и современный
человек все более и более охватывается равнодушием.

Не будем, однако, слишком сожалеть о таком общем
исчезновении устойчивости мнений. Нельзя, конечно, от-
рицать, что в жизни народа это служит симптомом упадка.
Без всякого сомнения, ясновидящие, апостолы, вожаки,
одним словом, убежденные люди обладают совершенно иной
силой, нежели отрицатели, критики и равнодушные. Но не
следует забывать: при существующем могуществе толпы
всякое мнение, обладающее достаточной степенью обаяния,
чтобы овладеть ею, должно тотчас же получить такую ти-
раническую власть, что эра свободных суждений прекрати-
лась бы надолго. Толпа представляет собой властелина,
иногда миролюбивого, как были миролюбивы Гелиогобал и
Тиберий, но все же ужасного в моменты своих капризов.
Если какая-нибудь цивилизация подпадет под власть тол-
пы, она становится в зависимость от массы случайностей и
не может уже долго продержаться. Если что-нибудь и в
состоянии отсрочить час окончательного разрушения, то это
именно такое всевозрастающее равнодушие толпы ко вся-
кому общему верованию.

Отдел третий

КЛАССИФИКАЦИЯ
И ОПИСАНИЕ ТОЛПЫ
РАЗЛИЧНЫХ КАТЕГОРИЙ

Глава 1
КЛАССИФИКАЦИЯ ТОЛПЫ

Общее разделение толпы. – Ее классификация.
 1. Разнородная толпа. – Как она образуется. – Влияние расы.
– Душа толпы выражена тем слабее, чем сильнее душа расы. –
Душа расы отражает состояние цивилизации, душа толпы – со-
стояние варварства.

 2. Однородная толпа, – Разделение однородной толпы. – Сек-
ты, касты и классы.

Мы изучили уже общие черты, свойственные одухот-
воренной толпе; теперь нам надо рассмотреть частные осо-
бенности, присоединяющиеся к этим общим чертам в со-
браниях различных категорий тогда, когда под влиянием
соответствующих возбудителей эти собрания превращают-
ся в толпу.

Исходной точкой при классификации толпы будет слу-
жить нам простое скопище. Низшая форма такого скопища
наблюдается тогда, когда оно состоит из индивидов раз-
личных рас и не имеет другой общей связи, кроме более
или менее почитаемой воли одного вождя. Типом такого
скопища являются варвары весьма различного происхожде-
ния, наводнявшие римскую империю в течение многих веков.
Над этим скопищем, состоящим из различных рас,
будет находиться такая толпа, которая под влиянием изве-
стных факторов приобрела уже общие черты, и в конце
концов образовала расу. При случае и в такой толпе могут
проявиться специальные черты, характерные для толпы вся-
кого рода, но все же над ними будут преобладать в боль-
шей или меньшей степени черты, свойственные расе.

Обе категории скопищ под влиянием факторов, о ко-
торых мы говорили выше, могут превращаться в организо-
ванную или одухотворенную толпу. В этой организованной
толпе мы устанавливаем следующие различия:

А. Толпа 1. Анонимная (уличная толпа, например).
разнородная 2.Неанонимная (присяжные, парламент-
ские собрания и т.д.).

В. Толпа 1. Секты (политические, религиозные и т. д.).
однородная 2. Касты (военные,духовенстао, рабочие и т. д.).
3. Классы (буржуазия, крестьянство и т. д.).

Постараемся в нескольких словах определить главные
отличительные черты этих различных категорий толпы.

1. РАЗНОРОДНАЯ ТОЛПА

О характерных чертах этой толпы мы уже говорили рань-
ше. Такая толпа составляется из индивидов, самых разнооб-
разных по своей профессии и умственному развитию. Мы
знаем уже, что коллективная психология людей, образующих
действующую толпу, отличается значительно от их индивиду-
альной психологии, и умственное развитие не препятствует
этому. Нам известно, что в собраниях ум не играет никакой
роли, и двигателями являются бессознательные чувства.

Основной фактор – раса – дозволяет нам устано-
вить еще более глубокие различия между разнообразными
формами такой толпы. Нам приходилось уже не раз воз-
вращаться к вопросу о той роли, которую играет раса, и
указывать, что она является самым могущественным фак-
тором, определяющим поступки людей, и, кроме того, вы-
ражается в действиях и свойствах толпы. Толпа, состоящая
из индивидов самых разнообразных, но одной и той же
расы (например, англичан или китайцев), значительно от-
личается от толпы, в состав которой входят индивиды так-
же всякого рода, но принадлежащие к разным расам (на-
пример, русские, французы, испанцы).

Глубокие различия, создаваемые наследственной умствен-
ной организацией в мыслях и чувствах людей, тотчас же вы-
ступают наружу, как только какие-нибудь обстоятельства,
довольно .впрочем, редкие, соединяют вместе в толпе, и при-
том в приблизительно равной пропорции, индивидов различ-
ной национальности; эти различия обнаруживаются даже не-
смотря на кажущуюся общность интересов, заставивших их
собраться вместе. Попытки социалистов собрать в общем конгрессе
представителей рабочего населения каждой страны обык-
новенно приводили лишь к самым яростным разногласиям.
Латинская толпа, как бы она ни была революционна или кон-
сервативна, непременно обратится к вмешательству государ-
ства для реализации своих требований. Эта толпа всегда об-
наруживает склонность к централизации и цезаризму. Анг-
лийская же или американская толпа не признает государства и
всегда будет обращаться к частной инициативе. Французская
толпа больше всего стоит за равенство, английская – за
свободу. Такие различия, существующие между расами, ве-
дут к тому, что социализм и демократия представляют почти
столько же разнообразных форм, сколько есть наций.

Душа расы вполне подчиняет себе душу толпы и име-
ет могущественную силу, ограничивающую ее колебания.
Надо признать основным законом, что низшие свойства
толпы выражаются тем слабее, чем сильнее в ней раз-
вита душа расы. Господство толпы означает варварство
или же возвращение к варварству. Только путем приобре-
тения прочно организованной души раса может избавиться
мало-помалу от неразумной власти над ней толпы и выйти
из состояния варварства.

Оставив в стороне расу, мы можем разделить разно-
родную толпу на два отдела: толпу анонимную, уличную
толпу, и толпу неанонимную, к которой надо отнести все
совещательные собрания, например, присяжных. Чувство
ответственности, нс существующее в толпе первого рода,
развито в толпе второго рода и придает ее поступкам очень
часто совершенно иное направление.

2. ТОЛПА ОДНОРОДНАЯ

Толпа однородная состоит из трех категорий: сект,
каст и классов.

Секта представляет первую степень организации одно-
родной толпы. В ее состав входят индивиды различной про-
фессии и воспитания, различной среды, причем единственной
связью между ними служат верования. Таковы, например,
различные религиозные, а также политические секты.

Каста представляет уже самую высшую степень орга-
низации, доступную толпе. В состав секты, как мы видели,
входят индивиды различных профессий, воспитания и сре-
ды, связанные лишь общностью верований, тогда как в
состав касты входят лишь индивиды одной и той же про-
фессии, следовательно, происходящие приблизительно из
одной и той же среды и получившие одно и то же воспита-
ние. Таковы будут касты военная и духовная.

Класс образуется индивидами различного происхожде-
ния, собравшимися не вследствие общности верований, как
это мы видим у членов какой-нибудь секты, не в силу общно-
сти профессиональных занятий, как это наблюдается в касте,
но в силу известных интересов, привычек, образовавшихся
под влиянием одинакового образа жизни и воспитания. Тако-
вы, например, буржуазный класс, земледельческий и т.д.

В этой работе я не буду входить в подробное исследо-
вание толпы однородной (секты, касты и классы), так как
откладываю это до следующего тома. Свое же исследова-
ние толпы разнородной я намерен закончить изображением
нескольких определенных категорий этой толпы, избран-
ных мною как типы.

Глава II
ПРЕСТУПНАЯ ТОЛПА

Так называемая преступная толпа. – Толпа может быть пре-
ступна с точки зрения закона, но не будет таковой с психологи-
ческой точки зрения. – полная бессознательность поступков тол-
пы. – Разные примеры. – Психология „сентябрьщиков“. – Их
рассуждения, чувствительность, свирепость и нравственность.

Название „преступная толпа“ ни в каком случае не
подходит к такой толпе, которая после известного состоя-
ния возбуждения превратилась в простой бессознательный
автомат, повинующейся внушениям. Но я все-таки сохра-
няю это ошибочное название, потому что оно узаконено
новейшими психологическими исследованиями. Без сомне-
ния, некоторые действия толпы преступны, если их рас-
сматривать сами по себе, но тогда и поступок тигра, пожи-
рающего индуса, также надо назвать преступным. Пре-
ступления толпы всегда вызваны каким-нибудь очень мо-
гущественным внушением, и индивиды, принявшие участие
в совершении этого преступления, убеждены, что они ис-
полнили свой долг, чего нельзя сказать об обыкновенном
преступнике.

История преступлений толпы вполне подтверждает все
вышесказанное. Как типичный пример можно привести
убийство губернатора Бастилии де Лоней. После взятия
этой крепости губернатора окружила очень возбужденная
толпа, и со всех сторон его стали осыпать ударами. Одни
предлагали его повесить, другие – отрубить ему голову
или привязать его к хвосту лошади. Отбиваясь, он нечаян-
но ударил ногой одного из присутствующих. Тотчас же
кто-то предложил, чтобы получивший удар перерезал гор-
ло губернатору, и это предложение было немедленно при-
нято толпой.

Тот, кому пришлось выполнить роль палача, был по-
вар без места, отправившийся вместе с другими зеваками в
Бастилию посмотреть, что там делается. Повинуясь обще-
му решению, он был убежден, что совершает патриотичес-
кий подвиг и даже заслуживает медали за то, что убил
чудовище. Врученной ему саблей он ударил губернатора по
голой шее, но сабля оказалась плохо заточенной. Тогда он
преспокойно вынул из своего кармана маленький ножик с
черной ручкой, и так как в качестве повара он научился
резать мясо, то при помощи этого ножа благополучно окон-
чил операцию, которую должен был сделать.

В этом случае можно ясно проследить действие меха-
низма, о котором сказано выше: повиновение внушению,
тем более могущественному, что оно бывает коллективным,
и уверенность убийцы в том, что он совершает достойный
похвалы поступок, уверенность тем более сильная, что он
видит единодушное одобрение со стороны своих сограж-
дан. Конечно, такой поступок будет преступным с точки
зрения закона, но с психологической точки зрения мы так
не назовем его.

Общие черты преступной толпы такие же, как и вся-
кой другой толпы: восприимчивость к внушению, легкове-
рие, непостоянство, приоритет чувств, как хороших, так и
дурных. Все эти черты мы можем найти у толпы, оставив-
шей по себе одно из самых ужасных воспоминаний в нашей
истории – это так называемые „сентябрьщики“. У них,
впрочем, можно встретить много общих черт с убийцами
Варфоломеевской ночи. Подробности, которые я приведу
здесь, позаимствованы у Тэна, почерпнувшего их из мему-
аров современников.

Неизвестно в точности кто отдал приказание или вну-
шил идею опустошить тюрьмы посредством избиения зак-
люченных. Был ли то Дантон, или кто другой – все рав-
но. Для нас в данном случае интересен только сам факт
могущественного внушения, полученного толпой, на кото-
рую возложено было совершение убийств.

Толпа убийц состояла приблизительно из четырехсот
человек и представляла собой самый совершенный тип раз-
нородной толпы. За исключением небольшого числа про-
фессиональных нищих, почти вся она состояла из лавочни-
ков и ремесленников всех разрядов: башмачников, слеса-
рей, парикмахеров, каменщиков, чиновников, комиссионе-
ров и т.д. Под влиянием такого же внушения, которому по-
виновался повар в приведенном выше случае, все эти люди
были совершенно уверены, что они совершают патриотичес-
кий долг. Они выполняли двойную обязанность – судей и
палачей – и вовсе не считали себя преступниками.

Проникнутые важностью своей миссии, они прежде
всего образовали род трибунала, и в этом тотчас же выка-
залась вся односторонность суждений толпы и ее правосу-
дия. Ввиду огромного числа обвиняемых было решено, что
дворяне, священники, офицеры, придворные, одним сло-
вом, люди, одно звание которых служит уже достаточным
доказательством их виновности в глазах доброго патриота,
будут убиты гуртом, без дальнейших рассуждений и специ-
альных решений суда; что касается других, то их надлежа-
ло судить по внешнему виду и по их репутации. Таким
образом, толпа удовлетворила требованиям своей прими-
тивной совести и могла уже на законном основании присту-
пить к убийствам, давая волю своим инстинктам свирепос-
ти, генезис которых был мною указан выше и которые в
толпе развиваются всегда в очень высокой степени. Но эти
инстинкты нисколько не мешают попеременному проявле-
нию совершенно противоположных чувств в толпе, напри-
мер, чувствительности, которая доходит до такой же край-
ности, как и свирепость.

Люди эти обладали экспансивной чувствительностью,
характеризующей парижского рабочего. Один из федера-
тов, например, узнал, что заключенных в государственной
тюрьме оставили без воды на 26 часов. Он пришел в та-
кую ярость, что готов был бы растерзать нерадивого тю-
ремщика, если бы за него не заступились сами же заклю-
ченные. Когда импровизированный трибунал оправдывал
кого-нибудь из заключенных, стража и убийцы обнимали
его с восторгом, раздавались самые неистовые аплодисмен-
ты, а затем снова приступали к массовым убийствам. Во
время самого совершения убийств не прекращалось весе-
лье; танцевали вокруг трупов, устанавливали скамьи для
„дам“, желавших видеть, как убивают аристократов. При
этом убийцы не переставали выказывать совершенно спе-
цифическое чувство справедливости. Один из убийц заявил
трибуналу, что дамы, сидящие далеко, плохо видят, и что
лишь некоторым из присутствующих выпадает на долю
удовольствие бить аристократов. Трибунал признал спра-
ведливость этого замечания, и решено было осужденных
медленно проводить между шпалерами убийц, которые бу-
дут бить их тупым концом сабли, чтобы продлить мучения.
Они кромсали совершенно обнаженные жертвы в течение
получаса и затем, когда все уже вдоволь насмотрелись,
несчастных приканчивали, вскрывая им животы.

Но в другом отношении убийцы обнаруживали такую
большую щепетильность и нравственность, которую трудно
было ожидать у них. Они не брали, например, ни денег, ни
драгоценностей, найденных у своих жертв, и все это в це-
лости доставляли в комитеты.

Во всех таких действиях можно наблюдать первичные
формы рассуждения, характерные для души толпы. Так,
перерезав от 12000 до 15000 врагов нации, толпа немед-
ленно подчинилась новому внушению. Кто-то высказал за-
мечание, что и в других тюрьмах, там, где сидят старые
нищие, бродяги и молодые арестанты, много находится лиш-
них ртов, от которых недурно было бы избавиться; притом
ведь между ними, несомненно, должны существовать и враги
народа, вроде некоей г-жи Делярю, вдовы отравителя.
„Наверное, она взбешена, что сидит в тюрьме. Если бы
она могла, то подожгла бы Париж; она, уж верно, говори-
ла это, она сказала это! Еще один удар метлы!“. Такие
доводы показались настолько убедительными толпе, что все

заключенные были перебиты гуртом, и в том числе около
пятидесяти детей в возрасте от 12 до 17 лет, „которые ведь
также могли со временем превратиться во врагов нации,
поэтому лучше было отделаться от них теперь же .

После недели такого труда, когда все было закончено,
убийцы могли наконец подумать и об отдыхе. Вполне убеж-
денные в том, что они заслужили благодарность отечества,
они явились к властям с требованием награды; наиболее же
ретивые даже заявили притязание на получение медали.

История Коммуны 1871 года тоже заключает в себе
не мало подобных фактов. И нам предстоит еще не раз
наблюдать нечто подобное, так как влияние толпы все воз-
растает, а власти перед нею капитулируют.

Глава третья
ПРИСЯЖНЫЕ И УГОЛОВНЫЕ СУДЫ

Присяжные уголовных судов. – Общий характер присяжных.
– Статистика указывает, что их решения независимы от их со-
става. – Как производить впечатление на присяжных. – Слабое
действие рассуждений. – Способы убеждения, к которым прибе-
гают знаменитые адвокаты. – Характер преступлений, относи-
тельно которых присяжные проявляют снисходительность или
строгость. – Польза учреждения присяжных и величайшая опас-
ность, которую представила бы замена их судьями.

Не имея возможности рассмотреть здесь все катего-
рии присяжных, я остановлюсь лишь на той, которую счи-
таю наиболее важной, на присяжных уголовного суда. Эти
присяжные представляют собой превосходный образчик
толпы разнородной, неанонимной. Мы находим тут и вос-
приимчивость к внушению, и преобладание бессознатель-
ных чувств вместе со слабым развитием способности рас-
суждать, и влияние вожаков, и т.д., и т.д. Изучая эту
категорию присяжных, мы можем наблюдать интересные
образцы ошибок, которые могут быть сделаны людьми, не
посвященными в психологию масс.

Присяжные прежде всего дают нам прекрасный при-
мер того, как мало имеет значение, с точки зрения приня-
тых решений, умственный уровень отдельных индивидов,
входящих в состав толпы. Мы уже раньше говорили, что
ум не играет никакой роли в решениях совещательного со-
брания, касающихся общих, а не исключительно техничес-
ких вопросов. Суждения, высказанные относительно об-
щих вопросов собранием каменщиков и бакалейщиков, мало
отличаются от суждений ученых и артистов, когда они со-
берутся вместе для совещания по этим вопросам. В разное
время, а именно до 1848 года, администрация делала очень
тщательный выбор лиц, призванных исполнять обязаннос-
ти присяжных, останавливаясь преимущественно на людях
просвещенных, профессорах, чиновниках, литераторах и т.д.
Теперь же присяжные набираются преимущественно из
мелкого купечества, лавочников, хозяев, рабочих и служа-
щих. И к величайшему удивлению специалистов, статисти-
ка указала, что каков бы ни был состав присяжных, реше-
ния их бывают тождественны. Сами судьи, как бы они ни
относились враждебно к учреждению присяжных, не могли
не признать справедливости этого факта. Вот как высказы-
вается по этому поводу бывший председатель уголовного
суда Берар де Гляже в своих „Воспоминаниях“.

„В настоящее время выбор присяжных находится в
действительности в руках муниципальных советников, ко-
торые записывают одних и исключают других по желанию,
руководствуясь политическими и избирательными сообра-
жениями, связанными с их положением… Большинство .
выбранных состоит из коммерсантов, не столь крупных,
как те, которые выбирались в прежнее время, и из служа-
щих в разных ведомствах… Но все мнения и все профес-
сии сливаются в лице судей, причем некоторые из них
обнаруживают горячность неофитов; дух присяжных, та-
ким образом, не подвергся изменениям и приговоры их
остались те же“.

Из этой цитаты мы удерживаем лишь выводы, вполне
справедливые, но не объяснения, так как они не верны.
Удивляться тут нечему, ибо психология толпы, а следова-
тельно, и присяжных, большей частью не известна ни су-
дьям, ни адвокатам; доказательством тому может служить,
например, следующий факт, изложенный автором выше-
приведенной цитаты. Один из самых знаменитых адвока-
тов уголовного суда, Лашо, систематически пользовался
своим правом отвергать присяжных и всегда исключал из
списка присяжных всех образованных людей. Однако опыт
доказал в конце концов всю бесполезность такого рода
исключений, и мы видим теперь, что министерство юсти-
ции и адвокаты, по крайней мере в Париже, совершенно
отказались от этой системы, и несмотря на это, как спра-
ведливо замечает де Гляже, приговоры присяжных не из-
менились, „они не стали ни лучше, ни хуже после этого“.

Присяжные, как и толпа, легко подчиняются влиянию
чувств и очень мало – влиянию рассуждения. „Они не
могут устоять, – говорит один адвокат, – при виде жен-
щины, кормящей грудью своего младенца, или при дефили-
ровании сирот перед ними“. „Чтобы снискать расположе-
ние судей, женщине достаточно быть симпатичной“, гово-
рит де Гляже.

Безжалостные к таким преступлениям, которые могут
коснуться их личной безопасности, действительно наиболее
опасным для общества, присяжные очень снисходительны
к преступлениям, совершенным под влиянием страсти. Они
очень редко бывают строги к девушкам, виновным в дето-
убийстве, или к покинутой девушке, облившей серной кис-
лотой своего соблазнителя. Во всех таких случаях присяж-
ные инстинктивно понимают, что преступления эти не очень
опасны для общества, и что в стране, где не существует
законов, покровительствующих покинутым девушкам, пре-
ступление той, которая мстит за себя, скорее даже полезно,
нежели вредно, так как оно служит предостережением для
соблазнителей.

Заметим вскользь, что это различие, которое инстинктивно
делается присяжными между преступлениями опасными для об-
щества и не опасными для него, не лишено справедливости. Цель
уголовных законов должна, конечно, состоять в том, чтобы защи-
щать общество от опасных преступников, а никак нс в том, чтобы
мстить им. Но наши уголовные кодексы и особенно наши судьи
до сих пор проникнуты духом мщения старинного первобытного
права, и термин „vindicta“ почти ежедневно употребляется ими.
Доказательством такой склонности наших судей служит отказ
большинства применять превосходный закон Беранже, разреша-
ющий осужденному отбывать свое наказание тогда только, когда
он совершит рецидив. Между тем, каждый из судей прекрасно
знает, так как это доказывается статистикой, что применение на-
казания в первый раз неминуемо влечет за собой рецидив пре-
ступления. Но судьям всегда кажется, что общество осталось не
отомщенным, если они освобождают осужденного, и потому они
предпочитают создавать опасных рецидивистов, нежели остав-
лять общество без надлежащего отмщения.

Присяжные, как и всякая толпа, легко ослепляются
обаянием, и хотя, как совершенно верно замечает де Гля-
же, они очень демократичны по своему составу, но тем не
менее они всегда аристократичны в своих пристрастиях.

„Имя, происхождение, большое состояние, репутация,
защита знаменитым адвокатом, и вообще все то, что отли-
чает и блестит, составляют для обвиняемых очень выгодное
условие“.

Всякий хороший адвокат должен больше всего забо-
тится о том, чтобы действовать на чувства присяжных, как
действуют на чувства толпы; он не должен много рассуж-
дать, если же он захочет прибегнуть к этому способу, то
должен пользоваться лишь самыми примитивными форма-
ми рассуждений. Один английский адвокат, славившийся
своим успехом в уголовном суде, указал, как следует дей-
ствовать. „Он внимательно следил за присяжными во вре-
мя своей речи. Это самый благоприятный момент. Благода-
ря чутью и привычке, адвокат читал на лицах присяжных
впечатление, произведенное каждой его фразой, словом, и
выводил отсюда свои заключения. Прежде всего ему нужно
было различить тех, кто уже заранее был на его стороне.
Укрепив за собой их содействие в один миг, он уже переходил
к тем, кто казался ему расположенным не в пользу обвиняе-
мого, и старался угадать, что восстанавливает их против него.
Это самая трудная часть работы, так как ведь могут суще-
ствовать множество причин, порождающих желание осудить
человека помимо всякого чувства справедливости“.

В этих нескольких строках резюмируется весь меха-
низм ораторского искусства, и нам становится ясно, почему
речи, приготовленные заранее, всегда так плохо действуют.
Надо менять выражения ежеминутно, постоянно обращая
внимание на производимое впечатление.

Оратору нет нужды привлекать на свою сторону всех
присяжных – он должен привлечь только вожаков, кото-
рые дают направление общему мнению. Как во всякой тол-
пе, так и тут, существует лишь небольшое число индиви-
дов, которые ведут за собой других. „Я убедился на опыте,
– говорит адвокат, которого я цитирую, – что в момент
произнесения приговора достаточно бывает одного или двух
энергичных людей, чтобы увлечь за собой остальных присяжных.
Этих-то двух-трех вожаков и надо постараться
убедить адвокату при помощи искусных внушений. Преж-
де всего надо постараться им понравиться. Если вы сумели
понравиться индивиду в толпе, то он уже готов проник-
нуться всяким вашим убеждением и находит превосходны-
ми все ваши доводы, каковы бы они ни были. Привожу
следующий анекдот, заимствованный мной из одной инте-
ресной книги о Лашо:

„Известно, что во время своих защитительных речей,
произносимых в суде, Лашо постоянно не теряет из виду
двух или трех лиц из присяжных, казавшихся ему влия-
тельными, но несговорчивыми. Обыкновенно ему удава-
лось смягчить этих упрямцев, но однажды в провинции он
наткнулся на такого, на которого не действовала никакая
аргументация, несмотря на то, что Лашо расточал ее перед
ним в течение целых трех четвертей часа. Это был первый
из сидевших на второй скамье, седьмой по счету присяж-
ный. Было отчего прийти в отчаяние! Вдруг, в самый раз-
гар своих страстных убеждений, Лашо останавливается и,
обращаясь к председателю суда, говорит: „Господин пред-
седатель, не можете ли вы приказать спустить занавес там,
напротив: господин седьмой присяжный совсем ослеплен
солнцем“. Седьмой присяжный, покраснев, улыбнулся и
поблагодарил. С этой минуты от уже был привлечен на
сторону защиты“.

Многие писатели, и даже из очень выдающихся, в
последнее время стали сильно нападать на учреждение при-
сяжных, служащее, однако, для нас единственной защитой
против заблуждений и ошибок (притом весьма частых) та-
кой касты, которая не подлежит никакому контролю. Не-
которые из этих писателей желали бы, чтобы присяжные
выбирались лишь из образованных классов. Но мы доказа-
ли уже, что решения присяжных и при подобных условиях
останутся те же, как теперь, при нынешнем составе при-
сяжных. Другие же, основываясь на ошибках в приговорах
присяжных, желали бы совершенно отменить этих после-
дних и заменить их судьями. Однако те ошибки, в которых
теперь так обвиняют присяжных, прежде всего делаются
самими же судьями, так как ведь если какой-нибудь из
обвиняемых предстает перед присяжными, то это значит,
что его уже раньше признали виновным сами судьи: след-
ственный судья, прокурор и др.

Магистратура в самом деле является единственным ведом-
ством, действия которого не подлежат никакому контроля). Не-
смотря на все революции, демократическая Франция не обладает
все-таки правом „Habeas Corpus“, которым так гордится Анг-
лия. Мы изгнали всех тиранов, но в каждом городе мы посадили
судью, который по своему усмотрению распоряжается честью и
свободой своих сограждан. Самый ничтожный следственный су-
дья, едва успевший соскочить со школьной скамьи, получает воз-
мутительное право отправлять по своему усмотрению в тюрьму
самых почетных граждан, и притом на основании лишь простых
личных подозрений, в которых он не обязан никому отдавать
отчета. Он может продержать их в тюрьме полгода, год под
предлогом следствия и затем отпустить их без всякого вознаг-
раждения или извинений. Приказание привести в суд совершенно
равносильно знаменитому „Lettre de cachet“, с той лишь разни-
цей, что этим последним средством, которое так справедливо ста-
вили в упрек прежней монархии, могли пользоваться лишь очень
важные лица, а теперь это средство находится в руках целого
класса граждан, которых ни в коем случае нельзя причислить к
разряду наиболее просвещенных и независимых.

Разве не следует из этого, что если бы обвиняемого
судили судьи, а не присяжные, то он лишился бы своего
единственного шанса на оправдание? Во всяком случае,
ошибки присяжных являются лишь последствием ошибок
судей. Только эти последние и бывают виновны в чудо-
вищных судебных ошибках вроде недавнего случая с док-
тором Л., который был привлечен к ответственности одним
довольно-таки ограниченным следственным судьей на ос-
новании лишь показаний полуидиотки, обвинившей докто-
ра в том, что он сделал ей выкидыш за 30 фр. Доктор,
конечно, был бы отправлен на каторгу, если бы не взрыв
негодования общественного мнения, вынудивший главу го-
сударства немедленно помиловать его. Честность подсуди-
мого, засвидетельствованная всеми его согражданами, ка-
залось, должна была доказать грубость ошибки, и сами
судьи даже признавали это, но следуя духа касты, сделали
все от них зависящее, чтобы помешать помилованию. Во
всех подобных делах присяжные, ничего не понимающие в
технических подробностях, естественно, прислушиваются к
тому, что говорит обвинение, и в конце концов успокаива-
ются тем, что дело было расследовано судьями, уже иску-
шенными во всяких тонкостях. Кто же в таких случаях
является истинным виновником ошибок – судьи или при-
сяжные? Будем же тщательно охранять институт присяж-
ных, так как он составляет, наверное, единственную кате-
горию толпы, которая не может быть заменена никакими
отдельными личностями. Только этот институт в состоянии
смягчить строгости законов, которые уже потому что они
одинаковы для всех, должны быть слепы в принципе и не
могут принимать во внимание частных случаев. Недоступ-
ный состраданию и признающий только текст закона, су-
дья со своей профессиональной строгостью приговорит к
одинаковому наказанию грабителя, убийцу и бедную де-
вушку, брошенную на произвол судьбы своим соблазните-
лем, которую довела до детоубийства нужда. Присяжные
же инстинктивно чувствуют, что соблазненная девушка го-

раздо менее виновна, нежели ее соблазнитель, не подлежа-
щий, однако, каре законов, и поэтому оказывают ей снис-
хождение.

Хорошо зная психологию каст, а также психологию
других категорий толпы, я решительно не вижу ни одного
случая, когда бы я мог не пожелать лучше иметь дело с
присяжными, нежели с судьями, если бы мне пришлось
быть неправильно обвиненным в каком-нибудь преступле-
нии. С первыми я все-таки имел бы некоторые шансы на
оправдание, тогда как со вторыми этого бы не было. Будем
опасаться могущества толпы, но еще более мы должны
страшиться власти некоторых каст. Первую можно все-
таки убедить, вторые же остаются непреклонными.

Глава четвертая
ИЗБИРАТЕЛЬНАЯ ТОЛПА

Общие черты избирательной толпы. – Как убеждают ее. – Ка-
чества, которыми должен обладать кандидат. – Необходимость
обаяния. – Почему рабочие и крестьяне так редко выбирают
кандидатов из своей среды? – Могущественное влияние слов и
формул на избирателя. – Общий вид избирательных прений. –
Как образуются мнения избирателя. – Могущество комитетов.
– Они представляют собой наиболее опасную форму тираний. –
Комитеты революции. – Общую подачу голосов заменить нельзя,
несмотря на ее незначительную ценность в психологическом от-
ношении. – Почему голосование останется таким же даже в том
случае, если избирательные права будут предоставлены лишь ог-
раниченному классу граждан? – Что выражает собою подача
голосов во всех странах?

Избирательная толпа, т.е. те собрания, которые со-
зываются для избрания лиц на известные должности, пред-
ставляет собой толпу разнородную, но так как действия се
направлены лишь к одной вполне определенной цели –
выбору между различными кандидатами, то в ней можно
наблюдать проявление лишь некоторых характерных черт,
уже описанных нами. Наиболее выдающимися чертами в
этой толпе будут также слабая способность к рассужде-
нию, отсутствие критического духа, раздражительность, лег-
коверие и односторонность. В решениях этой толпы легко
можно проследить влияние вожаков и роль перечисленных
нами выше факторов: утверждения, повторения, обаяния и
заразы.

Проследим теперь способы воздействия на избира-
тельную толпу, так как на этом основании мы можем яснее
представить себе ее психологию.

Первым условием, которым должен обладать канди-
дат на выборах, является обаяние. Личное обаяние может
быть заменено только обаянием богатства. Даже талант и
гений не составляют серьезных условий успеха. Самое глав-
ное – это обаяние, т.е. возможность предстать перед из-
бирателями, не возбуждая никаких оспариваний. Если из-
биратели, большинство которых состоит из рабочих и кре-
стьян, так редко выбирают представителей из своей среды,
то лишь потому что люди, вышедшие из их рядов, не име-
ют для них никакого обаяния. Если же случайно они выби-
рают кого-нибудь из своей среды, то это вызывается обык-
новенно побочными причинами, желанием помешать како-
му-нибудь выдающемуся человеку, крупному хозяину ра-
бочих, например, у которого сами избиратели находятся в
постоянном подчинении. Поступая так, избиратели полу-
чают на время иллюзию власти над тем, кому всегда под-
чинялись.

Но обаяние не всегда, однако, служит залогом успеха.
Избиратель хочет также, чтобы льстили его тщеславию и
угождали его вожделениям. Чтобы на него подействовать,
надо осыпать его самой нелепой лестью и, не стесняясь,
давать ему самые фантастические обещания. Если это ра-
бочий, то надо льстить ему, браня его хозяина; что же
касается соперника-кандидата, то надо стараться уничто-
жить его, распространяя о нем посредством утверждения,
повторения и заразы мнение, что он последний из негодяев
и что всем известно, как много он совершил преступлений.
Незачем, конечно, искать в данном случае чего-нибудь даже
похожего на доказательства. Если противник мало знаком
с психологией толпы, он станет оправдываться с помощью
аргументов, вместо того чтобы отвечать на утверждения.
противоположными утверждениями, и конечно, таким об-
разом лишится всяких шансов на успех.

Написанная программа кандидата не должна быть че-
ресчур категоричной, так как противники могут ею вос-
пользоваться и предъявить ему ее впоследствии; но зато
словесная программа должна быть самой чрезмерной. Он
может обещать без всяких опасений самые важные рефор-
мы. Все эти преувеличенные обещания производят сильное
впечатление в данную минуту, в будущем же ни к чему не
обязывают. В самом деле, избиратель обыкновенно нис-
колько не старается узнать потом, насколько выбранный
им кандидат выполнил обещания, которые, собственно, и
вызвали его избрание.

Во всех этих случаях мы можем наблюдать действие
тех самых факторов убеждения, о которых мы говорили
раньше; мы снова встретимся с этими факторами при об’
суждении действия слов и формул, обладающих, как изве-
стно, магической силой. Оратор, который умеет пользо-
ваться ими, поведет толпу за собой, куда хочет. Существу-
ют выражения, которые всегда производят одно и то же
действие, как бы они ни были избиты. Такой кандидат,
который сумел бы отыскать новую формулу, хотя лишен-
ную вполне определенного смысла, но отвечающую самым
разнообразным стремлениям толпы, разумеется, может рас-
считывать на безусловный успех. Кровавая испанская ре-
волюция 1873 года была произведена посредством несколь-
ких таких слов, имеющих сложное значение и которые каж-
дый может объяснять по своему. Один из современных
писателей рассказывает следующим образом происхожде-
ние этой революции:

„Радикалы пришли к убеждению, что унитарная рес-
публика – не что иное, как замаскированная монархия, и
кортесы, чтобы доставить им удовольствие, провозгласили
единогласно федеральную республику, причем никто из
вотировавших не мог бы сказать, что в сущности они воти-
ровали. Но объявленная формула всех восхищала и приво-
дила в восторг. Все думали, что основали на земле царство
добродетели и счастья. Один республиканец, которого враг
его не захотел величать титулом федералиста, обиделся,
точно ему нанесено было смертельное оскорбление. На ули-
цах друг друга приветствовали словами: „Salud у republica
federal!“ и распевали гимны во славу отсутствия дисципли-
ны и автономии солдата. Чем же на самом деле была эта
„федеральная республика“? Одни понимали под этим сло-
вом эмансипацию провинций, учреждения, подобные тем,
какие существуют в Соединенных Штатах, или децентра-
лизацию администрации; другие же думали об уничтоже-
нии всякой власти, о предстоящей великой социальной лик-
видации в будущем. Социалисты в Барселоне и Андалузии
проповедовали абсолютное господство общин и предпола-
гали создать в Испании десять тысяч независимых муни-
ципальных городов, управляющихся своими собственными
законами, и отменить при этом одновременно и армию, и
жандармерию. Скоро возмущение распространилось по всем
провинциям юга, из одного города в другой, из одной де-
ревни в другую. Как только какая-нибудь община проде-
лывала „prononciamiento“, то первым делом она уничто-
жала телеграф и железную дорогу, чтобы прервать все свои
сношения с соседями и с Мадридом. Не было ни одной
самой маленькой деревушки, которая бы не действовала
отдельно. Федерализм уступил место самому грубому „кан-
тонализму“, сопровождавшемуся пожарами и убийствами и
ознаменовавшемуся кровавыми сатурналиями .

Что касается влияния, которое могли бы иметь рас-
суждения на ум избирателей, то достаточно прочесть про-
токол любого избирательного собрания, чтобы составить
себе на этот счет вполне определенное мнение. В таком
собрании раздаются утверждения, ругательства, иногда до-
ходит дело до тумаков, но никогда не приходится слышать
никаких рассуждений; если на время и восстанавливается
тишина, то это бывает лишь тогда, когда кто-нибудь из
присутствующих со сварливым характером заявит, что он
желает предложить кандидату один из тех трудных вопро-
сов, которые всегда приводят в восторг аудиторию. Одна-
ко радость оппонентов длится обыкновенно недолго, так
как скоро противники их заглушают своим ревом того, кто
первый подает голос. Типом всех публичных собраний по-
добного рода можно считать те, протоколы которых я вы-
бираю здесь из сотни других подобных же протоколов,
печатающихся чуть ли не ежедневно в разных газетах:

„Организатор попросил присутствующих выбрать президента,
и этого было достаточно, чтобы разразилась гроза. Анархисты
бросились вперед, чтобы взять бюро приступом; социалисты же с
жаром старались отразить их, толкались, ругали друг друга про-
дажными шпионами и т.д., и в конце концов один из граждан
удалился с подбитым глазом.

Наконец кое-как удалось составить бюро среди всеобщего
шума, и на трибуне остается компаньон X. Он начинает разви-
вать настоящий обвинительный акт против социалистов, которые
прерывают его криками: „Кретин! бандит! каналья!“ и т.д., –
эпитеты, на которые компаньон X. отвечает изложением теории,
изображающей социалистов „идиотами“ или „шутами“.

…Партия Аллемана организовала вчера вечером в зале тор-
говли на улице Фобург дю Тамил большое подготовительное со-
брание к празднику рабочих первого мая. Лозунгом было: „тиши-
на и спокойствие“.

„Компаньон Г. обозвал социалистов кретинами и обманщи-
ками; тотчас же ораторы и слушатели стали осыпать друг друга
бранью, и дело дошло до рукопашной схватки, на сцену появи-
лись стулья, скамьи, столы и т.д.“

Не следует, однако, думать, что такой способ обсуж-
дения был свойствен только какому-нибудь известному клас-
су избирателей и находился бы в зависимости от их соци-
ального положения. Во всяком анонимном собрании, какое
бы оно ни было, хотя бы оно исключительно состояло из
ученых, прения всегда облекаются в одну и ту же форму.
Я говорил уже, что люди в толпе стремятся к сглаживанию
умственных различий, и доказательства этого мы встреча-
ем на каждом шагу. Вот, например, извлечение из прото-
кола одного собрания, состоявшего исключительно из сту-
дентов, заимствованного мною из газеты „Temps“ от 13 фев-
раля 1895 года:

„Шум все увеличивался по мере того, как время шло и я нс
думаю, что нашелся бы хоть один оратор, который мог бы ска-
зать две фразы и при этом его не прерывали. Каждую минуту
раздавались крики то из одного места, то из другого, а то изо
всех мест сразу; аплодировали, свистели, между различными слу-
шателями возникали яростные споры, размахивали угрожающим
образом тростями, мерно стучали в пол, кричали: „Вон! На
трибуну!“.
М.С. начал расточать по адресу ассоциации самые нелест-
ные эпитеты, называя ее подлой, чудовищной, продажной и мсти-
тельной и т.д., заявляя, что стремится к ее уничтожению…“

Спрашивается, как же при подобных условиях изби-
ратель составляет себе свое мнение? Но такой вопрос мо-
жет явиться у нас лишь тогда, когда мы пребываем в стран-
ном заблуждении насчет свободы такого собрания. Толпа
ведь имеет только внушенные мнения и никогда не состав-
ляет их путем рассуждений. В занимающих нас случаях
мнения и воты избирателей находятся в руках избиратель-
ных комитетов, где вожаками чаще всего бывают винотор-
говцы, имеющие влияние на рабочих, так как они оказыва-
ют им кредит. „Знаете ли вы, что такое избирательный
комитет? – спрашивает один из самых мужественных за-
щитников современной демократии, г.Сегерер. – Это просто
ключ ко всем нашим учреждениям, главная часть нашей
политической машины. Франция в настоящее время управ-
ляется комитетами. “

Комитеты, каково бы ни было их название: клубы, синдика-
ты и проч., составляют, быть может, самый главный элемент
опасности надвигающегося могущества толпы. Они представляют
собой самую безличную и, следовательно, самую угнетающую форму
тирании. Вожаки, руководящие комитетами, имея право говорить
и действовать от имени какого-нибудь собрания, избавляются от
всякой ответственности и могут все себе позволить. Ни один из
самых свирепых тиранов не мог бы никогда и помышлять о таких
предписаниях, какие издавались, например, революционными ко-
митетами. Они истребляли Конвент и урезали его, и Робеспьер
оставался абсолютным властелином до тех пор, пока мог говорить
от их имени. Но в тот день, когда он отделился от них, он погиб.
Царство толпы – это царство комитетов, т.е. вожаков, и нельзя
даже вообразить себе худшего деспотизма.

Действовать на комитеты не трудно; надо только что-
бы кандидат мог быть принят и обладал достаточными ре-
сурсами. По признанию самих же жертвователей, довольно
было трех миллионов, чтобы устроить множественные вы-
боры генералу Буланже.

Такова психология избирательной толпы; она не отли-
чается ничем от психологии толпы других категорий и нис-
колько не лучше и не хуже ее. Но из всего вышесказанного
я все же не вывожу заключения против всеобщей подачи
голосов. Если бы от меня зависела судьба этого учрежде-
ния, то я бы оставил его в том виде, в каком оно существу-
ет теперь, руководствуясь практическими соображениями,
вытекающими непосредственно из изучения психологии тол-
пы. Без сомнения, неудобства всеобщей подачи голосов
достаточно бросаются в глаза, и отрицать это невозможно.
Нельзя отрицать также, что цивилизация была делом лишь
небольшого меньшинства, одаренного высшими умствен-
ными способностями и занимающего верхушку пирамиды,
постепенно расширяющейся книзу по мере того, как пони-
жается умственный уровень различных слоев наций. Ко-
нечно, величие цивилизаций не может зависеть от голосов
низших элементов, берущих только численностью; без со-
мнения, подача голосов толпы часто бывает очень опасна, и
мы уже не раз расплачивались за это нашествиями. Весьма
вероятно, что мы еще дороже поплатимся в будущем ввиду
приближающегося могущества толпы. Но все эти возраже-
ния, совершенно верные в теоретическом отношении, в прак-
тическом теряют всю свою силу в наших глазах, когда мы
вспомним о непоколебимом могуществе идей, превращен-
ных в догматы. Догмат верховной власти толпы не подле-
жит защите с философской точки зрения, совершенно так
же, как и средневековые религиозные догматы, но тем не
менее, он обладает абсолютной силой в настоящее время;
этот догмат, следовательно, столь же неприкосновенен, как
были некогда неприкосновенны наши религиозные идеи.
Представьте себе современного свободного мыслителя, пе-
ренесенного магической силой в средние века. Вы, может
быть, думаете, что, удостоверившись в верховном могуще-
стве религиозных идей, господствовавших тогда, от стал
бы пробовать с ними бороться? Или, попав в руки судьи,
желающего сжечь его вследствие обвинения в заключении
договора с дьяволом или же посещении шабаша, он стал
бы оспаривать существование дьявола или шабаша? Но
ведь оспаривать верования толпы – это то же, что спо-
рить с ураганом. Догмат всеобщей подачи голосов обладает
в настоящее время такой же силой, какой некогда обладали
религиозные догматы. Ораторы и писатели отзываются о
нем с таким уважением и таким подобострастием, какие нс
выпадали даже на долю Людовика XIV. Поэтому-то и
надо относиться к этому догмату, как ко всем религиозным
догматам, на которые действует только время.

Было бы, впрочем, бесполезно пробовать поколебать
этот догмат, так как он опирается все-таки на некоторые
Доводы, говорящие в его пользу. „Во времена равенства,
– говорит справедливо Токвиль, – люди не питают ни-
какого доверия друг к другу вследствие своего сходства.
Но именно это сходство вселяет им доверие, почти безгра-
ничное, к общественному мнению, так как они полагают,
что ввиду всеобщего одинакового умственного развития
истина должна быть там, где находится большинство“.
предположить, следовательно, что ограни-
чение подачи голосов на каких бы то ни было основаниях
должно повести к улучшению голосований толпы? Я не
допускаю этого на основании ранее высказанных мною при-
чин, касающихся низкого умственного уровня всех собра-
ний, каков бы ни был их состав. В толпе люди всегда
сравниваются, и если дело касается общих вопросов, то
подача голосов сорока академиков окажется нисколько не
лучше подачи голосов сорока водоносов. Не думаю, чтобы
голосования, которые так часто ставились в вину всеобщей
подачи голосов (например, восстановление империи), были
бы иного характера, если бы вотирующие были выбраны
исключительно из числа ученых и образованных. Если ка-
кой-нибудь индивид изучил греческий язык, математику,
сделался архитектором, ветеринаром, медиком или адвока-
том, то это еще не значит, что он приобрел особенные
сведения в социальных вопросах. Ведь все наши экономи-
сты большей частью образованные люди, в большинстве
случаев профессора и академики, но разве существует хоть
один общий вопрос, протекционизм, биметаллизм и т.д.,
относительно которого они пришли бы к соглашению? И
это потому что вся их наука представляет собой лишь очень
смягченную форму всеобщего невежества. Перед социальны-
ми же проблемами, куда входит столько неизвестных вели-
чин, сравниваются все незнания.

Таким образом, если даже избирательный корпус бу-
дет состоять исключетсльно из людей, начиненных наукой,
все же их вотум будет нс лучше и не хуже, чем нынешние
воты избирателей. Они будут точно также руководство-
ваться своими чувствами и духом своей партии. Наши зат-
руднения нисколько бы не уменьшились, но нам пришлось
бы кроме того испытать еще тяжелую тиранию каст.

Подача голосов толпы везде будет одинакова и в кон-
це концов всегда будет служить выражением стремлений и
бессознательных потребностей расы, все равно – будет ли
эта подача голосов ограниченной или общей, и практикует-
ся ли она в республиканской или монархической стране, во
Франции, Бельгии, Греции, Португалии или Испании.
Арифметическое среднее всех избраний, во всякой стране,
служит изображением души расы, а эта душа остается по-
чти одинаковой из поколения в поколение.

Все вышесказанное приводит нас еще раз к заключе-
нию, что раса имеет большое значение, и что учреждения и
правительства играют лишь незначительную роль в жизни
народов. Эти последние главным образом управляются ду-
шою расы, т.е. наследственными остатками, сумма которых
собственно и составляет душу расы. Раса и цель насущных
потребностей повседневной жизни – вот таинственные вла-
стелины, которые управляют судьбами нации.

Глава пятая
ПАРЛАМЕНТСКИЕ СОБРАНИЯ

В парламентской толпе наблюдается большинство черт, общих
разнородной, неанонимной толпе. – Односторонность мнений.
– Восприимчивость к внушению и ее границы. – Роль вожа-
ков. – Причины их обаяния. – Они являются настоящими гос-
подами собрания, голосование которых представляется, таким
образом, голосованием небольшого меньшинства. – Могущество
вожаков абсолютно. – Элементы их ораторского искусства. –
Слово и образы. – Оратор, не имеющий обаяния, не в состоянии
заставить принять свои доводы. – Преувеличение чувств, как
хороших, так и дурных. – Автоматизм, выражающийся в изве-
стные моменты. – Заседания Конвента. – Случаи, когда собра-
ние теряет характерные черты толпы. – Влияние специалистов
в технических вопросах. – Преимущества и опасности парла-
ментского режима во всех странах. – Он приспособлен к совре-
менным потребностям, но влечет за собою финансовые траты и
прогрессивное ограничение свободы. – Заключение.

Парламентские собрания представляют собой разно-
родную толпу, неанонимную. Несмотря на различный их
состав в разные эпохи и у разных народов, они все-таки
обнаруживают сходные черты, причем влияние расы ска-
зывается лишь в смягчении или увеличении этих черт. Пар-
ламентские собрания в самых различных странах, в Гре-
ции, Италии, Португалии> Испании, Франции, Америке
имеют очень большие аналогии в своих прениях и голосовани-
ях и причиняют правительствам одинаковые затруднения.

Парламентский режим, впрочем, является идеалом всех
современных цивилизованных народов, хотя в основу его
положена та психологически неверная идея, что много лю-
дей, собравшихся вместе, скорее способны прийти к незави-
симому и мудрому решению, нежели небольшое их число.

В парламентских собраниях мы встречаем черты, об-
щие всякой толпе: односторонность идей, раздражитель-
ность, восприимчивость к внушению, преувеличение чувств,
преобладающее влияние вожаков. Но уже вследствие сво-
его особого состава парламентская толпа имеет некоторые
особенности, на которых мы здесь остановимся.

Односторонность мнений составляет важнейшую чер-
ту этой толпы. Во всех партиях, и особенно у латинских
народов, мы встречаем неизменную склонность разрешать
самые сложные социальные проблемы посредством самых
простых абстрактных принципов и общих законов, приме-
няемых ко всем случаям. Принципы естественным образом
меняются сообразно каждой партии, но уже вследствие своего
нахождения в толпе индивиды всегда обнаруживают стрем-
ление к преувеличению достоинства этих принципов и ста-
раются довести их до крайних пределов. Вот почему парла-
менты всегда являются представителями самых крайних
мнений.

Самый совершенный образец односторонности таких
собраний представляют якобинцы великой революции. Про-
никнутые догматами и логикой, с головой, наполненной
неопределенными общими местами, якобинцы стремились
проводить в жизнь свои стойкие принципы, не заботясь о
событиях, и можно смело сказать, что они прошли через
всю революцию, не замечая ее. Вооружившись очень про-
стыми догматами, которые служили для них путеводителя-
ми, они вообразили, что могут переделать общество во всех
его частях и вернуть утонченную цивилизацию к ранней
фазе социальной эволюции. Способы, употребленные ими
для осуществления их мечты, также отличались абсолют-
ной односторонностью. Они ограничивались только тем,
что насильственным образом уничтожали все то, что меша-
ло им. Впрочем, и все остальные – жирондисты, монтань-
яры, термидорианцы и т.п. – действовали в том же духе.

Парламентская толпа очень легко поддается внуше-
нию, и как во всякой толпе, внушение исходит от вожаков,
обладающих обаянием. Но в парламентских собраниях вос-
приимчивость к внушению имеет резко определенные гра-
ницы, и на них-то не мешает указать.

Относительно всех вопросов, представляющих мест-
ный или областной интерес, у членов парламентского со-
брания имеются настолько стойкие, неизменяющиеся мне-
ния, что никакая аргументация не в состоянии была бы их
поколебать. Даже талант Демосфена не мог бы заставить
депутата изменить свой вотум относительно таких вопро-
сов, как протекционизм и др., представляющих требования
влиятельных избирателей. Предшествовавшее внушение,
произведенное в этом духе на депутатов их избирателями,
настолько сильно, что мешает всяким другим внушениям и
способствует поддержанию абсолютной стойкости мнений.

Вероятно, к этим мнениям, предварительно установленным
во время выборов, относится следующее размышление одного
старинного английского парламентского деятеля: „В течение тех
пятидесяти лет, что я заседаю в Вестминстере, я слышал множе-
ство речей. Весьма немногие из них заставили меня изменить
свои мнения, но ни одна не изменила моего вотума“.

В вопросах общего характера, касающихся, например,
низвержения министерства, учреждении налогов и т.п., не
существует никакой стойкости мнений, и потому тут могут
действовать внушения вожаков совершенно так же, как в
обыкновенной толпе. В каждой партии существуют свои
вожаки, пользующиеся иногда совершенно одинаковым вли-
янием, отчего депутат подвергается иной раз противопо-
ложным внушениям и естественным образом обнаруживает
нерешительность. Этим объясняется такая ситуация, когда
порой депутат в какие-нибудь четверть часа меняет свое
мнение, вотирует противоположным образом и прибавляет
какую-нибудь статью к только что вотированному им зако-
ну, совершенно уничтожающую его значение. Так, напри-
мер, только что отняв право у заводчиков выбирать и уволь-
нять своих рабочих, депутат, вотируя поправку к этому
закону, почти совершенно лишает его силы.

На этом-то основании палата депутатов во время каж-
дого законодательного периода обнаруживает рядом с вполне
определенными также и очень неопределенные мнения. Но
так как вопросы общего характера всегда бывают более
многочисленны, то в палате неизбежно преобладает нере-
шительность, поддерживаемая притом страхом перед изби-
рателем, скрытое внушение которого всегда стремится об-
разовать противовес внушению вожаков. В таких же пре-
ниях, очень, впрочем, многочисленных, относительно кото-
рых у членов собрания не существует ранее установивших-
ся мнений, всегда одерживают победу вожаки, навязываю-
щие свои мнения толпе. Потребность в таких вожаках оче-
видна уже потому что под именем предводителей групп они
встречаются в собраниях всех стран и являются настоящи-
ми властелинами этих собраний. Люди в толпе не могут
обойтись без господина, и потому-то голосование какого-
нибудь собрания обыкновенно служит выражением мнения
лишь очень небольшого меньшинства.

Вожаки действуют главным образом не своими рас-
суждениями, а своим обаянием, и лучшим доказательством
этого служит то, что если вследствие какой-нибудь случай-
ности они лишаются обаяния, то вместе с этим исчезает и
их влияние.

Обаяние вожаков имеет индивидуальный характер и
не находится в зависимости ни от имени, ни от славы. Вот
что рассказывает Жюль Симон о великих людях 1848 года,
среди которых он заседал.

„За два месяца перед тем, как сделаться всемогущим,
Людовик Наполеон был ничто…

Виктор Гюго взошел на трибуну. Он не имел успеха.
Его слушали, как слушают Феликса Пиа, но ему меньше
аплодировали. „Я не люблю его идей, – сказал мне Вола-
белл, говоря о Феликсе Пиа, – но это один из самых
великих писателей и величайший оратор Франции“. Эдгар
Кинэ, этот редкий и могущественный ум, не считался ни во
что. Он пользовался популярностью до открытия собрания,
но в собрании ее совершенно не имел…

Полетические собрания представляют собой именно та-
кое место на земле, где блеск гения всего меньше ощущается.
Там имеют значение красноречие, приспособленное ко време-
ни и месту, и услуги, оказанные не отечеству, а партиям. Для
оказания должного почтения Ламартину в 1848 г. и Тьеру в
1871 г. понадобился могущественный стимул настоятельной,
неустранимой опасности, но как только она прошла, то сразу
же исчезли чувства и страха, и благодарности“.
Я воспроизвел эту цитату ради фактов, которые в ней
заключаются, но не ради объяснений, представляющих лишь
весьма посредственный интерес в психологическом отноше-
нии. Толпа потеряла бы тотчас же свой характер толпы,
если бы она приняла во внимание услуги, оказанные вожа-
ками отечеству или партиям. Толпа, повинующаяся вожаку,

подчиняется лишь его обаянию, и сюда не примешива-
ется никакое чувство интереса или благодарности. Поэто-
му-то вожак, обладающий достаточным обаянием, имеет
почти абсолютную власть. Известно, например, каким гро-
мадным влиянием пользовался в течение многих лет, благо-
даря своему обаянию, один знаменитый депутат, побитый
на последних выборах вследствие известных финансовых
событий. Прежде по одному только его знаку низвергались
министерства, и один писатель следующим образом опре-
делил его деятельность:

„Г-ну X. мы обязаны главным образом тем, что зап-
латили за Тонкин втрое дороже, чем это бы следовало, что
мы нс заняли прочного положения на Мадагаскаре, что у
нас обманом отняли господство на нижнем Нигере, и что
мы потеряли преобладающее положение, которое занимали
раньше в Египте. Теории г-на X. причинили нам более тер-
риториальных потерь, чем все опустошения Наполеона 1“.

Не надо, впрочем, слишком уж обвинять вышеназ-
ванного вожака. Конечно, он стоит нам очень дорого, но
все же его влияние главным образом основывалось на том,
что он следовал общественному мнению, которое в колони-
альных вопросах держалось иных воззрений, нежели те-
перь. Вожак очень редко идет впереди общественного мне-
ния; обыкновенно он следует за ним и усваивает себе все
его заблуждения.

Способы убеждения, которыми пользуются вожаки
помимо своего обаяния, те же самые, что и во всякой дру-
гой толпе. Чтобы искусно пользоваться ими, вожак дол-
жен, хотя бы даже бессознательным образом, понимать
психологию толпы и знать, как надо говорить толпе. В
особенности ему должно быть известно обаяние известных
слов, формул и образов. Он должен обладать совершенно
специальным красноречием, преимущественно заключаю-
щимся в энергичных, хотя и совершенно бездоказательных,
утверждениях и ярких образах, обрамленных весьма повер-
хностными рассуждениями. Такой род красноречия встре-
чается во всех собраниях, даже в английском парламенте,
несмотря на всю его уравновешенность.

„Нам постоянно приходится читать о прениях в палате
общин, – пишет английский философ Мэн, состоящих по-
чти исключительно из обмена общими местами, не имею-
щими особого значения, и весьма резкими выражениями.
Однако этот род общих формул оказывает поразительное
действие на воображение чистой демократии. Всегда легко
заставить толпу принять доводы общего характера, если
они преподносятся ей в действующих на ее воображение
выражениях, хотя доводы эти и не подвергались никакой
предварительной проверке и даже вряд ли ей доступны“.

Значение таких сильных выражений, на которое ука-
зывает вышеприведенная цитата, нисколько не преувели-
чено. Мы уже несколько раз указывали на особое могуще-
ство слов и формул. Надо выбирать такие слова, которые
могут вызывать очень живые образы. Следующая фраза,
заимствованная нами из речи одного из вожаков наших
собраний, служит прекрасным образчиком подобного крас-
норечия:

„В тот день, когда одно и то же судно унесет к лихо-
радочным берегам ссылки продажного политика и убийцу-
анархиста, они могут вступить между собой в разговор и
покажутся друг другу двумя дополнительными сторонами
одного и того же социального порядка вещей“.

Образ, вызванный этой речью, достаточно ясен, и,
конечно, противники оратора должны были почувствовать,
чем он им угрожает. Им должны были одновременно пред-
ставиться и лихорадочные берега, и судно, увозящее их,
так как ведь и они тоже могут быть причислены к той
довольно плохо разграниченной категории политиков, на
которых намекал оратор. Разумеется, при этом они долж-
ны были испытывать такое же смутное чувство страха, ка-
кое испытывали члены Конвента, слушая неясные речи
Робеспьера, более или менее угрожавшие им ножом гильо-
тины. Под влиянием этого-то чувства страха члены Кон-
вента и уступали всегда Робеспьеру.

В интересах вожаков позволять себе самые невероят-
ные преувеличения. Оратор, слова которого я только что
цитировал, мог утверждать, не возбуждая особенных про-
тестов, что банкиры и священники содержали на жалова-
нии метателей бомб, и что администраторы крупных фи-
нансовых компаний заслуживают такого же наказания, как
и анархисты. На толпу подобные утверждения всегда дей-
ствуют, и даже тем сильнее, чем они яростнее и чем более
угрожающий характер имеют. Ничто так не запугивает слу-
шателей, как подобного рода красноречие, они не протестуют
из опасения прослыть изменниками или сообщниками.

Такое особое красноречие можно наблюдать во всех
собраниях, и в критические моменты оно всегда усилива-
лось. С этой точки зрения чтение речей великих ораторов
революции представляет не малый интерес. Ораторы эти
считали себя обязанными постоянно прерывать свою речь,
чтобы поносить преступление и восхвалять добродетель, а
также чтобы разражаться проклятиями против тиранов и
тут же приносить клятву – „жить свободным или уме-
реть“. Слушатели вставали, с жаром аплодировали орато-
рам и затем, успокоенные, снова садились на свои места.

Вожак может быть иногда умным и образованным
человеком, но вообще эти качества скорее даже вредят
ему, нежели приносят пользу. Ум делает человека более
снисходительным, открывая перед ним сложность вещей и
давая ему самому возможность выяснять и понимать, а
также значительно ослабляет напряженность и силу убеж-
дений, необходимых для того, чтобы быть проповедником
и апостолом. Великие вожаки всех времен, и особенно во-
жаки революций, отличались чрезвычайной ограниченнос-
тью, причем даже наиболее ограниченные из них пользова-
лись преимущественно наибольшим влиянием.

Речи самого знаменитого из них, Робеспьера, зачас-
тую поражают своей несообразностью. Читая эти речи, мы
не в состоянии объяснить себе громадной роли могуще-
ственного диктатора.

„Общие места, многословие дидактического красноре-
чия и латинская культура, поставленная к услугам скорее
души ребенка, нежели пошляка, граничащая как в обороне,
так и в нападении с манерой школьников, кричащих: „Поди-
ка сюда!“ Никакой идеи, никакой остроумной мысли или
выходки, но постоянная скука среди бури. И кончая это
чтение, невольно хочется воскликнуть: „уф!“ – как это
делал вежливый Камилл Демулен“,

Страшно даже подумать иной раз о той силе, которую
дает человеку с чрезвычайной узостью ума, но обладающе-
му обаянием, какое-нибудь очень твердое убеждение. Но
для того, чтобы игнорировать всякие препятствия и уметь
хотеть, надо именно соединять в себе все эти условия. Тол-
па инстинктивно распознает в таких энергичных убежден-
ных людях своих повелителей, в которых она постоянно
нуждается.

В парламентском собрании успех какой-нибудь речи
почти исключительно зависит от степени обаяния оратора,
а не от приводимых им доводов. И это подтверждается
тем, что если оратор теряет по какой-нибудь причине свое
обаяние, он лишается в то же время и своего влияния, т.е.
он уже не имеет более власти управлять по желанию голо-
сованием.

Что же касается неизвестного оратора, выступающего
с речью, хотя бы и очень доказательной, но не содержащей
в себе ничего другого, кроме этих основательный доказа-
тельств, то самое большее, на что он может рассчитывать,
– это чтобы его выслушали. Депутат и проницательный
психолог Декюб так охарактеризовал образ депутата, не
обладающего обаянием:

„Заявив место на трибуне, депутат вынимает свои
документы, методически развертывает их и с уверенностью
приступает к своей речи… Он ласкает себя мыслью, что
ему удастся вселить в душу слушателей свои собственные
убеждения. Он тщательно взвесил свои аргументы и, запа-
сясь массой цифр и доказательств, заранее уверен в успехе,
так как, по его мнению, всякое сопротивление должно ис-
чезнуть перед очевидностью. Он начинает свою речь, убеж-
денный в своей правоте, рассчитывая на внимание своих
коллег, которые, конечно, ничего иного нс желают, как
преклониться перед истиной.

Он говорит, несколько раздосадованный начинающимся
шумом, и тотчас же поражается тем движением, которое
возникает в зале.

Что же это значит, если не воцаряется молчание?
Отчего же такое всеобщее невнимание? О чем думают вот
эти, разговаривающие друг с другом? Какая такая настоя-
тельная причина заставила вот того депутата покинуть свое
место?

Оратор начинает ощущать тревогу, морщит брови,
останавливается. Ободряемый президентом, он начинает
снова, возвышает голос. Его слушают еще меньше. Он еще
более напрягает свой голос, волнуется; шум все усиливает-
ся. Он перестает слышать сам себя, еще раз останавлива-
ется, потом, испугавшись, что его молчание вызовет непри-
ятный возглас „закрой прения“, он снова начинает гово-
рить. Шум становится невыносимым“.

Когда парламентские собрания достигают известной
степени возбуждения, они становятся похожими на обык-
новенную разнородную толпу, и чувства их всегда бывают
крайними. Они могут проявить величайший героизм и в то
же время совершить самые худшие насилия. Индивид в
таком собрании перестает быть самим собой настолько, что
он станет вотировать мероприятия, наносящие прямой ущерб
его личным интересам.

История революции указывает, до какой степени со-
брания могут становиться бессознательными и повиновать-
ся внушениям, наиболее противоречащим их интересам.
Великой жертвой для дворянства было отречение от своих
привилегий, между тем, оно, не колеблясь, принесло эту
жертву в знаменитую ночь учредительного собрания. От-
речение от своей личной неприкосновенности создало для
членов Конвента постоянную угрозу смерти; между тем,
они решились на это и не побоялись взаимно истреблять
друг друга, прекрасно зная, однако, что завтра они сами
могут попасть на тот самый эшафот, на который сегодня
отправили своих коллег. Но они дошли уже до степени
полного автоматизма, механизм которого я уже раньше
описал, и потому никакие соображения не могли помешать
им повиноваться внушениям, гипнотизирующим их. Очень
типична в этом отношении следующая фраза из мемуаров
одного из членов Конвента, Билльо Варенна: „Всего чаще
мы и сами не желали, двумя днями или одним днем
раньше, принимать тех решений, которые теперь нам
ставят в упрек, – говорит он, – но эти решения по-
рождал кризис.“ Ничего нс может быть справедливее!

Такое проявление бессознательности можно наблю-
дать во время всех бурных заседаний Конвента.

„Они одобряют и предписывают, – говорит Тэн, –
то, к чему сами питают отвращение, – не только глупости
и безумия, но и преступления, убийства невинных, убий-
ства своих же друзей. Единогласно и при громе самых
бурных аплодисментов левая, соединившись с правой, по-
сылает на эшафот Дантона, своего естественного главу,
великого организатора и руководителя революции. Едино-
гласно и также под шум аплодисментов правая, соединив-
шись с левой, вотирует наихудшие декреты революционно-
го правительства. Единогласно и при восторженных криках
энтузиазма и заявлениях горячего сочувствия Коло д’Эр-
буа, Кутону, Робеспьеру Конвент, при помощи произволь-
ных и множественных избрании удерживает на своем месте
человекоубийственное правительство, которое ненавидится
одними за свои убийства и другими – за то, что оно
стремится к их истреблению. Равнина и Гора, большин-
ство и меньшинство, кончили тем, что согласились вместе ,
содействовать своему собственному самоубийству. Двад-
цать второго прериаля Конвент в полном составе подста-
вил свою шею и восьмого термидора, тотчас же после речи
Робеспьера, он опять подставил ее“.

Картина эта, пожалуй, может показаться слишком уж
мрачной, но тем не менее, она верна. Парламентские со-
брания, достаточно возбужденные и загипнотизированные,
обнаруживают точно такие же черты; они становятся похо-
жими на непостоянное стадо, повинующееся всем импуль-
сам. Следующее описание собрания 1848 года, сделанное
Спюллером, парламентским деятелем, демократические
убеждения которого несомненны, заимствовано мною из
„Revue Litteraire“ как очень типичное. Оно изображает все
преувеличенные чувства, свойственные толпе, и ту чрез-
мерную изменчивость, которая дозволяет толпе в несколь-
ко мгновений пройти всю шкалу самых противоречивых
чувствований.

„Раздоры, подозрения, зависть и попеременно – сле-
пое доверие и безграничные надежды довели до падения
республиканскую партию. Ее наивность и простосердечие
равнялись только ее всеобщей подозрительности. Никакого
чувства законности, никакого понятия о дисциплине; толь-
ко страхи и иллюзии, не ведающие границ, – в этом отно-
шении крестьянин и ребенок имеют много сходства между
собою. Спокойствие их может соперничать только с их не-
терпением, и свирепость их равняется их кротости. Это –
свойство еще не вполне образованного темперамента и ре-
зультат отсутствия воспитания. Ничто их не удивляет, но
все приводит в замешательство. Дрожащие, боязливые и в
то же время бесстрашные и героические, они бросаются в
огонь и отступают перед тенью.

Им неизвестны следствия и отношения вещей. Столь
же быстро приходя в уныние, как и в состояние возбужде-
ния, склонные к панике, они всегда хватают или слишком
высоко, или слишком низко и не придерживаются никогда
должной меры и степени. Более подвижные, нежели вода,
они отражают в себе все цвета и принимают все формы.
Какую же основу для правительства могли бы они со-
ставить?“.

К счастью, необходимы особенные условия, чтобы все
эти черты сделались постоянным явлением в парламентс-
ких собраниях. Эти собрания становятся толпой лишь в
известные моменты. В огромном большинстве случаев люди,
составляющие их, сохраняют свою индивидуальность, и вот
почему собрания могут издавать превосходные технические
законы. Правда, эти законы раньше были выработаны ка-
ким-нибудь специалистом в тиши кабинета, поэтому в сущ-
ности, они представляют собой дело одного индивида, а не
целого собрания. И такие законы, конечно, всегда бывают
самыми лучшими и портятся только тогда, когда целый ряд
неудачных поправок превращает их в коллективное дело.
Деятельность толпы всегда и везде бывает ниже деятель-
ности изолированного индивида. Только специалисты спа-
сают собрания от принятия слишком беспорядочных и не-
целесообразных решений, и в таких случаях специалист всегда
является временным вожаком. Собрание на него не дей-
ствует, но зато он сам действует на него.

Несмотря на все трудности, сопряженные с их дея-
тельностью, парламентские собрания все-таки являют со-
бой лучшее, что до сих пор могли найти народы для само-
управления и, главное – чтобы оградить себя, насколько
возможно, от ига личной тирании. Разумеется, парламент
является идеалом правительства, по крайней мере, для фи-
лософов, мыслителей, писателей, артистов и ученых, сло-
вом, тех, кто образует вершину цивилизации. В сущности
же парламентские собрания представляют серьезную опас-
ность лишь в двух направлениях: в отношении насильствен-
ной растраты финансов и в отношении прогрессивного ог-
раничения индивидуальной свободы.

Первая опасность является неизбежным последствием
требований и непредусмотрительности избирательной тол-
пы. Пусть какой-нибудь член собрания предложит какую-
нибудь меру, удовлетворяющую якобы демократическим
идеям, например, обеспечение пенсии рабочим, увеличение
жалования железнодорожным сторожам, учителям и т.д.;
другие члены, чувствуя страх перед избирателями, не по-
смеют отвергнуть предложенные меры, так как побоятся
показать пренебрежение интересами вышеназванных лиц,
хотя и будут сознавать, что эти меры должны тяжело ото-
зваться на бюджете и потребуют новых налогов. Колеба-
ния, таким образом, не возможны. Последствия увеличе-
ния расходов отдалены и не касаются непосредственно чле-
нов собраний, зато последствия отрицательного вотума мо-
гут дать себя знать в тот день, когда понадобится пред-
стать перед избирателем.

Кроме этой первой причины, вызывающей увеличение
расходов, существует другая, не менее повелительная –
обязанность соглашаться на все расходы, представляющие
чисто местный интерес. Депутат не может противиться этому,
так как эти расходы служат опять-таки выражением требо-
ваний избирателей, и притом он лишь в том случае может
рассчитывать на удовлетворение требований своего округа,
если сам уступит подобным же требованиям своих коллег.
В номере „Economiste“ от 6 апреля 1895 года напечатан
любопытный обзор того, во что могут обходиться в течение одно-
го года расходы, представляющие чисто избирательный интерес и
касающиеся постройки железных дорог. Чтобы соединить Лангей
(город с 3000 жителей), находящийся на горе, с Пюи вотирована
постройка железной дороги, которая обойдется в 15 миллионов;
для соединения Бомона (3500 жителей) с Кастель-Саррацином
вотировано 7 миллионов; для соединения деревни Усть (523 жи-
телей) с Сенкс (1200 жителей) – 7 миллионов; для соединения
Прад с деревней Олетт (747 жителей) – 6 миллионов, и т.д.
Только на один 1895 год вотировано 90 миллионов на постройку
железных дорог, лишенных всякого общего интереса. Другие рас-
ходы, вотированные также в избирательных интересах, не менее
значительны. Закон о пенсиях для рабочих обойдется в год мини-
мум в 165 миллионов, согласно вычислениям министра финансов;
по словам же академика Леруа-Болье, – 800 миллионов. Ясно,
что постоянное прогрессирование таких расходов должно немину-
емо привести к банкротству. Многие из европейских стран –
Португалия, Греция, Испания, Турция -уже дошли до этого;
другие же, Италия, например, скоро очутятся в таком положении.
Но слишком тревожится по этому поводу нечего, так как публика
без особенно сильных протестов согласилась на понижение на 4/5
платежей по купонам в этих государствах. Такие остроумные
банкротства дозволяют мгновенно остановить нарушенное равно-
весие бюджетов. Войны, социализм и экономическая борьба под-
готавливают нам еще и не такие катастрофы, и в эпоху всеобщего
распадения, в которую мы вступили, надо покориться необходи-
мости жить изо дня в день и не заботиться о будущем, которое от
нас ускользает.

Вторая из этих опасностей, представляемых парламен-
тскими собраниями, вынужденное ограничение индивиду-
альной свободы, хотя и не так бросается в глаза, но тем не
менее, вполне реальна. Она является результатом бесчис-
ленных и всегда ограничительных законов, вотируемых пар-
ламентами, считающими себя обязанными так поступать и
не замечающими последствий этого из-за своей односто-
ронности.

Очевидно, эта опасность действительно неизбежна, если
даже Англия, представляющая, конечно, самый совершен-
ный тип парламентского режима (такого, в котором пред-
ставитель более независим от своего избирателя, чем где
бы то ни было), не могла избавиться от этой опасности.
Герберт Спенсер в одном из своих прежних трудов указал,
что увеличение кажущейся свободы должно сопровождать-
ся уменьшением истинной свободы. Возвращаясь к этому в
своей новой книге „Индивид и государство“, Спенсер вы-
ражается следующим образом об английском парламенте:

„С этого времени законодательство пошло по тому
пути, который я указал. Диктаторские меры, быстро увели-
чиваясь, постоянно стремились к тому, чтобы ограничить
личную свободу, и притом двумя способами: ежегодно из-
давалось множество постановлений, налагающих стеснения
на граждан там, где их действия прежде были совершенно
свободны, и вынуждающих их совершать такие действия,
которые они могли прежде совершать или не совершать по
желанию. В то же время общественные повинности, все
более и более тяжелые, особенно имеющие местный харак-
тер, ограничили еще более свободу граждан, сократив ту
часть их прибыли, которую они могут тратить по своему
усмотрению, и увеличив ту часть, которая от них отнимает-
ся, для нужд общественных деятелей“.

Это прогрессивное ограничение свободы выражается
во всех странах в следующей особой форме, на которую,
однако, Герберт Спенсер не указывает. Введение целой
серии бесчисленных мероприятий, имеющих обыкновенно
ограничительный характер, необходимым образом ведет к
увеличению числа чиновников, обязанных приводить их в
исполнение, и усилению их власти и влияния; эти чиновни-
ки, следовательно, прогрессивно стремятся к тому, чтобы
сделаться настоящими властелинами в цивилизованных стра-
нах. Власть их тем более велика, что постоянные перемены
правления нисколько не влияют на их положение> так как
административная каста – единственная, ускользающая от
этих перемен и обладающая безответственностью, безлич-
ностью и беспрерывностью. Из всех же видов деспотизма
самый тяжелый именно тот, который представляется в та-
кой троякой форме.

Постоянное изобретение таких ограничительных зако-
нов и постановлений, окружающих самыми византийскими
формальностями все малейшие акты жизни, роковым обра-
зом ведет к сужению все в большей и большей степени
сферы, в которой граждане могут двигаться свободно.
Жертвы иллюзии, заставляющей их думать, что умножая
законы, они лучше обеспечат равенство и свободу, народы
ежедневно налагают на себя самые тяжелые оковы.

Но это не проходит для них даром. Привыкнув пере-
носить всякое иго, народы сами ищут его и доходят до
потери всякой самостоятельности и энергии. Они становят-
ся тогда пустой тенью, пассивными автоматами, без воли,
без сопротивляемости и без силы. Тогда-то человек бывает
вынужден искать на стороне те пружины, которых ему не
хватает. Благодаря возрастающей индифферентности и бес-
силию граждан, роль правительств непременно должна еще
больше увеличиться. Правительства должны поневоле об-
ладать духом инициативы, предприимчивости и руководи-
тельства, так как все это отсутствует у частных лиц; они
должны все предпринимать, всем руководить, всему по-
кровительствовать. Государство в конце концов становится
всемогущим провидением. Опыт учит, однако, что власть
таких богов никогда не бывает ни слишком прочной, ни
слишком сильной.

Такое прогрессивное ограничение всякой свободы у
некоторых народов, – несмотря на внешние вольности,
порождающие лишь иллюзию свободы – по-видимому,
является последствием не только какого-нибудь режима, но
и старости этих народов; оно представляет один из симпто-
мов, предшествующих фазе упадка, которую не могла из-
бежать до сих пор еще ни одна цивилизация.

Если судить по наставлениям прошлого и симптомам,
являющимся со всех сторон, то большинство наших совре-
менных цивилизаций уже достигло этой фазы крайней ста-
рости, которая предшествует упадку. По-видимому, такие
фазы имеют одинаково роковое значение для всех народов,
так как в истории они повторяются часто.

Все эти фазы общей эволюции цивилизации не трудно
изложить вкратце, и мы закончим наш труд таким изложе-
нием. Быть может, этот беглый обзор бросит все-таки не-
который свет на причины нынешнего могущества толпы.

Если мы проследим в общих чертах генезис величия и
упадка цивилизаций, предшествовавших нашей цивилиза-
ции, то что же нам представится прежде всего?

На заре этих цивилизаций мы видим горсть людей
разнообразного происхождения, соединившихся вместе бла-
годаря случайностям миграций, нашествий и побед. Об-
щую связь между всеми этими людьми, отличавшимися друг
от друга своим языком и религией, в жилах которых текла
разная кровь, составляла полупризнаваемая власть одного
вождя. В таких смешанных скопищах людей в высшей сте-
пени развиты психологические черты толпы: временное сцеп-
ление частиц, героизм, слабости, импульсивность и бурные
чувства. Прочного в таком скопище нет ничего, это –
варвары.

Затем время совершает свое дело. Тождественность
среды, повторение скрещиваний, потребности общей жиз-
ни медленно действуют, и скопище разнородных единиц
начинает сливаться и образовывает расу, т.е. агрегат, обла-
дающий общими чертами и чувствами, которые все более и
более фиксируются наследственностью. Толпа становится
народом, и этот народ уже может выйти из состояния вар-
варства. Однако он выйдет из него лишь тогда, когда,
после долгих усилий, постоянной борьбы и бесчисленных
начинаний он приобретает идеал. Природа этого идеала
имеет мало значения; он может представлять собой культ
Рима, Афин или поклонения Аллаху, все равно, но этого
идеала будет достаточно, чтобы создать единство чувств и
мыслей у всех индивидов расы, находящейся на пути своего
образования.

Тогда-то и может народиться новая цивилизация со
всеми своими учреждениями, верованиями и искусствами.
Увлекаемая своей мечтой, раса последовательно приобре-
тет все, что дает блеск, силу и величие. Она, без сомне-
ния, будет толпою в известные часы, но тогда за изменчи-
выми и подвижными чертами, свойственными всякой тол-
пе, всегда будет находиться прочный субстрат – душа
расы, узко ограничивающая размахи колебаний народа и
управляющая случаем.

Совершив свое созидательное дело, время неизбежно
переходит к делу разрушения, которого не избегают ни
боги, ни люди. Достигнув известной степени могущества и
сложности, цивилизация перестает расти и осуждается на
упадок. Скоро должен пробить для нее час старости. На-
ступление его неизбежно отмечается ослаблением идеала,
поддерживающего душу расы. По мере того, как бледнеет
идеал, начинают колебаться здания политических, соци-
альных и религиозных учреждений, опирающиеся на этот
идеал.

По мере прогрессивного исчезновения идеала раса все
более и более теряет то, что составляло ее силу, единство и
связность. Личность и ум индивида могут, однако, разви-
ваться, но в то же время коллективный эгоизм расы заме-
няется чрезмерным развитием индивидуального эгоизма,
сопровождающимся ослаблением силы характера и умень-
шением способности к действию. То, что составляло преж-
де народ, известную единицу, общую массу, превращается
в простую агломерацию индивидов без всякой связности,
лишь временно и искусственно удерживаемых вместе тра-
дициями и учреждениями. Тогда-то и наступает момент,
когда люди, разъединяемые своими личными интересами и
стремлениями, и не умея собою управлять, требуют, чтобы
руководили малейшими их действиями, и государство начи-
нает оказывать свое поглощающее влияние.

С окончательной потерей идеала раса окончательно
теряет свою душу; она превращается в горсть изолирован-
ных индивидов и становится тем, чем была в самом начале,
– толпой. Тогда снова в ней появляются все характерные
изменчивые черты, свойственные толпе, не имеющие ни
стойкости, ни будущего. Цивилизация теряет свою проч-
ность и оказывается во власти всех случайностей. Властву-
ет чернь и выступают варвары. Цивилизация еще может
казаться блестящей, потому что сохранился еще внешний
фасад ее здания, созданный долгим прошлым, но в дей-
ствительности здание уже подточено, его ничто не поддер-
живает, и оно рушится с первой же грозой.

Переход от варварства к цивилизации в погоне за
мечтой, затем – постепенное ослабление и умирание, как
только мечта эта будет потеряна – вот в чем заключается
цикл жизни каждого народа.